Стэнли Уаймэн - Любовь на полях гнева

– Ого! – промолвил опять гигант. – Так вы словили капуцина?

– Неужели я похож на капуцина? – сердито закричал я, расталкивая толпящихся. – Так вот как у вас принимают постояльцев! Не сошел ли с ума ваш город?

– Так вы не капуцин? – спросил гигант, озадаченный, как видно, моей смелостью.

– Я уже сказал вам. Разве монахи ездят в ботфортах со шпорами?

– Покажите ваши бумаги, – громко проговорил он. – Ваши бумаги! Знайте, что я здесь не только трактирщик, но и старшина, и держу не только гостиницу, но и тюрьму, – продолжал он, надувая щеки. – Ваши бумаги!

– Предъявлять бумаги здесь, пред вашими товарищами? – презрительно спросил я.

– Это хорошие граждане.

Я боялся, что должность, занимаемая мной в комитете, не произведет того эффекта, на который я рассчитывал. Но выбора у меня не было и, стало быть, всякие опасения были бесполезны. Постояв минуту в нерешительности, я достал свои бумаги и протянул их старшине. Пробежав их, тот вообразил, что я ехал по казенной надобности, и рассыпался в извинениях, объявив толпе, что они ошиблись.

Мне показалось очень странным, что толпа не была смущена такой ошибкой. Напротив, все спешили поздравить меня с освобождением и добродушно хлопали меня по плечу. Некоторые отправились посмотреть, где моя лошадь, и распорядиться насчет меня. Остальные мало-помалу разошлись, оставив меня в полном убеждении, что с таким же добродушием они готовы были повесить на ближайшем фонаре.

Когда подле осталось человека три-четыре, я спросил трактирщика, за кого они меня приняли.

– За переодетого монаха, господин виконт, – отвечал он. – Это преопасный человек. Ехал с двумя дамами, по нашим сведениям, в Ним. Из штаб-квартиры дан приказ задержать его.

– Но я-то ехал один! – возразил я. – Никаких дам со мной не было!

Он пожал плечами:

– Конечно, это так, господин виконт. Но дам мы уже захватили. Они были арестованы сегодня утром в то время, когда пытались проехать через город в закрытой карете. И мы знаем, что он теперь едет один.

– А в чем его обвиняют? – спросил я, вспомнив, что монах-капуцин был и у отца Бенедикта незадолго до его отъезда. Не знаю почему, но сердце у меня забилось сильнее.

– Его обвиняют в государственной измене нации, – важно отвечал трактирщик. – Он был везде – в Моннелье, в Сетте, в Альби, и везде проповедовал войну, суеверие и развращал народ.

– А дамы? – улыбаясь, спросил я. – Они тоже развращали?

– Нет. Но говорят, что, желая вернуться в Ним и зная, что все дороги находятся под наблюдением, он переоделся и присоединился к ним. Это, очевидно, какие-то ханжи.

– Несчастные! – промолвил я, содрогаясь из сострадания к дамам. – Что же вы будете делать с ними?

– Буду ждать приказаний. Ужин для вас уже готов? Извините, что я не буду прислуживать вам сам. Будучи старшиной, я должен заботиться о том, чтобы не уронить себя – понимаете, господин виконт?

Я вежливо отвечал, что вполне понимаю его положение. Ужин был накрыт, как тогда обыкновенно делалось в небольших гостиницах, у меня в комнате. Я предложил ему выпить со мной стаканчик и за едой узнал от него многое о положении края. На южном побережье шло брожение, и священники возбуждали народ, устраивая крестные ходы и произнося проповеди. Особенно он распространялся о волнениях в Ниме, где большинство принадлежало к богомольным католикам.

– Тут непременно вспыхнут беспорядки! Не обойдется без этого, – со значительным видом прибавил он. – Тут дело идет слишком хорошо, и они постараются это остановить.

– А этот монах?

– Один из их эмиссаров.

Я вспомнил об отце Бенедикте и вздохнул.

– Кстати, – сказал вдруг старшина, задумчиво глядя на меня. – Вот любопытная вещь!

– Что такое?

– Вы едете из Кагора?

– Ну?

– И эти дамы ехали тоже из Кагора. По крайней мере, они так заявляют.

– Из Кагора?

– Да. Когда я просматривал ваши бумаги, я забыл об этом.

Я пожал плечами и с неудовольствием заметил:

– Однако, из этого не следует, что я тоже из числа заговорщиков. Пожалуйста, не будем возвращаться к этому. Вы уже видели мои бумаги…

– Позвольте, я не то хотел сказать. Но вы должны знать этих дам!

