Вдруг в одном месте темнота как бы дала трещину, и сквозь нее хлынул поток красноватого света, заигравший сразу на крышах. Вспыхнул, очевидно, большой пожар где-то в самом сердце города, и само небо как бы приняло участие в тех ужасах, что творились внизу, на земле.

Сопровождавшие меня люди бросились к окну и, превратившись все в слух и зрение, высунулись наружу.

А человек, который вес на себе ответственность за все это и ставил на карту самую крупную ставку, беспокойными шагами мерил взад и вперед крышу!

По отрывочным фразам схвативших меня людей, я догадался, что Фроману удалось захватить Арен и занять его своим гарнизоном, и что перед нами горела одна из протестантских церквей. Можно было понять еще, что застигнутые врасплох «патриоты» кое-где еще оказывали легкое сопротивление, и что, если «красные» смогут продержаться еще двадцать четыре часа, то подоспеют войска из Моннелье и упрочат создавшееся положение.

– Славно! – сказал один из смотревших в окно. – Если б мы не перерезали им сегодня глотки, завтра они сделали бы это с нами.

– Однако мы не выбили и половины роты, – промолвил другой.

– Деревни подойдут только завтра утром, – вставил свое слово третий. – Теперь будут звонить во все колокола отсюда и до Роны.

– А что, если севеннолы придут первыми? – спросил кто-то.

Никто не ответил на этот вопрос. Все жадно продолжали всматриваться во тьму, пока раздавшиеся поблизости шаги не заставили их обернуться.

– А вот и ключ, – сказал их предводитель. – Ну-с, сударь…

В это мгновение в коридоре появилось новое лицо – высокий человек в плаще и шляпе. В сопровождении трех, видимо, охранников, он быстро шел к нам.

– Бюзо здесь? – спросил он, подойдя ближе.

Человек, только что говоривший со мной, вытянулся перед ним в струну:

– Так точно, сударь.

– Возьмите с полдюжины людей, самых сильных, какие найдутся у вас внизу, – продолжал вновь прибывший, – и я узнал в нем Фромана, – возьмите еще столько же из часовни Св. Девы и забаррикадируйте улицу, что идет мимо казарм к арсеналу. Там вы найдете много помощников. Кроме того: занять несколько домов, которые командуют над улицей. И… Что это такое? – прервал он самого себя, когда его глаза остановились на мне. – Как попал сюда этот человек? И в таком одеянии?

– Господин маркиз арестовал его наверху.

– Маркиз?

– Да, сударь, и велел запереть его пока в камеру № 6. Это шпион.

– А!

Мы в упор смотрели друг на друга. Фроман присвистнул. От колеблющегося света фонарей, а может быть от сильных волнений, жесткие линии его массивного лица стали еще жестче, а тени около глаз и рта еще заметнее.

Вдруг он улыбнулся, словно заметил что-то комическое в создавшемся положении.

– Вот мы и опять встретились с вами, господин виконт, – начал он. – Я припоминаю, что захватил кое-что, вам принадлежащее. Вы, вероятно, за этим сюда и явились?

– Да, за этим, – насмешливо отвечал я, платя ему той же монетою. Я видел, что он понимал меня.

– А маркиз застал вас наверху?

– Да.

– Ага!

Он, казалось, погрузился в размышления. Потом, повернувшись к людям, сказал:

– Хорошо, Бюзо, вы можете идти. Я принимаю ответственность за этого человека на себя. А вы, – обратился он к пришедшим с ним, – вы ждите меня внизу. Скажите Фландрэну – это мой решительный приказ, что бы ни случилось, – мэр не должен сдавать города войскам. Скажите ему при этом, что хотите. Ну, хоть, что я повешу его за это на самой высокой башне города. Поняли?

– Слушаемся.

– А теперь идите. Я скоро буду у вас.

Они ушли, оставив фонарь на полу. Фроман и я остались с глазу на глаз. Я стоял в ожидании, но он не смотрел на меня. Вместо этого он, оборотившись к открытому окну, смотрел в темноту ночи.

Некоторое время царила полная тишина. Может быть, приказание, им только что отданное, отвлекло его мысли в другую сторону, а может быть, он просто еще не знал, как ему поступить со мной, – этого я не могу сказать и сейчас. Но я слышал, как он несколько раз тяжело вздохнул.

– Только три роты и взбунтовались, – вдруг промолвил он.

Не знаю, что подтолкнуло меня, но тем же тоном я спросил:

– А сколько их всех?

– Тринадцать. Мы в меньшинстве. Зато мы выступили первымя. Все шансы на нашей стороне, и мы одержим верх. А если завтра явятся еще из деревень…

– Севеннолы не явятся.

