– Ты дашь мне договорить или нет? Это же прекрасная возможность! – Голос Маркова звучал решительно и уверенно. – Послушай меня, Линди. Послушай внимательно. Это сработает, не может не сработать!

– Что ты имеешь в виду, Марков?

– О Господи, как же я не подумал об этом раньше! Это так здорово, это так блестяще, что просто не может не сработать!

– Что «это», черт бы тебя побрал?

– Ты читала в детстве сказки? Тогда вспомни принцессу Несмеяну. Именно в нее ты должна превратиться.

21

Со временем раны на сердце заживут, думала Джини, опершись на локоть и разглядывая лицо Паскаля. Он все еще крепко спал, но и часы показывали всего-то шесть утра. Его темные волосы разметались по лбу, сон расслабил черты лица, стер с них напряженность. Джини рассматривала все то, что она так любила: эти брови, скулы, рот. На закрытые глаза Паскаля упал солнечный луч. Он поморщился, но продолжал спать. Джини склонилась еще ниже и рассматривала его со смешанным чувством ревности и наслаждения. Проснется ли он, если его поцеловать – хотя бы легонько? – думалось ей.

В итоге Джини решила воздержаться. Ей хотелось, чтобы все в это утро было идеально, а нужно было еще кое-что приготовить. Женщина очень осторожно поднялась с постели и, встав возле балюстрады, стала смотреть вниз – на их чудесную комнату-студию с высоченными потолками, огромным, выходящим на север окном и шторами, подсвеченными снаружи солнцем.

Они с Паскалем вернулись в Лондон всего два дня назад, и об этом еще никто не знал. Наверное, они поступили правильно, не сообщив никому о своем приезде, подумала Джини. Так или иначе, в эти выходные большинство их общих друзей окажутся за городом – на крестинах дочери Макса и Шарлотты. Звонить им наверняка никто не станет, слишком уж долго они находились за границей – целых три месяца. Все это вместе позволит им побыть наедине друг с другом хотя бы еще несколько дней. Они были предоставлены самим себе, и это ощущение пьянило – так, словно им двоим принадлежал весь город. Не удержавшись, Джини радостно прижала руки к груди, словно пытаясь удержать внутри себя затопившее ее счастье. Майский день, думала она, чудесный майский день, в который будет светить солнце и с легчайшим теплым ветерком в высокую арку этого окна вплывет новая жизнь для них обоих. Майский день. Утихает боль в сердце. Наконец-то приходят счастье и новая жизнь.

Джини спустилась по ступеням в нижнюю комнату и стала неторопливо прибираться. Сегодняшний день должен быть совершенен. Она выкинула вчерашние газеты, аккуратно расставила на полках книги, которые листала накануне, и сложила свитер, небрежно брошенный вчера Паскалем. Затем, повинуясь внезапному импульсу, снова расправила свитер и прижалась лицом к его складкам. От мягкой шерсти отчетливо исходил запах его кожи и волос, и это наполнило женщину безотчетным счастьем. Я была права, все мои предсказания сбылись, твердила Джини, вновь складывая свитер. Хотя время от времени Роуленд Макгуайр все еще посещал ее мысли, она внушала себе, что ей удалось окончательно излечиться от него.

Она и Паскаль были близки, очень близки к катастрофе, но, когда до нее оставались считанные дюймы, им все же удалось ее избежать. Это было непросто. Сколько раз в Париже и ей, и Паскалю казалось, что все уже кончено. Но всегда что-то – то ли их стойкость, то ли воля Всевышнего – спасало их. И сегодня, сейчас Джини ощущала себя счастливой. Возможно, она не заслужила этого счастья, однако оно было даровано ей с невиданной щедростью.

Я – дважды благословенная, подумала Джини и, не сдержавшись, сделала радостный пируэт, а затем натянула свитер Паскаля прямо на свою тонкую ночную рубашку. Ей хотелось ощущать запах его тела постоянно. Джини прошла в кухню и мечтательно, не понимая, что делает, начала возиться с посудой. Вытащила поднос. Зачем? Может, положить на него цветок? Чушь какая! Но все же сейчас ее занимала каждая деталь. Ей хотелось, чтобы они с Паскалем навсегда запомнили это утро: прекрасный завтрак на прекрасном подносе и прекрасное начало прекрасного дня.

* * *

– Ну что за великолепный денек! – воскликнул кто-то, когда, открыв заднюю дверь дома Фландерсов, Роуленд окунулся в свежесть майского утра. Он замер, ощутив прилив раздражения. Было всего семь часов, и в такую рань он не ожидал встретить в саду Макса кого-то еще. Специфический акцент, прозвучавший в голосе, наполнил душу Роуленда нехорошим предчувствием. Он оглянулся: сначала – налево, затем – направо. Никого.

