— О, вы не должны так говорить, — тронутая такой откровенностью, Фелиция прикоснулась к руке гостьи. — Подобное может случиться с любой хозяйкой… Лично я восхитилась тогда вашей смелостью. Я хотела зайти к вам и сказать это, но не была уверена, что вы меня примите.

— Наверное, я убежала бы на задний двор. Я страшная трусиха, — призналась Эйлит и отодвинула в сторону блюдо с остывшим рагу, а потом неожиданно улыбнулась. — Зато в тот раз я свернула шеи трем курицам без особых мучений.

Фелиция рассмеялась.

— Отдаю должное вашему мужеству. Недавно мне тоже пришлось убивать курицу, но она вырвалась и со свернутой набок шеей металась по двору, а я с визгом бегала за ней. Уж не знаю, как это выглядело со стороны… Полагаю, у каждой хозяйки найдется пара-тройка историй, о которых только по прошествии времени можно вспомнить с улыбкой.

Эйлит кивнула. Только сейчас Фелиция осознала, насколько красива ее гостья. Возможно, они даже смогут стать подругами. Когда молодая норманнка сделала несколько комплиментов наряду Эйлит, та, вначале нерешительно, но потом все более оживленно, заговорила с ней о размерах игл, качестве тканей, ширине стежка и прочих швейных премудростях.

Ненадолго оторвавшись от трапезы, Голдвин оглянулся и с удовольствием посмотрел на жену, которая, выразительно размахивая руками, объясняла что-то соседке. Беседа с Обертом и превосходные напитки и блюда привели оружейника в доброе расположение духа и свели на нет смутное чувство тревоги и настороженности, с которым он пришел сюда. Ему совсем не хотелось вставать из-за стола и покидать гостеприимный дом де Реми раньше чем стемнеет, как он пообещал Эйлит. Да и сама она, увлеченная разговором с Фелицией, заметно повеселела и, должно быть, забыла о злополучной истории с убежавшими курами, так ее расстроившей. Теперь за столом сидела та Эйлит, которую он знал и любил. Ее звонкий смех, сверкающие белизной зубы и пухлые чувственные губы переменили ход мыслей Голдвина, и он ощутил приятную тяжесть в паху. Настолько приятную, что Голдвин пропустил мимо ушей последнюю фразу собеседника и, извинившись, попросил Оберта повторить ее еще раз.

— Я просто поинтересовался, хорошо ли вы знаете графа Уэссекского. — Оберт почти до краев наполнил кубок гостя, а затем плеснул немного в свой.

— Не очень близко. Братья Эйлит служат у него в личной охране. Благодаря им, я получаю регулярные заказы от графа и его приближенных.

— Но вы встречаетесь с ним?

— Разумеется, когда снимаю мерки и примеряю готовые доспехи. — Голдвин сделал глоток вина. Поначалу он, как истинный почитатель эля, пил хозяйский напиток только из вежливости, но постепенно — благо вино оказалось неплохое — вошел во вкус и теперь, невзирая на растущий шум в голове и легкую горечь на языке, всякий раз с готовностью поднимал кубок.

— Расскажите мне о графе. Какой он?

— Вас он едва ли может интересовать, — улыбнулся Голдвин. — Даже и не пытайтесь продать ему свой товар, хотя я могу засвидетельствовать, что он превосходен… Граф Гарольд пьет вино, только находясь при дворе короля Эдуарда, а в остальное время, как и все англичане, предпочитает эль.

— Из этого можно заключить, что он человек целеустремленный, верно? — заметил Оберт. Легкая улыбка, не сходящая с его губ весь вечер, совершенно не соответствовала выражению глаз, холодному и оценивающему.

— Он располагает к себе людей. Альфред и Лильф боготворят землю, по которой ступает их господин. Они, как и многие другие, готовы умереть за него… Сомневаюсь, что отыщется хоть один человек, готовый умереть за короля Эдуарда. — Сквозь затуманившие сознание винные пары Голдвин осознавал, что его язык опережает мысли..

— Насколько я понял, в будущем вы видите графа идеальным королем для Англии, не так ли?

