– Мы упиваемся друг другом. – Она подняла голову и поцеловала его в губы. – Друг другом, сексом. Но не слишком ли? Мы же договаривались: только один раз. Вернее, это говорила я…

– Когда ты сказала это, было уже поздно. – Он поймал ее ладонь, и их пальцы переплелись. – Один раз. Пять раз. Шесть. Хоть сто. Какая разница?

– Может быть, ты и прав. Я по-прежнему безумно хочу тебя. И вижу, как ты хочешь меня. Кажется, и на улице Сен-Северин хотел?

– Да, – улыбнулся Роуленд. – И возле церкви тоже.

– А в такси?

– В такси мне пришлось особенно туго. А здесь стало просто невыносимо. Пока ты висела на телефоне, я изо всех сил пытался слушать, что говорила мне Линдсей, но ничего не слышал.

– А я не слышала, что говорит мне полицейский. Я способна была слышать только тебя. Чувствовать тебя. Твои руки. И это.

Она приподнялась, направляя в себя возбужденную плоть Роуленда, и, глядя ему прямо в глаза, медленно опустилась на него. На ее ресницах блеснули слезы. Притянув к себе голову Джини, Роуленд принялся осушать их поцелуями. Неукротимое желание и необыкновенная нежность соседствовали в его душе.

– Тебе грустно, любимая? Ты грустишь? – забормотал он, не отрываясь от ее губ. – Не надо. Я все понимаю. Хорошо, пусть будет только один раз. Только эта ночь…

– Да-да. Одна ночь. Ночь вне времени…

Она не смогла продолжить – ее начала бить сильная дрожь. Роуленд разрядился, но к радости свершения на сей раз примешивалась печаль, даже душевная боль. После этого Джини, свернувшись клубочком, заснула на его руке, а Роуленд лежал с открытыми глазами, бережно прижимая ее к себе и прислушиваясь к ее размеренному дыханию. Он подсчитывал в уме, сколько еще часов осталось им провести вдвоем, со страхом приговоренного ожидая позднего зимнего рассвета.

Несколько раз за ночь принимался звонить телефон, и каждый раз отвечать на звонки приходилось дежурному администратору. В полседьмого утра, когда серый свет забрезжил в щелке между шторами, Роуленд осторожно встал и прошел в гостиную. В этом отеле было заведено утром просовывать под дверь номера конверт с информацией о том, кто звонил постояльцу в течение ночи. Все звонки оказались адресованными Джини. Их было много – намного больше, чем ему поначалу казалось. Конверт выглядел угрожающе раздутым. Роуленд положил его на письменный стол Джини, подобрал с пола кое-какие бумаги и бросил взгляд на карту города, которую они вместе столь дотошно изучали минувшей ночью.

«Что же теперь?» – спросил он себя, попытавшись сосредоточиться на рабочих задачах. Его взгляд рассеянно скользил по предметам, в беспорядке разбросанным по столу: карта, записная книжка Аннеки, его собственные блокноты, блокноты Джини, диктофон, пленки… Сейчас эти вещи не вызывали у него никаких эмоций, казались абсолютно бесполезными и ненужными. Роуленд провел ладонью по лицу. Он чувствовал себя измотанным, опустошенным – неумеренные плотские утехи и стремительно развивающиеся события не остались без последствий. Неужели для того, чтобы испытать такой надлом, достаточно всего одной ночи?

«Нет, – поправил себя Роуленд, поняв, что лжет самому себе. – Произошло это не за считанные часы». Все началось вовсе не в тот момент, когда он вчера вечером, впервые приведя Джини в эту комнату, ощутил внезапный приступ страсти к этой женщине, которую едва знал. Но когда же в таком случае? Сколько времени он неосознанно готовился, можно сказать, формировался, к событию, которое показалось ему полной неожиданностью?

Он в раздражении смотрел на разложенную карту, пытаясь унять в душе смутную тревогу. Перед его глазами лежал весь город: улицы, дороги, магистрали, река, берег левый, берег правый. Зазвонил телефон. Роуленд схватил трубку.

Из нее донеслось потрескивание. Молчание, потом снова какие-то помехи, и в конце концов низкий гул.

– Да? – нетерпеливо буркнул Роуленд. – Кто звонит?

– Паскаль Ламартин, – проговорил издалека голос спокойно, но с напором. – Нельзя ли попросить Женевьеву Хантер?

Роуленду показалось, что он замешкался на долю секунды дольше, чем следовало, обдумывая, что ответить. Однако когда он заговорил, понял, что выбрал правильный тон.

– Боюсь, вас соединили не с тем номером, – сказал он. – Надо бы мне разобраться с администратором.

– Это номер 810?

– Да, и Женевьева Хантер действительно проживала здесь вчера, но ее перевели в другой номер, когда приехал я.

Я ее редактор. Кажется, ее поселили где-то на шестом этаже, поближе к Линдсей Драммонд. Вы Линдсей знаете?

