Заметив угрожающее движение, Роуленд сгруппировался, готовясь дать отпор. Однако удара не последовало. Вместо этого Ламартин окончательно переменился в лице. Его черты выражали теперь величайшую любовь и нестерпимую боль – переживания, которые мог вызвать у него лишь один человек на свете. Опустив руки, Роуленд покорно отошел в сторону.

Позади стояла Джини – в халате и босая. Она остановилась метрах в пяти от двери, вперив неподвижный взгляд в лицо Ламартина.

– Хватит лгать, Роуленд, – проговорила она еле слышно. – Я запрещаю тебе. Потому что так нельзя.

Вслед за этим воцарилась звенящая тишина. Паскаль Ламартин вошел в гостиничный номер, даже не взглянув на Роуленда, и замер перед Джини. Он не дотронулся до нее, даже не повысил голоса. Заговорив по-французски, он попросил Джини одеться и выйти. Немедленно. На сборы отводилось пять минут, ни одной больше. Сам же Ламартин намеревался ждать ее в коридоре у лифта. И был бы ей весьма признателен, если бы она в самом деле поторопилась, поскольку кое-что указывает на то – последовал многозначительный взгляд на Роуленда, – что им есть о чем поговорить.

Роуленд не мог не оценить того, что даже в столь дикой ситуации этот парень не потерял рассудка. Выходя из номера, Ламартин задержался и смерил соперника испытующим взглядом.

– Вы в самом деле женаты? – резко спросил он.

– Нет, – ответил Роуленд, глядя в спину уходящему. Ламартин знал, о чем спрашивал.

14

– Говорить будешь позже, – предупредил Паскаль, затаскивая ее за собой в кабину лифта. Восемь этажей вниз они проехали без единого слова, без единого прикосновения, будто были совершенно незнакомы друг другу. Чужие среди чужих – ничего, кроме холодной отстраненности и равнодушия. И все же те, кто ехал с ними в лифте, не могли не улавливать эмоций, владевших этой странной парой. Джини догадывалась об этом, видя, как другие осторожно поглядывают на них, тут же отводя глаза в сторону, стоило лишь встретиться с ними взглядом. Почти ничего не видя перед собой и спотыкаясь, она пробралась к выходу сквозь толпу журналистов, успевшую вновь скопиться в вестибюле. Холодный, влажный воздух несколько оживил ее, и Джини начала что-то бессвязно бормотать, однако Паскаль ничего не хотел слышать. Он упрямо тащил ее за руку сперва через дорогу, а потом по мосту, перекинутому над медленными серыми водами Сены.

Должно быть, Паскаль был по-настоящему оглушен происшедшим. Джини не могла разглядеть его лица – слезы застилали ее глаза. Словно ничего не видя и не слыша, он шел вперед. Даже машины, которые резко тормозили, едва не налетая на них двоих, не волновали его. Когда они перешли на левый берег реки, Паскаль повел Джини вдоль набережной, а потом свернул на узенькую улочку под названием Сен-Жюльен-ле-Повр. И тогда она поняла, куда они направляются. На этой улице располагалась небольшая гостиница, в которой они дважды останавливались в минувшем году. Здесь же, наверное, Паскаль остановился и на этот раз. Джини было уперлась, но он, не обращая внимания на ее болезненный вскрик, только сильнее стиснул ладонь насмерть испуганной женщины. Войдя в старинное здание, они по неширокой лестнице поднялись в комнату, из которой открывался вид на реку и собор Парижской Богоматери. Впрочем, вид этот вряд ли можно было назвать живописным. Из подслеповатого окна Сена и собор не были видны целиком.

Это была та самая комната, где их селили во время двух предыдущих визитов, еще до Боснии, когда Паскаль и Джини приезжали в Париж навестить Марианну. На этой кровати они занимались любовью, из этого окошка высовывались вдвоем, чтобы поглазеть на улицу. Все это было прошлой весной, когда им обоим было легко и радостно, а мир казался наполненным добротой и светом. Сейчас же, войдя в старый гостиничный номер, Джини испытала такое чувство, будто столкнулась с печальными призраками той счастливой парочки. Закрыв лицо ладонями, она уткнулась в стену. Паскаль с грохотом захлопнул дверь.

– А вот сейчас можно. Что ж, рассказывай… – Каждое слово давалось ему с трудом. – Рассказывай, сколько это продолжается. Рассказывай, черт бы тебя подрал, сколько времени ты врешь мне, Джини. С тех пор как уехала из Боснии? А может, еще раньше начала?

