– Послушай, Роуленд, я все тебе объясню…

– Объяснишь, милая, объяснишь. В Лондоне! А пока могу тебя порадовать: я снимаю тебя с этого материала. Можешь считать себя официально отстраненной от работы час назад! Ну как, теперь все ясно?

– Да послушай же, Роуленд! Я только в «Аттике» и была. Никуда больше не заходила.

– И ты хочешь, чтобы я поверил тебе? В Амстердаме этих баров и кафе – чертова прорва, а ты, значит, совершенно случайно заявляешься именно туда, где можно наломать больше всего дров. Ну все, хватит мне вкручивать! Чтобы завтра первым утренним рейсом выметалась оттуда. Чтобы духу твоего там не было! А еще лучше, если вылетишь сегодня вечером.

– Я пошла туда, потому что там часто бывала Аннека! – Терпение Джини лопнуло. – И на хрен мне нужны были все твои контакты! Ты хочешь знать, что произошло? А то, что у меня появилась нить! И я последовала за ней. И в конце концов, тебе этот материал нужен или уже нет?

– Нужен. Даже больше, чем ты можешь себе представить…

– Вот и прекрасно! Мне тоже нужен. Мне нужно разыскать этого Стара. Разыскать Майну. И я сделаю это гораздо быстрее, если ты не будешь постоянно дышать мне в затылок.

– Но это щекотливое дело. Крайне щекотливое. И если у тебя появилась зацепка, ты могла бы позвонить мне. Но нет! Тебе обязательно нужно сразу же начать суетиться, вынюхивать что-то. Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Ты скомпрометировала меня! Ты послала к черту все мои инструкции, хотя я растолковал тебе все до последнего слова. Ты поставила под угрозу человека, с которым я знаком. И вот блестящий результат: на грани срыва не только этот материал, но и другие…

– Черта с два! – Джини перешла на крик. – Не знаю, что тебе наплел твой драгоценный источник…

– Мой драгоценный, как ты справедливо заметила, источник всего лишь представил мне отчет о случившемся – предельно сухой и ясный. И нечего переваливать все с больной головы на здоровую! Я досконально знаю, что ты сделала и что сказала. Может, эти приемчики желтой прессы и подходят той газетенке, в которой ты работала раньше, но они не подходят мне… – Роуленд задохнулся от негодования. – Слушай, у меня нет ни времени, ни желания читать тебе нотации. Для такой личности, как ты, это что мертвому припарки. Короче говоря, возвращайся. В Лондоне все объяснишь. Если у меня будет время тебя выслушать. А пока у тебя есть время придумать что-нибудь поправдоподобнее…

– В Лондон я не вернусь, – твердо отрезала Джини. – Я продолжу расследовать эту историю. Своим умом, своими способами. А пока, Роуленд, у тебя есть время подумать над тем, как ты будешь передо мной извиняться.

– Что-что ты сказала?

– Что слышал. И пошел ты… Вообще, кто ты такой – Господь Бог? «Делай то… Этого не делай… Звони каждые пять секунд…» Так ни один дурак в мире работать не согласится.

В трубке наступило молчание. Когда Роуленд заговорил снова, его голос звучал зловеще холодно и вежливо.

– Нет, все-таки, наверное, придется попытаться еще раз. Не знаю, в чем проблема, но до тебя мои слова почему-то доходят с сильным опозданием. Ты снята с материала. Это тебе ясно? И, учитывая сложившиеся обстоятельства, я очень сомневаюсь, что ты когда-либо еще будешь работать на меня. У меня и раньше были на этот счет сомнения, а теперь, видя, как ты орудуешь…

– Что? – Что-то едва уловимое в его тоне заставило Джини застыть в напряжении. – Я – орудую? Что ты имеешь в виду?

– Я думал – Господи, какой же я был дурак, – так вот, я думал, что хорошо разбираюсь в людях. Но теперь-то я вижу… – Его голос снова наливался звенящей злобой. – Я вижу: все эти твои извинения, вся эта сопливая история, рассказанная мне в машине, об утраченной уверенности в собственных силах – все это туфта! Боже, как слеп я был! Но ничего не поделаешь, тут только моя вина. Ты просто использовала меня, чтобы этот материал был поручен именно тебе. Точно так же ты использовала Паскаля Ламартина, чтобы попасть в Боснию. Но зачем ты это сделала? В этом не было необходимости. Я же говорил тебе…

– Что ты сказал? – Джини медленно превращалась в глыбу льда. – Я использовала Паскаля? Как ты смеешь? Как смеешь говорить мне подобное?