– Да. Но дежурный сказал…

– А-а, от этих дежурных никакого проку, – добродушно протянул Роуленд. – Бестолочь. Никогда от них не добьешься помощи, когда нужно кого-нибудь найти. К тому же отель забит под завязку, только наш «Корреспондент» чуть ли не в двадцати номерах разместился. Пусть проверят получше. Скорее всего она на шестом. Хотя кое-кто из наших есть и на двенадцатом. Если только, конечно, она не переехала в другой отель…

– Что ж, видно, придется позвонить дежурному администратору еще раз.

– Тут такое дело… – торопливо заговорил Роуленд. – Вряд ли вы ее сейчас найдете. Она мне говорила, что собирается сегодня куда-то спозаранку. Какое-то интервью или еще что-то в этом роде…

– В такую рань? – В мужском голосе зазвучали металлические нотки. – Еще и семи нет.

– Но вы еще можете застать ее. Возможно, я ошибаюсь. Если хотите, я могу позже ей сказать, что вы звонили. Что-нибудь передать ей? А то мы около одиннадцати должны с ней встретиться на одной пресс-конференции. У нее есть ваш телефон? Может, она перезвонит вам?

– Нет. Не надо ничего передавать. Черт… – Ламартин, судя по всему, задыхался от возмущения. На линии послышался треск. – Ко мне сюда не дозвониться. Мне пора. Послушайте, если вы ее увидите, не можете ли передать, что я буду звонить ей сегодня снова, во второй половине дня? Часа в три-четыре.

– Хорошо. Постараюсь передать ей… – заговорил Роуленд, не сразу осознав, что беседует уже с гудками в трубке.

От этой лжи стало еще хуже. Сперва он почувствовал отвращение к самому себе, потом беспокойство. Где сейчас Ламартин – в Сараево или еще где-нибудь в Боснии? Не означает ли этот звонок, что он собирается вернуться?

В спальне Джини сидела на кровати. Лицо ее было белым, глаза – круглыми и черными.

– Это был Паскаль?

– Да, – неохотно промямлил Роуленд. – Он что, знал, что ты едешь сюда?

– Нет. – Ее опять начинало трясти. – Наверное, позвонил в отель в Амстердаме. А может, Максу. Узнал, что я улетела в Париж, вот и решил, что я остановлюсь в том же отеле, что и Линдсей. Он… Я не смогла ему дозвониться из Амстердама. Он сейчас не в Сараево. Он поехал обратно в Мостар и…

– Не надо так, Джини. – Роуленд нежно обнял ее за плечи. Теперь она уже не в силах была справиться с ознобом, который бил ее все сильнее. – Джини, послушай меня внимательно. Тебе не о чем волноваться. Разве ты не слышала, что я ему сказал? Мне пришлось соврать…

– Знаю, что пришлось. Я слышала кое-что. И ты… Ты врал очень умело. Господи…

– Джини, пойми, он мне поверил. Принял все, что я ему сказал. Он позвонит снова часа в три-четыре. Уже через час тебя переведут в другой номер, обещаю тебе. Все будет в порядке, у нас в запасе еще есть время. Сейчас я позвоню администратору, спрошу его насчет свободных номеров, закажу кофе…

Роуленд потянулся к телефону. Джини наблюдала за ним глазами, расширившимися от тревоги и муки. Ее колотило так, что она некоторое время не могла ни двигаться, ни говорить.

– Ну вот, – произнес он, кладя трубку. – Кофе будет через пару минут. Говорят, что постараются подыскать номер побыстрее. У них кто-то вроде уезжает раньше времени. Они перезвонят насчет этого. Ну же, Джини, вставай, прими душ, оденься. К тому времени, когда он позвонит снова, мы… – Роуленд замолк. Она сидела на кровати, прикрывая грудь руками, не в силах поднять на него глаза. Он осторожно взял ее за руку.

– Перестань, Джини, – продолжил Роуленд уговоры. – Мне ведь тоже тяжело. И если ты заплачешь, я тоже раскисну. Если бы мы просто… Если бы нам удалось снова взяться за работу. Ведь ты по-прежнему хочешь этого, правда?

– Наверное, наверное… – Она тихонько заплакала и выдернула руку. – Я больше не знаю, чего хочу. Я ничего не соображаю…

Джини уткнулась лицом в ладони. Какое-то время Роуленд сдерживал себя, но в конце концов все-таки решился высказать то, что вертелось у него на языке последние несколько часов. В его словах звучали досада и злость на Ламартина, копившиеся в течение нескольких дней и прорвавшиеся наконец наружу.

– Джини, – начал он с расстановкой, – я никогда не сплю с замужними женщинами. Не знаю, хорошо ли, плохо ли, но я взял это себе за правило. Ты не замужем. У тебя есть выбор.

– Неправда! – резко вскинула она голову, устремив на него открытый взгляд. – Я замужем! Я чувствую себя замужней. В подтверждение этого вовсе не обязательно носить обручальное кольцо. Не нужно ни бумажек со штампами, ни свидетелей – ничего этого не нужно!

