Радмила же застонала от болезненного ощущения неудовлетворенности, расходившегося по ее телу от того места, где глубоко внутри нее пульсировало мужское естество

― Слишком быстро! ― хрипло пробормотал он, довольный, хотя и измотанный, ― прости! Ты не успела… Ну ничего…я немного отдохну и доставлю тебе удовольствие.

― Ты бессовестный, наглый грубиян… мне от тебя ничего не нужно!

Приятная нега разлилась по всему телу, когда Ульрих вышел из нее и, еще дрожа от наслаждения, откинулся в сторону на край кровати.

Радмила свернулась в клубочек, лишь через несколько минут осторожно потянула на себя край одеяла. Ее глаза смотрели в потолок, губы были прикушены, что придавало ее лицу такой вид, как будто внутри у нее затаилась огромная боль, и она боялась пошевелиться, чтобы не испытать ее снова.

Ульрих молча встал, отчего видавшая виды кровать заскрипела, и, захватив с собой свою одежду, пошел к выходу. Радмила услышала, как стукнула дверь бани.

Тевтонец посмотрел на свои руки ― бедра и живот у него тоже были перепачканы доказательством невинности Радмилы. Казалось, он получил желанную разрядку, испытал большое удовольствие, о котором мечтал все эти дни, но все произошло как-то не так. Где-то затаилась холодная тягучая тоска. Она постепенно разливалась по всему телу, заполняя собою и грудь, и сердце, и Ульрих понял, что это глубокое сожаление. Почему оно так тяготит, он так и не мог себе объяснить. Потом понял — это чувство вины. Радмила оказалась девственницей, а он решил, что она изменяет ему с этим боярином. Да и почему изменяет? В конце концов, она ведь ничего ему не должна. Наоборот, это он ее должник.

Мужчина долго и тщательно отмывался. Как — то не очень хорошо получилось с соблазнением девицы. Вроде и не назовешь это насилием — она и сама трепетала, Ульрих это чувствовал, но все же он навалился на нее как дикий зверь. Сказались долгие недели воздержания, да и разрядился он слишком быстро. Скорее всего, девушка испытала только боль и горькое разочарование от своего первого опыта любви с мужчиной. Ульрих даже не знал, что и думать… может, он был слишком груб? Почему она отвернулась и замолчала?

— А почему ты сам ничего ей не сказал? — спросил его внутренний голос.

А что я должен был сказать?

― Ну, что обычно говорят в таких случаях! — возмутился кто-то внутри.

Что обычно говорят в таких случаях, Ульрих не знал и мысленно промолчал. Его горло словно сдавил сильнейший спазм. Но все же мужчина взял себя в руки и пошел к дому. Дверь оказалась распахнутой, и в душе рыцаря шевельнулась тревога.

Он быстро вбежал в избу и увидел, что Радмилы нет. Около кровати на полу печальным холмиком валялось изорванное платье. Мужчина кинулся искать по всему дому, ― девушки нигде не было. Взволнованно заржал Лотарь, и тевтонец побежал на конюшню. Так и есть! Ни Радмилы, ни ее Голубы!

Нескольких секунд хватило рыцарю, чтобы накинуть седло и вскочить на жеребца. Лес встретил его тревожным шумом высоких крон и порывами свежего ветерка вперемешку с редким моросящим дождем.

— Сейчас я догоню ее, — подумал Ульрих, но, проскакав с сотню саженей, притормозил коня.

Крестоносец прислушался. Где-то далеко перекликались птицы, шумела листва под порывами ветра, но никаких других звуков он не услышал. Куда ехать? Где искать? Немец в сердцах дернул поводья, Лотарь оглянулся на него и медленно побрел по мягкой траве.

— Как мне быть? — размышлял расстроенный тевтонец, — я уже не могу без нее. Даже сам не думал, что так затянет эта простая девчонка! Жениться? Но я же обещал принять обет. Придется покинуть орден. К тому же она не благородной крови, и никакого приданого за ней не будет…. Может, хватит и того, что и ему не досталось никакого наследства. Не жить же в этой нищей избе в лесу! Нет, жениться надо разумно. А как жить без нее?

Ульрих прислушался. Вдалеке послышался треск веток падающего дерева, и сердце его дрогнуло. Мужчина натянул поводья, и жеребец послушно пошел рысью, уклоняясь от ветвистых стволов. Но и целый час поисков не дал ничего. Лес становился только гуще и непролазней. Впереди он уже потемнел и ощерился колючим стлаником на чужеземца.

— И бросить ее не могу, — продолжал размышлять рыцарь, — запала в сердце. Как представлю, что надо уезжать — все сжимается внутри. Хорошо хоть, что с этим русаком у нее ничего не было.