– А разве это было не так? Прекрасно. Значит, я ошибся. Послушай, мне тут некогда. В общем, как мы договорились, ты садишься на самолет, отправляешься…

– Нет уж, подожди и не вздумай бросать трубку. Сейчас ты все мне объяснишь. Все до конца, по порядку. И очень надеюсь, что в эту минуту тебе хватит ума обойтись без ценных указаний, что мне делать и куда отправляться…

– Но это я твой редактор, а не кто-то другой! Именно я поручил тебе эту работу – черт меня дернул… И именно я могу отстранить тебя от нее в любой момент, когда мне только вздумается.

– А вот этого не надо – нечего изображать из себя большого начальника. Все-таки права была Линдсей. Говорила мне, что ты хам. Сидит себе в Лондоне, судьбы вершит, решения принимает. Секунда – и готово… Да что ты знаешь о моей поездке в Боснию? Узнал бы, прежде чем говорить. Хоть Макса спросил бы…

– Уже спросил. Ты же знала, что он ни за что в жизни не согласится отправить тебя в Боснию, не так ли? Чего ты только не испробовала, даже с «Таймс» его стравить пыталась, и когда все это не помогло, послала своего дружка, чтобы он заключил сделку к твоей выгоде…

– Что я сделала? Неправда это! Треплешь черт знает что… – Джини с трудом удерживалась от того, чтобы не завопить во все горло. От негодования ее трясло. Она ощущала приближение момента страшного откровения. – Ты питаешься сплетнями, чьей-то гнусной, дешевой ложью…

– Это не сплетни. – Он тоже повысил голос. – Я никогда не слушаю бабьих пересудов. Я точно знаю: Ламартин заключил с Максом сделку. Максу позарез нужны были от Ламартина фотографии, и когда Ламартин выразил согласие работать на нас при одном условии, что там же будешь и ты, Макс сдался. Он мне сам говорил, что в противном случае ни в жизнь не послал бы тебя туда. И был бы абсолютно прав, судя по тому, что ты вытворяешь сейчас. Ты порешь ошибку за ошибкой, ты недостойна доверия…

– Паскаль не мог пойти на это! – Она услышала собственный возмущенный выкрик, гулким эхом откликнувшийся из телефонной трубки. Ее голос был необычно резок и предательски дрожал. Слезы подступали к глазам. – Как ты можешь! Как смеешь! Ты же совсем меня не знаешь. И Паскаля не знаешь. Паскаль ни за что не стал бы ставить подобного условия. Он настоящий профессионал – в отличие от тебя.

Ее последняя фраза больно уколола Роуленда. Было отчетливо слышно, как он резко втянул в себя воздух.

– Совершенно верно. Как верно и то, что ты настоящая актриса. Тебе отлично удалось одурачить его, заставив сделать то, что нужно было в первую очередь тебе. Ты и меня одурачила. Так что прими самые искренние поздравления, Джини, ты поистине великая актриса.

– А ты – сволочь! Лживая сволочь и ханжа вдобавок! Я… – Она осеклась на полуслове. Из трубки доносились гудки. Макгуайру хватило и пары ругательств.

* * *

Джини положила трубку. Дрожь все еще била ее. «Неправда, все это неправда, – попыталась она убедить себя. – Паскаль не мог пойти на это».

Однако уже в следующее мгновение в ее сознание пробралась беспощадная мысль о том, что не так уж это невероятно, как может показаться на первый взгляд. Ей вспомнился тот день, когда Паскаль собирался на встречу с Максом. Вспомнилось и то сдержанное ликование, с которым он вернулся. «Неплохая была встреча, – сказал он тогда с какой-то нарочитой небрежностью, – правда, окончательно еще ничего не решено». Что и говорить, они с Максом все продумали и действовали предельно расчетливо, так, чтобы комар носу не подточил. Ее условия были окончательно приняты дня через четыре после того памятного разговора. И уже затем, два дня спустя, были завершены все формальности с соглашением, которое подписал Паскаль. Сейчас ей трудно было разобраться, против чего сильнее восстает ее душа: против того, что Паскаль оказался способен из любви к ней настолько превратно истолковать ее заветное, бескорыстное желание; против того, что, единожды солгав, он смог продолжать лгать ей на протяжении шести месяцев; или все-таки против того, что она оказалась слишком высокого мнения о своих способностях и заслугах, на что не преминул указать ей Роуленд Макгуайр?