– Нет-нет, уверяю тебя, Паскаль, – с умоляющим видом бросилась она к нему, – все произошло только этой ночью. Одна эта ночь – никогда раньше…

– И ты думаешь, я поверю тебе? – отшатнулся он от нее как от прокаженной. – Твоему лживому лицу? Твоим глазам? Да я смотреть на тебя не могу! Ты обрезала волосы. Ты смердишь этим мужчиной. Ты незнакома мне. Всевышним заклинаю, не подходи! А ведь я на собственную голову поспорить был готов, что ты неспособна на это. Кто угодно, но только не ты…

– Паскаль…

– Ни слова больше. Молчи! Только, ради Бога, не вздумай ко мне прикасаться. Я был близок к тому, чтобы убить тебя. И его тоже. Постой. Мне нужно подумать. Душно, воздуху не хватает…

Сжав кулаки, Паскаль заметался по комнате. Прорычав сквозь зубы что-то нечленораздельное, он настежь распахнул окно и высунул голову под мелкий дождь. Шторы словно флаги заколыхались на ветру, со стола на пол слетел клочок бумаги. На нем почерком Паскаля были нацарапаны названия десяти крупных парижских отелей с телефонными номерами. «Сен-Режи» был в этом списке последним. Глядя на эти каракули, Джини не смогла удержать слез.

– Так вот как ты нашел меня? А я-то думала, что ты говорил с Максом…

– С Максом? Нет. – Резко обернувшись, он уперся в нее невидящим взором.

– У меня нет больше сил. Две ночи подряд я провел в дороге, не спал, летел к тебе как на крыльях. Сначала помчался в Амстердам – думал встретить тебя там. Вот, думаю, сюрприз для нее будет! Но тебя там уже нет, говорят – уехала. И я лечу сюда, добираюсь только к двум часам ночи. Здесь главное событие – показы мод, и я понимаю, что тебя нужно искать в отеле, где остановилась Линдсей. Нашел. Но было поздно, твой номер не отвечал. Я решил дождаться утра и… – Он не смог больше говорить. Его лицо потемнело от боли и непонимания. Паскаль закрыл окно.

– Хотя какое, в сущности, это имеет значение? Чепуха, пыль. Я оглох, ослеп, лишился способности думать. Единственное, что я вижу, – это мужчина, загораживающий мне вход. Я сразу понял, что он врет. Я видел это по его лицу, я видел твой плащ на стуле. Но и тогда, даже тогда я думал: «Нет, этого не может быть. Что-то здесь не так». Я отказывался верить очевидному вопреки тому, что уже знал. Я узнал это утром, едва он поднял трубку. Было что-то в его голосе… – От волнения у Паскаля перехватило горло. Джини видела, как он отчаянно пытается взять себя в руки. – Странноватое. Вряд ли я забуду, что это такое – стоять в гостиничном коридоре, терзаясь от боли…

– Паскаль, прошу тебя… – Она, забыв о его предупреждении, невольно подалась ему навстречу. – Мне невыносимо видеть тебя таким. Умоляю тебя, не надо! Выслушай же меня, позволь мне объяснить…

Однако ей удалось сделать только один шаг. В его лице было нечто такое, что заставило ее остановиться. Рука, протянутая к нему, безвольно упала.

– Объяснить?! – Паскаль снова попятился от нее. – Вот уж никогда не думал, что окажусь в подобной ситуации. Ты вдумайся только: что мы говорим друг другу? Избитые актерские фразы, словно против собственной воли играем в какой-то дурацкой пьесе. И все же, несмотря на это, я до сих пор чувствую: я люблю тебя, Джини! Наверное, я был глупцом, веря, что и ты любишь меня.

– Но я действительно люблю тебя…

– А вот этого не надо! – вскинул он руку, словно защищаясь. – Это уж слишком! Ты была в постели с другим и… Ну как, как ты могла? Зачем ты это сделала? Какой дьявол толкнул тебя туда? Ведь еще в воскресенье вечером я разговаривал с тобой. Ты была у Макса, с тех пор и двух суток не прошло. Почему же ты тогда ничего мне не сказала? Ни одним словечком не обмолвилась?

– Тогда мне нечего было говорить тебе, Паскаль. Я не лгала тебе и ничего не скрывала.

– Твои письма… – Кажется, Паскаль по-прежнему не желал слушать ее. Что бы она ни говорила, он все пропускал мимо ушей. Теперь он полез в карман куртки и, вытащив оттуда толстую связку писем, небрежно бросил ее на кровать.

– Каждое из этих писем я знаю наизусть, до последнего слова. Знаешь ли ты, как часто я их читал, сколько раз перечитывал? Там чуть ли не в каждой строчке встречается слово «всегда». Я не просил тебя употреблять его – ты сама так решила, это был твой свободный выбор. Как ты могла, Джини? Зачем? Я так верил тебе. Наверное, ты думаешь сейчас, что и я мог бы за эти два месяца наплевать на все и завалиться в постель с какой-нибудь другой женщиной. В том-то и дело, что не мог! У меня не могло даже желания возникнуть сделать это. Я всегда хотел только ту женщину, которую люблю.