Ульрих довольно улыбнулся. Ему было приятно, что Радмила оказалась девственницей. Но сразу же стало жаль ее, и глаза тевтонца опустились вниз.

Как она останется одна в этой избе?

— А что, разве надолго она здесь останется? — опять съехидничал каверзный голос, и тугой комок подкатил к горлу рыцаря.

— Она действительно одна не останется, — подумал он, — этот красавчик боярин быстро приберет мою лесную фею к своим рукам…

Ульрих представил, как Юрий обнимает Радмилу, как она сначала сопротивляется, а потом стонет в его объятьях от острого наслаждения, которого он сам не смог ей доставить. Теперь уже она стала женщиной, и у нее появятся потребности в мужчине. Раскроются новые яркие чувства. Ульрих знал это. И она, конечно, не будет жить одна в лесу, слишком она красива и чувственна.

От таких мыслей крестоносец совсем расстроился, соскочил с коня и опустился на траву. Мужчина присел на корточки и обхватил гудящую голову руками. Лес безразлично шумел, не обращая внимания на его страдания, а Лотарь недоуменно поглядывал на своего хозяина, забыв даже про соблазнительную траву. Потом тихонько заржал.

Удивленный Ульрих посмотрел на него, и увидел, что конь побрел куда-то в сторону. Странно, жеребец никогда не бросал своего хозяина, особенно в трудные минуты, а теперь вдруг куда-то направился. И вдруг его осенило. Надежда всколыхнула душу рыцаря, он потихоньку поднялся и последовал за жеребцом. Лотарь как будто понял мысли хозяина и пошел быстрее.

— Ладно, парень, постой, — пробормотал Ульрих, и тот покорно позволил забраться себе на спину.

Теперь крестоносец не управлял конем, а, отпустив поводья, позволил ему бежать, куда он вздумает. И Лотарь, потягивая воздух возбужденными ноздрями, перебирал копытами все веселей и веселей.

— Как же я сразу не догадался, — Ульрих похлопал жеребца по мускулистой шее, — у тебя же тоже есть зазноба, Голуба-красавица! И твое сердце, паренек, разбито на этой Руси.

Скоро лес стал редеть. Где-то блеснула между стволами серебристая рябь воды, и потемневшая от дождя дорожка вывела на крутой обрывистый берег. В лицо рыцарю ударил разгулявшийся ветер. Он осмотрелся, ― серая поверхность большого озера простиралась до самого горизонта.

— Где-то здесь, под этими волнами лежат мои братья, — с грустью вспомнил крестоносец.

Лотарь тем временем отыскал потаенную тропку среди гигантских лопухов и стал спускаться вниз, к воде, заставив своего хозяина вцепиться ему в гриву. Впереди послышалось нежно-любовное ржание…

Тоненькая фигурка примостилась на крутобоком мшистом камне, наполовину скрытом в воде. Радмила задумалась и не заметила, как подъехал ее любовник. Ее узкая рука уперлась в холодную поверхность валуна, а другой она смахивала набегавшие слезы. Она вздрогнула и подняла на Ульриха огромные синие глаза, когда он опустился на колени, прямо в воду, возле ее промокшего подола.

— Не плачь, дорогая, — прошептал он, — не надо. Прости меня!

— А я и не плачу, — прошептала беглянка, смахивая слезу, — это просто дождь пошел. Чего это мне плакать?

— А почему ты убежала?

— Просто прогуляться захотелось, — Радмила отвернулась и высвободила холодную ладонь из настойчивой руки Ульриха, — здесь мое любимое место. Я сюда часто прихожу.

— Здесь ты и меня нашла, — пробормотал тевтонец, — я узнаю эти камни, хотя они тогда были занесены снегом.

— Не здесь…. лучше у Лотаря спроси, куда он тебя в лес затащил. Нашла на свою голову…

— Почему на свою голову, я ведь люблю тебя!

Радмила вдруг повернулась к рыцарю и завороженно посмотрела в жесткое красивое лицо, но в следующее мгновение резко оттолкнула его и отвернулась.

— Что мне с любви твоей, рыцарь? Одно горе, — прошептала она.

— Мы будем вместе, дорогая!

Девушка испытующе посмотрела на Ульриха и глаза ее опять наполнились слезами.

— Этот боярин правильно сказал, — наконец пробормотала она, — ты уедешь домой, а я останусь здесь. Не нужно было делать этого, Ульрих.

— Говорю тебе, что заберу с собой, — он со стыдом вспомнил, в качестве кого он планировал забрать красавицу-язычницу. Раньше он сам возмущался, когда его подчиненные вступали в долгосрочные отношения с эстонками.

— И кем же? — скептически улыбнулась сквозь слезы Радмила, — возьмешь наложницей или содержанкой? А потом бросишь! Да и нельзя тебе, сам говорил!