Ее квалификация, ее опыт, годы борьбы за то лишь, чтобы получить подобное редакционное задание, оказались пылью. Как только что выяснилось, все это туфта. Ее направили туда всего лишь как подружку Паскаля, в качестве платы за его услуги. Причем уступка эта была далеко не добровольной. Столь глубокого унижения она не испытывала еще ни разу в жизни. Интересно, многие ли посвящены в эту тайну? Не может ли оказаться, что до сих пор это оставалось тайной только для нее, в то время как остальные – репортеры, редакторы отдела обозревателей, отдела новостей, их помощники и секретарши – давно уже в курсе дела? И презирают ее точно так же, как Макгуайр… Шушукаются, хихикают за ее спиной.

Ее первым порывом было схватить трубку, чтобы позвонить Паскалю и потребовать от него всей правды. Но стоило ей протянуть к телефону руку, как стыд и чувство оскорбленного достоинства куда-то испарились. Ею снова безраздельно владел гнев. О, как сейчас ненавидела она Макса, этого обходительного весельчака Макса, который никогда не говорит того, что думает. Однако самую яростную злобу вызывал у нее Роуленд Макгуайр, уважающий только собственное мнение, даже если это сущий вздор, свято уверенный, что дважды два – пять, предвзято относящийся к Джини – теперь-то она ясно видела, что он невзлюбил ее с самого начала, – и к тому же позволяющий себе разговаривать откровенно хамским тоном.

Может, он и в самом деле думает, что она, покорная начальническому окрику, откажется от этого материала и, поджав хвост, помчится в Лондон? Не дождется. Все важные зацепки в этом расследовании, за исключением Митчелла, найдены ею. К тому же именно ей удалось разговорить Митчелла, именно ей удалось завоевать доверие Фрике, и именно она напала на парижский след. Джини думала об Эрике ван дер Лейден. Лучше всего ей запомнились пальцы матери Аннеки – побелевшие, отчаянно стиснутые. Разговор с этой женщиной был для Джини самым важным доводом в пользу продолжения работы – важнее всего, что мог сказать ей Роуленд Макгуайр. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от расследования в этот важный момент.

«Думай, действуй, двигайся», – приказала себе Джини. Отныне она становилась сама себе судьей. Теперь никто не будет выставлять ей оценки – только она сама. И пошел к черту этот самонадеянный честолюбец Макгуайр!

Не колеблясь больше ни секунды, Джини позвонила в гостиничную службу и попросила заказать билет на ближайший авиарейс в Париж. Оказалось, что самолет вылетает через сорок пять минут, и если она поторопится, то может еще на него успеть. Гостиничная компания, которой принадлежал отель, Джини вычитала это в рекламном проспекте у себя в номере, имела филиал и в Париже.

– Не могли бы вы направить туда факс, чтобы мне был забронирован номер? – попросила она служащего.

И здесь вышла первая загвоздка.

– К сожалению, невозможно, – ответил клерк. Как выяснилось, им постоянно приходится сталкиваться с такой проблемой. Не только их отель, но и все другие большие гостиницы в Париже были забиты.

– Видите ли, – вкрадчиво объяснил служащий, – все это из-за показов коллекций мод. Они начинаются завтра, и сами понимаете…

– Понимаю, – сказала Джини. – Не беспокойтесь, я сама все улажу.

Она набрала номер парижского отеля «Сен-Режи», где, насколько ей было известно, на период показов в нескольких номерах и апартаментах должны были разместиться Линдсей и остальная команда. Линдсей на месте не оказалось – наверное, носилась где-нибудь. Джини перебрасывали с телефона на телефон, однако ее подруга оставалась неуловимой. Впору было бросить трубку, и тут ей неожиданно дали помощницу Линдсей – Пикси.

Пикси, которая обычно отличалась кипучей энергией и деловитостью, на сей раз казалась растерянной и усталой. Голос ее странно дрожал. Джини явственно слышала, как где-то рядом с Пикси надрываются телефоны, озабоченно галдят и шаркают ногами люди. Джини начала было распространяться о своих трудностях, но после нескольких слов запнулась, поняв, что Пикси плачет.

– Попробую, – всхлипнула Пикси. – Сделаю все, что в моих силах, но не обещаю… Пусть подождет, уже иду… Извини, Джини, по другому телефону Макс звонит. Я пытаюсь разыскать Линдсей, она где-то с Марковым ходит. И ничего еще не знает. Об этом только что агентства сообщили, сейчас тут ад кромешный. Сама не понимаю, что это со мной творится. Ведь я ее не знала никогда, а кажется, будто это с моей знакомой случилось…

– Что случилось, Пикси?

– Так ты тоже не знаешь? А я думала, ты из-за этого звонишь…

– Что случилось?