— Забавно, — подумала Радмила и провела рукой по поверхности шара, наполовину выступавшего из земли рядом с ней. Шар светился оранжевым цветом и был тепловатым на ощупь. А вот пирамида по соседству с ним ― голубой и прохладной.

Передвигаться по равнине было трудно. Ровной земли не было нигде. Она то карабкалась, то сползала по полированным поверхностям. Цеплялась руками за острую вершину пирамиды, а через шар вообще перебраться было невозможно. В изнеможении затихла она между какими-то замысловатыми фигурами и вдруг ощутила свое полное одиночество в этом строгом мире. Всем своим хрупким телом она чувствовала абсолютное отсутствие живого в этом каменном окружении. Безмолвно и безразлично взирали на нее идеально выполненные фигуры. Они и были обитателями этого мира. Нестерпимо захотелось быстрее выбраться отсюда. В свой родной земной мир. Где все формы неповторимы и своеобразны. Где каждый листочек — оригинальный в этом живом и быстро меняющемся мире. И он наполнен жизнью и приветливо трепещет тебе!

На фиолетовом небе стало постепенно проявляться женское лицо. Как-бы сотканное из тонкого эфира, оно колебалось в вышине как северное сияние. Звезды сияли в короне и серьгах женщины, а вокруг шеи вились ленты из комет.

— Великая богиня Ася! — воскликнула Радмила

— Я дарю тебе этот совершенный мир, Радмила. Здесь ты обретешь покой!

— О, великая Ася! Несравненна красота твоя! Велика мощь твоя! Но преврати тогда уже и меня в цветной камень, лиши чувств и желаний, размышлений и мыслей, надежд и разочарований. Чтобы я соответствовала этому миру.

Богиня улыбнулась.

— Ты так красива, так чутка и игрива, как горная лань. Твои движения грациозны. Я не хочу превращать тебя в куб или шар.

— Тогда верни меня в мой мир!

— Но там суета! Там боль и страдания.

— Там любовь!

— От любви часто и погибают, девочка, — глаза богини, казалось, заглянули в самую глубину души Радмилы, — в том мире царствует страдание и боль.

— Здесь и так все мертво, — воскликнула Радмила.

— Они не рождались — поэтому и не умрут…

— Уж лучше умирать, чем не рождаться.

После продолжительной паузы богиня Ася вновь взглянула на Радмилу.

— Ты сделала свой выбор, — улыбнулась она, — когда будешь умываться слезами — вспомни нашу беседу! У тебя всегда будет воля вернуться сюда!

— Камнем быть легче, — уже как бы издалека, из космоса послышался голос, и лицо богини растаяло среди мерцающих звезд.


Задумавшись, Ульрих и не заметил, что жеребец доставил их к воротам Радмилиного подворья.

— О, да она уже спит! — мужчина разнял тонкие руки, обвивавшие его шею, соскочил с коня и снял спящую девушку. Потом отнес ее в избу, раздел и положил на кровать, прикрыв одеялом. Отвел Лотаря и Голубу на конюшню, пошел к беззаботно журчащему «Сварогову» ручью и освежился. Он долго сидел на берегу ручья, вслушиваясь в волшебную тишину чудесного вечера. В природе чувствовалось какое-то напряжение, туман над водой поднимался все выше и выше, и вдруг пошел теплый, тихий дождь. И сразу же на душе Ульриха стало спокойно и легко. Спать совершенно не хотелось, слишком много произошло в его жизни в этот необыкновенный день. Теперь он уже не один, у него есть смысл в жизни, есть женщина, которая любит его, стремится к нему, а не к его деньгам или титулу. С этими приятными мыслями он отправился в дом и улегся рядом с Радмилой, обхватил ее за талию и прижал к себе. Непривычное ощущение рядом с собой нежного девичьего тела не давало ему заснуть.

— Нет, похоже, я сегодня вообще не усну! — Ульрих повернул спящую девушку на спину, раздвинул ноги и стал потихоньку возбуждать ее. Стоило ему прикоснуться к ее потаенному местечку, как по ее телу прокатилась волна экстаза. Ульрих с удовольствием услышал, как неясный стон сорвался с ее губ, когда он осторожно погрузил палец в горячую глубину. Приподняв изящную ножку, он принялся целовать ее, поднимаясь все выше и выше по внутренней стороне бедра. Полусонная Радмила не смогла удержаться и выгнулась к нему навстречу, своими томными стонами разжигая его вожделение. Поняв, что она проснулась и разделяет его желание, мужчина прильнул к ее губам в жарком, глубоком поцелуе. Не получив разрядки с первого раза, Радмила извивалась в пароксизме страсти, терлась упругими холмиками по поросшей жесткими волосами твердой груди, обвив ногами мускулистые ягодицы. Ульрих подхватил ее под мышки, приподнял над собой, так что ее груди оказались прямо перед его лицом, обвел языком затвердевший сосок и втянул его в рот. Затем ― второй. Придушенный вопль вырвался у Радмилы из-за необычайно острых ощущений, она притянула его голову поближе, вдавливая набухшую грудь в жаркий рот.