– В самом деле? – сказал я.

И вдруг моя рука замерла с вилкой в воздухе, и я со страхом устремил взор на хозяина. Невероятная мысль пронеслась молнией в моем мозгу. Две дамы из Кагора!

– А как эти дамы назвали себя? – спросил я.

– Корва.

– Корва? – переспросил я, донеся, наконец, вилку до рта.

– Да, Корва. Она выдает себя за жену купца. Да вот вы сами ее увидите.

– Не помню что-то такой фамилии.

– Вы наверняка их знаете, наверняка знаете, – повторял он с упорством человека, у которого не особенно много мыслей в голове. – Может быть, мы что-нибудь и напутали – никаких бумаг в карете не оказалось. Подозрение возбуждает только одна вещь.

– А именно?

– А именно красная кокарда.

– Красная?

– Да, знак старинных лигистов, как изволите знать.

Он задумчиво потер свою лысую голову и продолжал:

– Мы не очень-то любим здесь этот цвет. К тому же две дамы, едущие одни… А тут еще их полоумный извозчик утверждает, что они наняли его в Рода, и что никакого капуцина он не видал. Если вы кончили свой ужин, господин виконт, то я готов отвести вас к ним.

– А не слишком ли поздно теперь? – спросил я, чувствуя какую-то неловкость от предстоящего свидания.

– Арестанты не могут назначать время, – произнес он, неприятно захихикав, и потребовал в дверь, чтобы ему принесли шляпу и фонарь.

– Стало быть, женщины находятся не здесь?

– Нет. Они запрятаны надежно, – продолжал он, подмигивая. – Но плакать им не о чем. Так как здесь найдется пара-другая грубоватых малых, то их приютил в своих владениях тюремщик Бабэ.

Принесли фонарь, и старшина, закутав свое дородное тело в плащ, вышел со мной из дома.

На площади царила кромешная тьма. Огни, горевшие в момент моего прибытия в город, были уже потушены. По безлюдным улицам носился внезапно поднявшийся ветер. Без желтого огонька фонаря нельзя было бы и шагу ступить, хотя он и освещал дорогу всего на два-три шага вперед, оставляя позади еще более густой мрак. Я не мог разглядеть даже крыши домов и совершенно не представлял, в каком направлении и как далеко мы отошли от гостиницы.

Вдруг Фландр остановился и, подняв фонарь, осветил им серую каменную стену, в которой виднелась низкая, обитая железом дверь. Посередине ее висел огромный молоток, а над дверью была маленькая решетка.

– Прочно запрятаны, прочно, – повторял старшина, заливаясь жирным смехом.

Но вместо того, чтобы постучать в дверь молотком, он часто забарабанил палкой по решетке. Сигнал был услышан и понят. За решеткой показалась голова, и через секунду открылась дверь.

Старшина двинулся вперед. После прохлады ночи мы вдруг очутились в теплой спертой атмосфере, пропитанной запахом скверного табаку, огурцов и еще чего-то, не менее неприятного. Кто-то молча затворил за нами дверь и, взяв у старшины фонарь, повел нас вниз по темному, низкому коридору, в котором даже одному трудно было идти. Пройдя немного, этот кто-то остановился у первой двери налево и распахнул ее.

Фландр вошел первым. На пороге он стал снимать свою шляпу, на несколько секунд закрыв собою просвет. Из соседней комнаты в том же коридоре слышалось громкое пение каких-то фривольных песен. Из конца коридора донесся вой цепной собаки, которая, заслышав нас, бросалась, гремя цепью, в нашу сторону. Я успел заметить, что стены коридора были грязны и покрыты пятнами сырости. Потом я услышал, как кто-то ответил на приветствие Фландра, и голос этот заставил меня остолбенеть. То был голос маркизы де Сент-Алэ!

Хорошо, что невероятная мысль о возможности такой встречи пришла мне в голову еще за ужином, и я внутренне был несколько готов к этому.

На мое счастье, комната была полна табачного дыма и пара от сушившегося у огня платья. Я нарочно закашлялся у входа, не торопясь выходить на свет.

Кроме старшины здесь было еще четыре человека. Мне некогда было разглядывать каких-то хмурых мужчину и женщину, игравших в карты за столом посередине комнаты. Глаза мои устремились на маркизу и мадемуазель Денизу, сидевших на стульях подле камина. Девушка прислонила голову к стене и прикрыла глаза. Маркиза стояла около и внимательно следила за старшиной с презрением во взгляде. Ни тюрьма, ни опасность положения, ни даже Грязное общество в этой вонючей дыре – ничто не могло сломить ее гордости и самообладания. Но когда ее взор, скользнув несколько раз по старшине, остановился на мне, из уст ее вырвался громкий пронзительный крик.