– Да, отличный! – несколько растерянно откликнулся он.

– Прекрасный день для прогулки, – поддержал его голос. На сей раз Роуленду удалось определить, что он доносился из-за аккуратно подстриженного тисового дерева. – Не станете возражать, если я к вам присоединюсь?

Роуленд возражал, да еще как! Он быстрым шагом направился в противоположном направлении, обогнул живую изгородь и нырнул в своеобразный тоннель, образованный переплетенными ветвями каких-то низкорослых деревьев, усыпанных золотистыми цветами. Однако в тот момент, когда он поздравил себя со счастливым избавлением, рядом с ним выросла смехотворная фигура Маркова.

– Прекрасная мысль, – заговорил тот голосом, в котором угадывались насмешливые нотки, – прогуляться перед завтраком чудесным майским утром по английским просторам! Лицо обдувает ветер, ты бодро идешь вдоль гряды холмов… Или, наоборот, неспешно прогуливаешься вдоль излучины реки.

Роуленд смерил Маркова презрительным взглядом. Что случилось с Шарлоттой и Максом? С ума они, что ли, сошли – приглашать на крестины дочери этого шута? Впрочем, тут, наверное, не обошлось без Линдсей. Роуленд с самого начала жалел, что приехал сюда, а теперь пожалел еще больше. Он оглядел Маркова с головы до ног. Этот несносный человек был одет в те же идиотские шмотки, что и в прошлый вечер. Штаны его, похоже, были сшиты из черного бархата, а куртка… Нет, Роуленд не мог заставить себя даже смотреть на его куртку. В ушах у Маркова были серьги, на завитых кудрях соломенного цвета – черная бейсбольная кепка козырьком назад. Глаза его, как всегда, прикрывали зеркальные солнцезащитные очки, которые он не снял даже накануне вечером во время ужина. Грозно взглянув на фотографа, Роуленд увидел в них отражение своей собственной угрюмой физиономии. Затем бросил взгляд на его белые – последний писк моды! – кроссовки и ухмыльнулся, подумав, что этот заядлый курильщик выдохнется раньше, чем они выйдут из калитки.

– Нет, – ответил он, – я иду вон туда. – И указал в сторону далеких холмов. – Конечно, пойдемте вместе, если желаете, но я хочу сразу предупредить вас: там – довольно крутой подъем и, вероятнее всего, очень грязно.

– Не беспокойтесь, – вяло махнул рукой Марков, – надеюсь, я от вас не отстану. Я люблю пешие прогулки. Дома… Я, кстати, родом из Калифорнии. Вы об этом не знали?

– Догадывался.

– Ну так вот, дома… Знаете, куда я ходил? Может, слыхали о Йосемите?[52]

– Не только слышал, но и сам там бывал, причем не раз.

– Надо же! Вот это совпадение! Так вот, я ходил туда каждый месяц. Возвращаясь после очередных съемок – неважно откуда, – я непременно отправлялся туда. В дикие места, куда не ступала нога человека. Это помогало мне прочистить мозги. Надеюсь, вы меня понимаете?

Роуленд передернул плечами и ускорил шаг. Он быстро поднимался в гору по узкой и действительно очень грязной тропинке. К его великому удивлению, Марков не отставал. Роуленд прибавил ходу еще. Он ожидал услышать нытье, жалобы и просьбы идти помедленнее, однако Марков рысил следом за ним как добрая борзая.

– Мне почему-то казалось, – сдержанно заговорил Роуленд спустя несколько минут, – что посещение крестин за городом и тем более прогулки по горам – не в вашем стиле.

– В таком случае, вы глубоко заблуждались, – бодро откликнулся Марков и наддал ходу. – Я ни за что не упустил бы такую возможность.

Роуленд неприязненно глянул на своего спутника. Долговязый, тощий и нескладный Марков каким-то образом ухитрился оказаться впереди него. Теперь он резво топал по тропинке, а его белые кроссовки так и мелькали, когда он ловко перепрыгивал через булыжники и кроличьи норы. Роуленд замедлил шаг, однако и это не сработало. Марков, сильно вырвавшись вперед, исчез из виду, но спустя несколько секунд неожиданно вырос из-за густого кустарника. С широкой покровительственной улыбкой он вновь занял свое прежнее место возле обтянутого твидом локтя Роуленда и пошел с ним, что называется, «ноздря в ноздрю».

– В общем-то, главная причина того, почему я нахожусь здесь, это, конечно, Линдсей, – задумчиво продолжал Марков. – Я восхищаюсь ею и люблю ее, а сейчас она как никогда нуждается в моральной поддержке. Полагаю, она не говорила вам об этом? Нет? Конечно же, нет. Она ни за что не скажет. Бедняжка Линдсей! Ей очень нужны помощь и совет, но разве она попросит об этом первой? Нет. Слишком горда.