Он опустил девушку, потянулся к ее руке и положил хрупкую ладошку на вздрагивающий от напряженного ожидания фаллос.

― Поласкай меня немного! Почувствуй его!― нежно шепнул ей.

«Такой твердый…. но бархатистый»!― Радмила осторожно погладила гладкий кончик, затем сжала пульсирующий стержень.

― Все, больше не могу! ― он поспешно отодвинул ее руку.

Жесткое колено повелительно скользнуло между ее бедер. Радмила почувствовал, как горячий фаллос, проникнув внутрь ее влажной лощинки, начал осторожными рывками входить в нее, сначала медленно, затем, почувствовав ее ответ, все решительнее и быстрее. Неведомая, но мучительная жажда, накопившаяся в ней, разгорелась, вспыхнула, и стала нестерпимой. Все ее чувства свелись сейчас к одному ― к удовлетворению жгучего желания, и она цеплялась за Ульриха, стремясь освободиться от неимоверного напряжения. Беспорядочно извиваясь в его жестких объятьях, она была так охвачена безумием вожделения, что ему показалось, будто он заглянул в пропасть. Сейчас Ульрих был в состоянии удержаться и, навалившись на нее всей тяжестью своего сильного тела, вонзился в нее с дикарской свирепостью и стал двигаться, резко, мощно, размашисто. Радмила, все сильнее распаляясь от нарастающего наслаждения этим чудесным ритмом, бессвязно вскрикивала и стонала. Дыхание, как и у него, стало прерывистым, воздух короткими толчками вырывался из горла. В самый последний миг она приподнялась, сильно изогнулась под ним и страстно выкрикнула его имя:

― О, Ульрих! ― И больше ничего. Но он сердцем ощутил всю силу ее чувства.

Блаженство освобождения прокатилось по телу волнообразными толчками, но самым приятным было то, что и она кончала вместе с ним, извиваясь и содрогаясь. Ульрих на мгновение перестал что-либо ощущать, ошеломленный полученным наслаждением, а Радмила закрыла глаза и замерла, предаваясь восхитительному чувству полного насыщения. Да, теперь она знала, что от удовольствия можно умереть


Солнце уже давно стояло на небе и заливало землю своими ласковыми лучами. Радмила проснулась от совершенно непривычных ощущений. Ее тело было просто захвачено в плен могучих рук. Ульрих просунул свою мускулистую руку так, что голова девушки располагалась на широкой, поросшей светлыми жесткими волосами груди. Другая рука покоилась чуть ниже живота.

Было немного неудобно, но так приятны были эти крепкие объятья. И ранее никогда не испытанное чувство полной защищенности обволакивало, согревало, наполняло все существо девушки сладкой истомой и безмятежностью. Она зашевелилась — он моментально проснулся, его зеленые глаза с нежностью смотрели на милое личико с распухшим от его безумных поцелуев ртом. Радмила от неловкости закрылась своими шелковистыми ресницами. Ульрих показался ей совершенно незнакомым человеком. Вспомнив, что он проделывал с ней этой ночью, она моментально залилась восхитительным, стыдливым румянцем. Он понял ее и довольно больно шлепнул по голым ягодицам.

— Ну, женщина, ты совсем уморишь меня голодом, в животе так урчит, что, наверно, на улице слышно!

Она возмущенно взвизгнула и набросилась на Ульриха, стуча маленькими кулачками по широкой груди. Ее обнаженные груди соблазнительно покачивались у него перед глазами. Захватив в рот розовый кончик, он стал его посасывать, невинно глядя в возмущенные синие глаза. Безмерное удовольствие опять пронзило неопытное тело Радмилы.

— Ах! — она со стоном откинулась назад.

Он подхватил ее за ягодицы и, усадив к себе на бедра, ловко вошел в нее. От необыкновенного блаженства она вскрикнула, ухватилась за бугристые плечи, а он с хриплыми стонами, размеренными движениями сильных бедер подбрасывал ее вверх, пока восторженный вскрик не сообщил Ульриху, что теперь можно побеспокоиться и о своей разрядке.

Потом был чудесный завтрак. Сидя на коленях у мужчины, Радмила кормила его, перемежая сладкими поцелуями. Он перецеловал все ее изящные пальчики, осторожно посасывал припухшие губки. В общем, остаток дня любовники провели приятно и интересно, познавая друг друга совершенно в ином качестве.