– Понимаю.

– Я знаю, ты думал, что все кончено. Знаю, так же думали и Макс, и Линдсей, и Шарлотта. Но все вы глубоко ошибаетесь. Это не прошло! И не могло пройти, потому что в Паскале – вся моя жизнь.

Роуленд отшатнулся от нее, будто получил пощечину. Поднявшись с края кровати, он несколько долгих секунд смотрел на нее сверху. В дверь номера постучали. Роуленд не обратил на стук внимания. Его зеленые глаза неподвижно остановились на лице Джини.

– Ты уверена в этом?

– Да. Нет. Ни в чем я не уверена. Если бы была уверена, то ни за что не пошла бы на это…

– Вот и я так думаю. – Зеленые глаза превратились в кусочки льда. Роуленд повел плечом. – Должно быть, кофе принесли. Я открою. А ты вставай, одевайся. И тогда…

– Мы сделаем то, о чем говорили? Роуленд, мы погрязли во лжи. Ты уже солгал, и сейчас – моя очередь. Господи, до чего же отвратительно!

– Мы сами ввязались в это, а теперь должны сами выпутаться. – Он уже выходил из спальни. – И главное теперь – свести ущерб до минимума, не так ли?

Натягивая на ходу халат, Роуленд направился к входной двери. Хорошо бы еще знать размеры этого ущерба, напомнил он себе. А вдруг потери уже невосполнимы? Вот в чем вопрос.

– Спасибо, сейчас возьму, – заговорил Роуленд, открывая дверь, и осекся.

На пороге стоял высокий темноволосый мужчина в черных джинсах и черной кожаной куртке. По выражению его лица Роуленд сразу же понял, что это за гость.

– Чем могу? – вежливо осведомился хозяин номера, цепко держась за дверную ручку.

Мужчина окинул его холодным взглядом серых глаз.

– Хотелось бы поговорить с Джини, – выдавил он из себя. – Надеюсь, она уже проснулась? Может, известите ее о моем приходе?

Роуленд ответил непонимающим взглядом, лихорадочно соображая, что же теперь делать. В голове вертелось только одно: влип. Ламартин оказался обманщиком, не менее искусным, чем он сам.

– Джини? Вы имеете в виду Женевьеву? Извините, это не с вами я недавно разговаривал по телефону? Я сразу же узнал вас по акценту…

– Да, мы с вами уже говорили.

– А я-то думал… А-а, дьявол… Не обращайте внимания. Я еще не до конца проснулся. Разве я вам не объяснил? С номерами творится черт знает что, путаница жуткая. Меня засунули сюда вчера вечером, Женевьеву – куда-то в другой номер. «Корреспондент» занимает несколько номеров на шестом этаже. Вы там ее искать не пробовали?

– Может, прекратим этот театр? – Глаза гостя недобро сверкнули. – И чем скорее, тем лучше. Я не затем ехал сюда двое суток, чтобы участвовать в каком-нибудь фарсе Фейдо.[33] Не будете ли так добры впустить меня?

Несмотря на внешнюю вежливость, в его голосе таилась угроза. Роуленд почувствовал, что назревает драка.

– Послушайте, мне очень жаль, – проговорил он медовым голосом, – но вы явно не туда попали. Это мой номер. Можете проверить у администратора. Извините, но мне надо принять душ…

– Я только что слышал, как зашумел ваш душ, – ответил Ламартин гораздо менее учтиво. – Интересно, как вам удалось включить его отсюда?

– А разве я говорил вам, что принимаю душ один? – Роуленд чуть замялся, а потом, понизив голос, с виноватой улыбкой добавил: – Знаете, мне, конечно, не очень удобно, но буду вам очень признателен, если вы ничего не скажете об этом Женевьеве. Разговоры на работе пойдут, то да се… Каюсь, Париж подействовал. Здесь со мной моя секретарша, а я человек семейный, женатый. Я уверен, вы понимаете…

На мгновение ему показалось, что его уловка сработала. На напряженном лице Ламартина отразилось вначале сомнение, потом надежда и наконец – презрение. У Роуленда, наблюдавшего за этими переменами, внезапно возникло ощущение, что он смотрит на самого себя – грязного, гадкого. Действительно, распорядись судьба иначе, и он вполне мог бы оказаться на месте этого человека. Ламартин был почти одного с ним роста, такого же телосложения, у него был такой же цвет волос. Да и возраст у них был примерно одинаков. И те эмоции, которые отражались сейчас на лице Ламартина, при сходных обстоятельствах могли принадлежать ему, Роуленду Макгуайру. Роуленд оказался во власти противоречивых чувств. Он испытывал к этому человеку враждебность, одновременно ощущая с ним странное родство. «Мы так похожи», – подумал он и в то же мгновение весь подобрался. Ламартин явно готовился нанести ему удар.