— Граф Гарольд подходит для этого лучше, чем кто-либо другой.

— А сам он хочет стать королем?

— Разумеется, хочет. — Голдвин бросил на норманна настороженный взгляд. — Зачем вам это знать?

— Я торговец, и мне нужно знать положение в стране, чтобы изучить рынок и найти хорошее местечко, способное приносить доход… Прошу прощения, если чем-то обидел вас. Торговец есть торговец, он из всего пытается извлечь выгоду.

Немного успокоившись, Голдвин пригубил вино и слегка прополоскал его во рту, стараясь смягчить горьковатый привкус.

— Я знаю, что ваш нормандский герцог жаждет заполучить английскую корону, — сказал он, решив, что ему и Оберту пришла пора поменяться местами. — Вы с ним встречались? Или хотя бы видели его?

Опешив от неожиданного вопроса, Оберт смутился, однако быстро пришел в себя и, передернув плечами, ответил:

— Только однажды. У меня есть друг, он разводит лошадей. Как-то, когда я гостил у него в замке, герцог приехал выбирать для себя жеребца. — Погрузившись в воспоминания, Оберт задумчиво покачал головой. — Ему понравился огромный гнедой. Стояла поздняя осень, время спаривания лошадей. И я готов поклясться, что из ноздрей этого зверя вырывался дым… Жеребец сбрасывал герцога трижды, но на четвертый раз все-таки покорился. Все, что противостоит герцогу, либо покоряется, либо погибает.

Голдвин вдруг подумал о секирах, заказанных ему Альфредом и Лильфом.

— Но обуздать лошадь и одолеть графа Гарольда далеко не одно и то же.

Оберт склонил голову набок.

— О, разумеется. Остается только молиться за то, чтобы конфликт не зашел так далеко. — Кашлянув, он тактично сменил тему и начал рассказывать о своем друге Рольфе де Бризе и о лошадях, которых тот разводил весьма успешно. В его табуне насчитывалось около шестидесяти кобыл и три жеребца с великолепными родословными. — Именно Рольф накануне нашего отъезда в Англию подарил моей жене отличную гнедую лошадь. Само собой, в знак благодарности я послал ему бочонок моего лучшего вина, но мне хотелось бы сделать другу еще какой-нибудь ответный подарок, более личный. Если бы вы взялись…

Не успел Голдвин и глазом моргнуть, как Оберт заказал ему охотничий нож. Оружейника так и подмывало уточнить, имя какого врага следует выгравировать на клинке, но от количества выпитого его язык уже заплетался. Он лишь мычал что-то нечленораздельное и кивал головой, когда ему казалось, что та или иная реплика Оберта требует его подтверждения.

Вполне естественно, что Голдвин смутно помнил, как встал на ноги и при помощи удивленной и обескураженной Эйлит добрался до дверей. Не помнил он и теплого прощания с гостеприимным хозяином. Едва коснувшись мягкой перины, набитой гусиным пухом и овечьей шерстью, он заснул, позабыв даже о тепле тела прижавшейся к нему Эйлит, о головокружительном запахе ее волос и ласковых губах.


Он проснулся поздним утром оттого, что Эйлит безжалостно трясла его плечи и кричала что-то на ухо. Голова гудела. С трудом разомкнув отяжелевшие веки, Голдвин с протестующим ворчанием оттолкнул руки жены.

— Ну, наконец-то! — воскликнула она. — Я уж думала, ты никогда не проснешься..

Ритмичная, подобная ударам молота о наковальню, боль сопровождалась приступами тошноты. Голдвин попытался было сесть, но спустя мгновение беспомощно рухнул на подушки, прикрыв глаза рукой.

— Оставь меня в покое, — простонал он.

Воцарилась тишина, но Эйлит не ушла из комнаты. Голдвин с закрытыми глазами чувствовал на себе ее осуждающий взгляд.

— Неужели от выпитого у тебя заложило уши? — наконец спросила она. — Разве ты не слышишь звона колоколов?