– Да, не явятся. Если офицерам удастся удержать полк в казармах, и мэр не выкинет белого флага, а кальвинистам не удастся захватить арсенал, то, я уверен, победа будет на нашей стороне. Мы более, чем когда-либо, нуждаемся теперь в человеке.

Тут он повернулся ко мне и посмотрел на меня с какой-то мрачной гордостью.

– Знаете ли вы, за что мы сражаемся здесь? За Францию! За Францию! – энергично заговорил он, не скрывая охватившего его волнения. – Я успел собрать всего несколько сотен головорезов и всякого отребья, пока ваше милое дворянство лежало на боку и посматривало, что выйдет из всего этого! Рискую я, а ставку, в случае выигрыша, получат они. Они в полной безопасности, а я, случись неудача, буду повешен. Одного этого достаточно, чтобы сделать человека патриотом и заставить его кричать: «Да здравствует нация!».

Не дожидаясь моего ответа, он порывисто схватил фонарь и сделал мне знак следовать за ним дальше по коридору. Он не спросил меня, как я попал в этот дом, и не сказал ни слова ни по поводу моего положения, ни насчет Денизы. Не зная его намерений, я у самой двери остановился и слегка дотронулся до его плеча.

– Извините, – сказал я, стараясь сохранить достойный вид, – я хотел бы знать, как вы поступите со мной. Незачем уверять вас, что я проник в этот дом не для того, чтобы заниматься шпионством…

– Вы можете не говорить мне ничего, – отвечал он, резко перебивая меня. – А что я хочу делать с вами – это я могу объяснить вам в двух словах. Я хочу задержать вас здесь, но лишь для того, чтобы в случае плохого исхода, а это выяснится не позднее, чем через неделю, вы могли оказать помощь мадемуазель де Сент-Алэ и отвезти ее в безопасное место. Для этого бумага о вашей командировке будет возвращена вам. Она у меня цела. Если же, наоборот, мы одержим верх и устроим такой пожар, который разогреет всех этих педантов, то тогда мы еще поговорим с вами и поговорим, как подобает дворянам.

При последних словах он повернулся, как бы ожидая ответа от меня, и открыл дверь, ведущую на маленькую лестницу, уже знакомую мне. Я стоял, пораженный его словами в самое сердце. Подняв фонарь, он устремил на меня острый взгляд.

– Господин Фроман, – пробормотал я, не в состоянии продолжать далее.

– Нет надобности в словах, – величаво сказал он.

– Вы уверены, что вам все известно?

– Я уверен, что она любит вас и не любит меня, – отвечал он с заметным раздражением. – Кроме этого, я знаю еще только одно.

– Именно?

– Что через сорок восемь часов все улицы Нима будут залиты кровью, и Фроман-буржуа будет Фроман-барон, или его совсем не будет. В первом случае мы еще потолкуем с вами, в последнем – не стоит и толковать, – опять добавил он, пожимая плечами.

С этими словами он обернулся опять к лестнице. Я последовал за ним, и мы поднялись в верхний коридор. Отсюда по лестнице, на которой я ускользнул от своего первого провожатого, мы поднялись на крышу, а с крыши, по деревянной приставной лесенке, на плоскую кровлю башни.

Перед нами лежал во тьме и хаосе Ним. Его скорее можно было чувствовать, чем видеть. Лишь темные массивы центральных городских кварталов резко разделялись светлыми полосами улиц, расходившихся от горящей церкви. В трех местах сияли в небе огни, подобные маячным: один на горном гребне, другой на колокольне далекой церкви, третий на башне за чертой города. Но в целом все было спокойно: беспорядки замерли на время.

С моря дул соленый ветер.

На башне находилось человек двенадцать, закутанных в плащи. Одни были неподвижны и молча смотрели вниз, другие расхаживали взад и вперед, обмениваясь между собой несколькими словами, когда в городе начинался какой-нибудь шум или раздавались крики. В темноте невозможно было разглядеть их лиц.

Фроман, получив два или три донесения, отошел к самому дальнему концу кровли и тоже, то смотрел вниз, то, наклонив голову и заложив руки за спину, принимался в одиночестве кружить на одном месте. Но ему, очевидно, хотелось более сохранить свое достоинство, чем остаться одному. Сообразно его желанию, все оставили его в покое. Я сделал то же самое я уселся на том краю, откуда был видел затихавший уже пожар.