Друзья Ульриха


Рано утром резкий стук в двери разбудил крепко спавших влюбленных. Радмила мгновенно вскочила.

— Кто там? — спросила она, не открывая дверь.

— Это я, Ульяна! ― послышался знакомый голосок.

Хорошенькая русоголовая девушка с игривыми серыми глазками, одетая в вышитую рубашку, туго подпоясанную пестрым витым поясом, показалась в проеме распахнутой двери.

— Радмила, я приехала тебя кое о чем попросить. Давай выйдем во двор! — дочка старейшины умоляюще посмотрела на девушку. — Я тебя очень прошу, помоги! Твоя матушка давала зелье для приворота, слова-то нужные я знаю, а зелье кончилось. Потратила не на того, кого надо. Бегает теперь, не отцепишься! — ее личико скривилось в презрительной гримасе. — Сын купца Волкова теперь ухаживает за мной. Хочу, чтобы посватался!

— Ах, глупая! Приворот-то подействует! Если бы он был ровня тебе, то и жизнь была бы нормальная. Но ты селянка, а он — купеческий сын. Сколько у него девок было! — Радмила покачала головой.

— Не твое дело, подружка! Я сама за свою жизнь в ответе! — с этими словами Ульяна потянула Радмилу за рукав. — Пошли, нальешь пузырек.

Выходя из дома, она оглянулась на Ульриха, и проговорила:

— А коня этого черного, что у тебя в конюшне стоит, немцы ищут. Приехали двое на здоровущих конях…сообщают, жеребец у них, мол, пропал, вороной с белой отметиной на одной ноге. Я спросила, — со звездой на лбу? — говорят, со звездой. Где мол, видела? Я-то смекнула, что про того жеребца спрашивают, что ты в лесу нашла, и объясняю — нет, не видела! Они и поехали восвояси, — затараторила Ульяна.

Вдруг в мягкий шелест соснового леса вплелся сначала тихо, потом громче, и громче топот тяжелых конских копыт.

— Ой, а они уже тут, гляньте в оконце. Ну, я поехала. Мамка заругает, что долго! — и побежала к своей повозке.

Когда Ульрих, склонившись, выглянул в маленькое окошко, земля уже содрогалась от тяжелой поступи боевых коней, скачущих по дороге в направлении их дома. Рыцарь вышел на крыльцо, и его лицо озарилось радостной улыбкой. Спешившись, всадники тоже заулыбались и двинулись ему навстречу.

— Ульрих! А мы тебя уже почти похоронили!

— Георг! Бруно! Как я рад вас видеть!


Мужчины уселись за широким дубовым столом. Радмила подавала на стол жареную оленину, пироги с рыбой и капустой, глиняные плошки с клюквой, кислой капустой, словом — все, что было в доме.

— Ну, расскажи, чего тут застрял. А мы ноги сбили, пока тебя нашли. Твой оруженосец, когда меняли пленных, сказал, что тебя подстрелили, а Лотарь вывез куда-то в лес. Если бы не эта глупышка, — Георг кивнул на задержавшуюся от любопытства Ульяну, — не нашли бы! Вон в какой глуши спрятался! Мы так рады, что ты жив, брат! — друзья радостно хлопали Ульриха по широким плечам.

— Вот ее надо благодарить, дважды от смерти спасла. Вначале рану вылечила, а потом, когда от простуды чуть не умер, тоже она лечила. Простыл, целый день пролежал мокрым на снегу. Лотарь охранял! — Ульрих нежно обнял Радмилу за узкую талию.

— Наверно, ты сейчас каждую ночь рассчитываешься за лечение, я бы тоже согласился, чтобы меня подстрелили, если лекарь будет с такой внешностью, — весело загоготал Бруно.

— А она получше твоей Гиты будет, эта славянка, — ухмыльнулся веснущатый Георг. — Та уж больно смугла.

Ульрих приложил палец к губам, показывая друзьям всем своим видом друзьям, что Радмила понимает по-немецки, и добавил громко:

— Мою девушку зовут Радмила!

Радмила улыбнулась гостям, вытирая руки фартуком.

— Этот рыжий — Георг, а черный — Бруно, — сообщил рыцарь.

— Ну, уж по-французски она точно не понимает, — заговорил на своем языке Бруно. — Но как хороша! Огонь в глазах!

— И умна! Как быстро научилась по-нашему, — добавил тоже по-французски Георг.

— Ну-ну, довольно похвал моей женщине, заведите своих и восхищайтесь! — недовольно пробурчал Ульрих.