Ульрих обнял девушку с такой силой, что что-то хрустнуло у нее в хрупкой спине.

— Я никогда тебя не брошу.

Радмила мягко освободилась из его крепких объятий и, поднявшись с камня, ступила прямо в воду.

— Нет, милый, это мне решать, — девушка наклонилась и, взяв пригоршню воды, смочила пересохшие губы, — чем на чужбину ехать, на птичьих правах, лучше я дома останусь….жила до тебя, проживу в своем доме как-нибудь и сейчас! ― Радмила, не оборачиваясь, вышла на песчаный берег и взялась за стремя Голубы.

— Или к этому волоките-боярину пойду в экономки, все же на родине… если совсем невмоготу будет…

— Нет! — заорал Ульрих и метнулся к девушке. Тевтонец подхватил легкое тело на руки и прижал к своей крепкой груди.

— Я люблю тебя, поверь же ты мне, наконец! Не отдам тебя никому, ни за что не отдам! И пойду на все, даже из Ордена уйду, чтобы видеть тебя счастливой! Я пока не знаю, как это сделать, но ты не должна сомневаться в моей любви!

― Я не хочу, чтобы ты потом пожалел о своем поспешном обещании. Ты должен все хорошенько обдумать и лишь тогда принять решение. Но все я равно рада твоим словам. Потому что я тоже люблю тебя… но мне все равно, беден ты или богат, знатен или нет… мне нужен только ты, а не твои деньги или звания. Но портить тебе жизнь не хочу, не пропаду и без тебя, если ты и уедешь, ― благородная девушка в эту минуту была так прекрасна, что Ульрих не выдержал и бросился жарко целовать ее. Радмила вся промокла и сильно дрожала, то ли от сильных чувств, то ли от холода. Он закутал девушку в свой плащ и усадил на холку своему жеребцу, потом и сам устроился рядом, как будто боясь, что опять ее потеряет.

Лотарь неспешно брел по лесной дорожке, ведущей к дому Радмилы. Взволнованная Голуба бежала рядом с жеребцом, все время норовя ткнуть мордой в ногу девушки. Кобылица тревожно заглядывала в глаза тевтонцу. Даже животное опасалось, что он обидит ее хозяйку. Ульрих не торопил жеребца. Да и куда было торопиться, ведь обнимать друг друга можно было и сидя на его широкой спине. Радмила обвила руками крепкую шею мужчины. Он, придерживая одной рукой и девушку, и поводья, страстно целовал ее, другой же, запустив в распахнутый ворот рубашки, гладил и мял упругую девичью грудь. Рыцарю было приятно прижимать девушку к себе, ощущать ее тепло, запах нежной кожи, аромат волос.

― Что за чудеса, только что я овладел этой женщиной, а горю снова, как семнадцатилетний юнец! И блаженство испытал необычайное, не припоминаю, чтобы опытные дамы доставляли такое же. Прекрасная богиня назвала ее моей судьбой, но не сказала, как же это мне все осуществить. Думал, окончу жизнь или на поле боя, или в больнице ордена. Так бы и состарился в этой глуши, став комтуром в Дерпте. Вот как освободиться от обещания принять обет? Попросить отца, чтобы помог? Нет, не стоит. Я знаю, как добиться, чтобы орден отпустил. А дальше надо найти Гарета и остальных, если они живы, и отправиться в Акру, за подарком старика Хариша. Если, конечно, найдем этот клад. Ведь уже год прошел! ― размышлял Ульрих.

Мысли девушки не простирались так далеко. Она, прижавшись к сильной мужской груди, наслаждалась и смелыми ласками, и чувством надежности. Дальше она ни о чем не думала, оставив это на будущее. Ее хрупкое тело налилось сладкой истомой, глаза у нее закрывались, вот, вот заснет на руках у возлюбленного. Она и сама не знала, хочет ли она продолжения любовных ласк или перенести все это на завтра. Потом вообще перестала думать, что ей делать. Это было так непривычно, ― позволить другому человеку заботиться о себе, и в тоже время так приятно!

Вдруг Радмила ощутила себя в совсем незнакомом и странном мире. Небо здесь было почти темно-фиолетовое, с переходом в оранжевые тона ближе к горизонту. Как будто ночь — но все освещено каким-то внутренним светом. Вся поверхность простирающейся перед глазами равнины состояла из хорошо обработанных камней различных форм и цветов. Это были трехгранные, четырехгранные, многогранные и круглые каменные изделия, идеальные лестницы, уходящие куда-то вниз, обелиски, выемки и грандиозные возвышения цилиндрической и прямоугольной формы. Все поверхности были идеально отполированы, имели самые различные цвета и оттенки, и как-бы светились изнутри.