Из разговоров я узнал, что Луи де Сент-Алэ командует мятежниками в Арене, а его брат дожидается только того, чтобы обеспечить успех, тогда отправиться в Соммьер, где полковой командир обещал помощь кавалерийского полка в случае, если Фроман одержит в Ниме верх; боясь скомпрометировать короля и напуганные участью Фавра, который несколько месяцев назад поднял было восстание, но был покинут своей партией и повешен, эмигранты трусили. Окружавшие меня люди, видимо, негодовали против них, но старались не дать этого заметить.

Не могу сказать, что думали другие. Что касается меня, то я не думал ни о партиях, боровшихся там, внизу, ни о завтрашнем дне, ни даже о Денизе. Все мои мысли были поглощены Фроманом.

Если он хотел произвести на меня впечатление, то он достиг своей цели. Сидя здесь во мраке, я чувствовал на себе его сильное влияние и дрожал, как дрожит азартный игрок, видя, как другой делает слишком крупную ставку. Я стал в то головокружительное положение, в котором он находился и, вглядываясь в темное будущее, дрожал за себя и за него. Мои глаза невольно искали его высокую фигуру, и я невольно относился к нему с уважением, как к человеку, спокойно стоящему на краю пропасти, где его ждет смерть.

Около полуночи все стали спускаться вниз. Я не ел ничего в течение двенадцати часов, и, несмотря на неопределенность, в которой я находился, голод заставил меня спуститься вместе с другими. Следуя за ними, я вскоре оказался на пороге большой комнаты, ярко освещенной несколькими лампами. Тут стояли столы с приборами человек на шестьдесят. Сквозь толпу мужчин я заметил на противоположном конце комнаты группу женщин в колыхании вееров и сиянии бриллиантов. Трудно представить себе больший контраст, чем темная, обвеваемая ветрами крыша башни и красивое, веселое зрелище, так неожиданно развернувшееся передо мной.

Но размышлять об этом было некогда. Давка, возникшая у входа, мало-помалу исчезла, все с шумом занимали свои места, и вдруг я очутился прямо перед Денизой, которая, опустив глаза, со страдальческим выражением лица сидела рядом со своей матерью. Около них была де Катино и еще несколько каких-то дам.

Я ли поднял на нее глаза, или она сама случайно взглянула в мою сторону, но наши взгляды встретились. С криком ужаса, который я скорее почувствовал, чем услышал, она вскочила из-за стола. Маркиза вскинула на меня глаза и также не могла удержаться от крика. В мгновение ока разговоры прекратились, все повернулись ко мне, и я стал центром общего внимания.

Как раз в эту минуту вошел опоздавший маркиз де Сент-Алэ. Он, разумеется, сразу заметил меня; по крайней мере, я слышал, как он испустил ругательство. Мне, впрочем, было не до него – я был занят Денизой, и обратил на него внимание только тогда, когда он положил руку мне на плечо.

– Это уж слишком! – вскричал он, задыхаясь от злобы, смешанной с удавлением.

Я молчал: положение было так сложно, что я не мог дать себе ясного отчета.

– Каким образом вы здесь оказались? – раздраженно продолжал он голосом, привлекшим к нам еще большее внимание.

Маркиз даже побледнел от злости: еще бы! он оставил меня арестантом, а встречает меня гостем.

– Сам не знаю, – отвечал я. – Но…

– Это я устроил, – произнес кто-то сзади меня. – Если вам угодно знать, виконт де Со здесь по моему приглашению.

Говоривший был Фроман.

– В таком случае мне здесь не место! – запальчиво закричал маркиз.

– Как вам угодно, – спокойно отвечал Фроман.

– Я не желаю этого терпеть, – закричал маркиз на всю комнату, – не желаю, слышите!

– Прекрасно, – отвечал Фроман, не теряя своей серьезности. – Но мне кажется, что вы забыли…

– Нет, это вы забыли, – яростно закричал опять Сент-Алэ. – Или, может быть, вы не понимаете, не знаете, что этот господин…

– Я ничего не забыл, – возразил Фроман, нахмурившись. – Мы, однако, заставляем ждать моих гостей. Командование принадлежит мне, маркиз, и это мое дело составлять диспозиции. Я уже сделал их и прошу вас не нарушать их. Я, как и все присутствующие, знаю, что вы не оставите меня без помощи. Но я полагаю, что вы не станете создавать мне и лишних препятствий. Пожалуйте за мной, маркиз. Этот господин не откажется присесть вот здесь, а мы с вами сядем за стол маркизы.

Лицо маркиза де Сент-Алэ стало мрачнее ночи, но Фроман был не тот человек, с которым можно было спорить, а тон его был вежлив, но решителен. Никогда и никому, кажется, не уступавший маркиз молча последовал за ним на противоположный край стола.