Может быть, вследствие окутавшего комнату дыма она еще сомневалась, кто стоит перед ней. Но этот крик вывел из забытья мадемуазель: она в испуге вскочила на ноги, но, увидев меня, опять опустилась на стул и громко зарыдала.

– Эге! Что тут такое? – спросил старшина.

– Кажется, тут произошла ошибка, – заговорил я, заранее подбирая слова. – Слава Богу, сударыня, что я оказался здесь в такую минуту, – продолжал я, кланяясь маркизе с самым равнодушным видом, на какой только был способен в данный момент.

Она что-то пробормотала в ответ и прислонилась к стене. Видимо, она еще не успела прийти в себя от изумления.

– Вы знаете этих дам? – спросил старшина, поворачиваясь ко мне. В его голосе слышалась нотка подозрительности, и он быстро посматривал то на одного из нас, то на другого.

– Очень хорошо, – отвечал я.

– Они действительно из Кагора?

– Из окрестностей Кагора.

– Однако, когда я назвал вам их имена, вы сказали, что вы таких не знаете.

У меня перехватило дыхание. Украдкой я бросил взгляд на маркизу. На ее лице застыло выражение ужаса. Я пошел вперед, очертя голову – все равно мне не оставалось ничего другого.

– Вы назвали их Корва, между тем, как фамилия этой дамы Корреа.

– Корреа? – повторил он, открывая от удивления рот.

– Ну да, Корреа. Вероятно, от испуга эти дамы произнесли свою фамилию недостаточно внятно, – продолжал я с напускной вежливостью.

– Стало быть, их фамилия Корреа?

– Да ведь я так и сказала вам, – заговорила маркиза. – Еще я прибавила, что ровно ничего не знаю о вашем капуцинском монахе. Я готова подтвердить это еще раз, – продолжала она серьезно, устремив на меня взор, в котором я ясно видел страстную мольбу о спасении.

– Да, господин старшина, боюсь, что вы сделали ошибку, – поспешил я ей на помощь. – Я могу отвечать за эту даму, как за самого себя.

Старшина почесал затылок.

– Конечно, если вам ничего не известно о монахе, – заговорил он, обводя комнату блуждающим взором, – то, очевидно, тут произошла ошибка.

– Остается сделать только одно, – подсказал я ему.

– Но есть еще одно обстоятельство, которое требует объяснения, – возразил он, опять принимая важный вид, – Красная кокарда! Что вы можете сказать по этому поводу?

– Красная кокарда? – переспросил я, чтобы выиграть время.

– Да, что вы скажете о ней?

Я не ожидал этого вопроса и в отчаянии взглянул на маркизу. Авось ее женский ум подыщет какой-нибудь выход…

– А вы спрашивали об этом г-жу Корреа? – спросил я, стараясь отбиться от вопроса и обратить его к ней. – Вы требовали у нее объяснений?

– Нет.

– В таком случае, я спрошу ее сам.

– Меня нечего спрашивать, а спросите лучше господина виконта, – вмешалась маркиза. – Спросите его, какого цвета кокарды Национальной гвардии из Керси?

– Красного! – воскликнул я, чувствуя, что у меня словно гора упала с плеч.

Я стал припоминать кокарду на шляпе Бютона, что лежала около кузницы. Но как об этом стало известно маркизе, этого я не знал.

– А, вот что! – промолвил Фландр, сомнения которого, видимо, еще не рассеялись вполне. – Ради чего же вы носите эту кокарду?

– Нет, господин старшина, – отвечала маркиза с хитрой улыбкой. Я видел, что она хочет привести его в хорошее настроение. – Не я ношу эту кокарду, а моя дочь. Если вы хотите узнать о причине, то спросите ее сами.

Как всякий буржуа, Фландр был страшно любопытен. Его лицо после такого предложения расплылось в глупой улыбке.

– Если мадемуазель позволит… – начал он.

До этого момента Дениза пряталась в тени, за своей матерью.

Но теперь она должна была выступить вперед.

Как только она заговорила, я увидел внезапно произошедшую перемену в ней. Несколько минут назад лицо ее было бледно, как полотно, теперь же оно покрылось ярким румянцем, и глаза горели, подобно звездам.

– Это очень просто, – промолвила она тихо. – Мой жених находится в одном из отрядов Национальной гвардии.

– Вот почему вы и носите эту кокарду! – воскликнул старшина, приходя в восторг.

– Я люблю его, – мягко заметила Дениза, посмотрев мне прямо в глаза.