Сделав это заявление, Марков исподтишка глянул на Роуленда Макгуайра, однако на мужественном лице последнего не отразилось ровным счетом ничего. Фотограф почувствовал, как внутри его растет восхищение по отношению к этому мужчине. Линдсей была права: человек-загадка. И уж никак не легкая добыча. С ним придется повозиться гораздо дольше, нежели казалось поначалу. Марков кожей чувствовал презрение, которое испытывал Роуленд по отношению к нему. Оно таилось в холодном взгляде зеленых глаз, в суровом изгибе губ.

Марков решил, что должен произвести впечатление на этого человека, и заговорил, оставив в стороне свою обычную манерность. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы Роуленд Макгуайр понял – его собеседник далеко не дурак: пять минут? десять? Понадобилось пятнадцать. Пять минут – чтобы поговорить о Шотландии, которую Марков, к счастью, довольно хорошо знал, поскольку бывал там на съемках. Еще пять – на обсуждение Достоевского (тут Марков был спокоен, поскольку являлся подлинным знатоком и ценителем этого писателя), и в течение еще пяти минут царило глубокое молчание. Именно оно и сыграло решающую роль, понял потом Марков. Последние пятьсот метров, отделявшие их от вершины холма, Роуленд прошел таким быстрым шагом, что намного опередил фотографа, и дожидался его наверху с легкой улыбкой на губах.

– Ну, ладно, – проговорил он, когда Марков поднялся к нему, – вы хорошо ходите и неплохо говорите. Ради чего вы сюда приехали?

– Только не подумайте, что я пытаюсь за вами ухаживать, – с некоторым бесстыдством заявил Марков.

– А я и не думаю. Вряд ли вы стали бы понапрасну терять свое драгоценное время.

– Вы правы, это не в моем духе.

Он прислонился спиной к стене, вытащил пачку «Мальборо» и закурил, а затем обратил прикрытые зеркальными очками глаза к долине, расстилавшейся далеко под ними. – Какой прекрасный отсюда вид!

Они находились неподалеку от того места, где Роуленд обнаружил тело Кассандры Морли. Задумавшись о той ночи и всех последовавших за ней событиях, он не ответил. Сейчас он тоже стоял, прислонившись к стене, и с отсутствующим выражением смотрел на долину внизу. Почувствовав произошедшую в нем перемену, Марков протянул ему сигарету, и некурящий Роуленд молча принял ее. Не произнося ни слова, они стояли у стены – в лучах солнца и клубах табачного дыма. Молчание затянулось.

– Знаете, – заговорил наконец Марков, – вы совсем не такой, каким я вас себе представлял. Вы мне почти нравитесь, честное слово. А ведь я полагал, что вы – самый настоящий монстр.

– Правда? – Макгуайр покраснел. – А благодаря чему у вас сложилось такое мнение? Наверное, благодаря Линдсей?

– Отчасти – да. И благодаря другим людям – тоже. Я расспрашивал о вас. Кроме того, вы зарезали мои фотографии, помните?

– Ах да.

– Не могу сказать, что вас ругали все без исключения. Что касается Линдсей, то она на вас разве что не молится. Постоянно поет дифирамбы вашему уму, редакторским талантам…

– Линдсей? – Роуленд был потрясен услышанным. – Не может быть! Она только и делает, что учит меня тому, как надо работать.

– Ну, это на нее похоже. – Марков сделал неопределенный жест рукой. – Это ни о чем не говорит. Линдсей таким образом просто пытается защититься. А может, подтрунивает над вами. Это вполне в ее духе. Мне кажется, она считает вас толстокожим и еще, помнится, называла зазнайкой. Впрочем, то же говорят и другие.

Роуленд зарделся еще сильнее.

– Возможно, так оно и есть, – пожал он плечами. – Это – один из моих недостатков. Хотя на самом деле у меня их намного больше.

– Без сомнения. Это относится к любому из нас. Но про вас, помимо всего прочего, говорят еще, что вы – закоренелый бабник. Вам это известно?

Лицо Макгуайра сделалось пунцовым. Он бросил на Маркова яростный взгляд.

– Мне кажется, это не ваше дело. – Поколебавшись, он спросил: – Это вам тоже Линдсей сообщила?

– Линдсей? Нет, что вы! Кто-то другой. Линдсей ни за что не сказала бы о вас ни одного плохого слова. Во-первых, она чрезвычайно скрытна, а во-вторых, как я вам уже говорил, вы ей очень нравитесь. Во всех отношениях, не считая, конечно, вашего зазнайства. Не скажу, что ее мысли заняты исключительно вашей персоной. У нее сейчас есть, над чем подумать. Вы заметили, как она переменилась?