Отвернувшись от него, Джини отсутствующим взглядом окинула комнату. Это была типично французская комната, оклеенная синими тиснеными обоями. Нимфы и пастушки резвились на них среди романтических руин, маленькие геральдические животные разнообразили пасторальные сцены. Затейливые узоры расплывались перед глазами, голова гудела. Она не осмеливалась взглянуть на Паскаля – его лицо, бесконечно близкое и любимое, внушало ей сейчас страх.

– Дай мне рассказать тебе все! – вырвалось у нее. – Может быть, тебе это безразлично, но я хочу, чтобы ты верил мне. Никто не вел дело к этому – не было никаких ухаживаний, никакого флирта. Меня никто не соблазнял, никуда не тащил – ничего этого не было и в помине! И я не могу допустить, чтобы у тебя сложилось впечатление о каком-то заговоре, – это было бы несправедливо по отношению к Роуленду. Он совершенно не предвидел, что между нами произойдет. Точно так же, как не предвидела этого и я. Я с ним только недавно познакомилась, я едва его знаю. Мы работаем вместе – я тебе уже говорила. Вчера вечером, как только я приехала сюда, мы жутко с ним разругались, а потом… Потом не помню точно. Кажется, он взял меня за руку. Тогда все и произошло. Я допустила слабость, в этом моя вина. Не знаю, почему так случилось. Я… Я очень по тебе скучала. Мне было грустно и очень одиноко. Понимаю, это не может служить оправданием, но…

Она замолчала. Лицо Паскаля наконец четко проступило сквозь пелену слез.

– Так ты только что познакомилась с ним? Когда же именно?

– Да разве это имеет хоть какое-нибудь значение? Паскаль, прошу тебя…

– Нет, ты все-таки ответь. Когда?

– В прошлую пятницу.

– В пятницу? – От потрясения его лицо побледнело еще больше. – Так ты утверждаешь, что знаешь его менее трех суток?

– Да.

– Ясно. – Лицо Паскаля было пепельно-серым. – Быстро же он, однако… Боже праведный… Ушам своим не верю. Не могу поверить, что ты…

– Паскаль, ну пожалуйста… – взмолилась Джини. Он снова начал мерить комнату шагами. – Все случилось не так, как ты думаешь. Все было совсем по-другому. Ты ошибаешься, он вовсе не соблазнял меня, не завлекал ничем. Мы просто работаем вместе. И так уж случилось…

– Нет, это ты позволила этому случиться! – Он резко повернулся к ней лицом, заострившимся от ненависти. – Давай называть вещи своими именами. Ты не хуже меня знаешь, что в такой ситуации всегда бывает момент, когда ты можешь сделать выбор, когда у тебя еще есть время повернуть назад. Пока двое не поцеловались, пока не сказали друг другу заветных слов, пока не посмотрели друг на друга особым взглядом, один из них может выбирать. А посему, Джини, избавь меня от этой жалкой лжи. И не пытайся пудрить мне мозги разговорами о том, что можно любить одного, одновременно служа подстилкой другому. Все это бредни. И ни тебе, ни мне они не нужны. Ты сама прекрасно знаешь это.

– Ничего я не знаю! – В ее голосе зазвучали истерические нотки. – Не все так просто в жизни, Паскаль. Ты не можешь быть абсолютно…

– Могу! – сверкнул он на нее глазами. – Мои чувства к тебе абсолютны. Как были и твои ко мне. Когда-то.

* * *

Джини поверила ему. Когда-то эти слова были ее собственным кредо. Мысль о том, что Паскаль намерен продолжать допрос с пристрастием и ей придется слово за словом признать всю степень собственной неверности, приводила ее в ужас. Она ожидала нескончаемой череды вопросов: как? когда? где? почему? как часто? Джини знала, что без колебаний сама принялась бы выпытывать у него всю эту пакость, если бы им немыслимым образом пришлось поменяться ролями. Какой бы мерзкой и горькой ни была правда, она всегда лучше недомолвок и сомнений.

Итак, она ожидала вопросов и, когда их не последовало, начала догадываться, что Паскаль уже получил от нее все нужные ему ответы, которые заключались в ее жестах, выражении ее лица, тоне ее голоса. Вероятно, он был слишком брезглив, чтобы задавать вопросы, к которым сам испытывал глубочайшее отвращение.

Вместо этого, к ее изумлению, Паскаль начал описывать обстоятельства своего долгого путешествия в Париж. Поначалу ей казалось, что ему просто невыносимо говорить о том, что имеет более прямое отношение к сложившейся ситуации. Однако потом Джини поняла: таким образом он искал ее, искал ту, которую знал когда-то, а теперь не видел, хотя она была прямо перед ним. То, что они оба испытали в Боснии, стало в свое время пробным камнем, позволившим им испытать силу своих чувств. И теперь Паскаль косвенным образом спрашивал ее, помнит ли еще она об этом.