Голдвин прислушался. Сквозь шум в голове до него донеслось гулкое и монотонное: бум, бум, бум.

Отняв руку от глаз, он вопросительно посмотрел на Эйлит.

— Король Эдуард умер. — Она подала мужу рубаху, брюки и теплую куртку. — Граф Гарольд избран его преемником. Завтра состоится обряд коронации.

— Откуда ты знаешь?

— Альфред приезжал за кольчугой и шлемом. Он очень торопился, даже отказался от эля и хлеба.

Голдвин проглотил слюну. В горле першило, во рту стоял отвратительный привкус. Он начал медленно одеваться. Голова болела так, словно вот-вот собиралась расколоться на кусочки. Из-за закрытых ставен доносился шум дождя.

Пальцы отказывались повиноваться, и Эйлит, сверкнув глазами, сама помогла ему застегнуть ремень и пряжки на ботинках.

— Ты только подумай, Голдвин! С сегодняшнего дня ты личный оружейник короля!

Голдвин вымученно улыбнулся в ответ.

Собственная голова казалась ему колоколом, внутри которого из стороны в сторону раскачивался раскаленный язык. Или это в ушах стоял звон аббатского колокола, оплакивающего бренную душу короля Эдуарда, минувшей ночью вознесшуюся на небеса, и провозглашавшего коренной поворот в его, Голдвина, судьбе?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Январь 1066, Нормандия, Бриз-сюр-Рисл.


Шел мокрый снег. Свирепый ветер то и дело набрасывался на Рольфа де Бриза, который, спотыкаясь, пересекал внутренний двор фамильного замка. Когда порывы капризного ветра, налетая на факел, пытались погасить пламя, все вокруг на мгновение погружалось в кромешную тьму. Едкие струйки дыма летели Рольфу в лицо. Обогнув огромную навозную кучу, он прикрикнул на свору мастиффов, стерегущих ворота — завидев человека, те начали рваться с цепи, — и вошел в каменную конюшню.

В первом стойле, распластавшись на земле, лежала племенная кобыла. Ее тело содрогалось от боли, шкура лоснилась от пота, ноздри судорожно раздувались, а глаза, казалось, побелели от страха.

Рядом, опустившись на колени, стоял Танкред де Фоввиль, управляющий.

— Думаю, пришло время принимать решение, мой лорд. Ей совсем плохо. Сгорело четыре свечи, а схватки все еще продолжаются. Полагаю, проблема в ноге жеребенка.

Потушив факел в луже у двери, Рольф склонился над лошадью. Пару лет назад она обошлась ему в кругленькую сумму на парижской ярмарке. В ее жилах текла благородная арабская кровь. Первенец, годовалый жеребенок, подавал большие надежды, но для того чтобы лошадь окупилась, Рольф рассчитывал получить от нее по меньшей мере четырех жеребят. Именно поэтому Танкред и послал за хозяином, не решаясь взваливать бремя ответственности на свои плечи.

Ласковое поглаживание и нежные слова Рольфа немного успокоили кобылу. Он не собирался терять ее: животное имело сильное сердце и мужество.

Продолжая гладить лошадь по крупу, Рольф помог ей подняться на ноги. В ее раздутом брюхе отчаянно бился жеребенок. Подняв заднюю ногу копытом вверх, кобыла пыталась дотянуться до живота.

— Тихо, девочка, тихо, — прошептал Рольф, потрепав кобылу по морде. Затем, повернувшись к Танкреду, спросил:

— Воды уже отошли?

— Да, мой лорд, сразу же после полуночи. Бедняжка порядком натерпелась с того времени.

— Хорошо, позови конюха. Пусть он крепче держит ее, а я посмотрю, в чем дело.

Привязав лошадь к вделанному в стену кольцу, Рольф повесил на перекладину у кормушки второй фонарь. Свет, заигравший тенями на его волосах, окрасил их в темно-рыжий, такой же, как масть кобылы, цвет. Волны взъерошенных прядей свидетельствовали о буйном темпераменте лорда де Бриза.

Лошадь попыталась поднатужиться, но приступ резкой боли в животе заставил ее застонать. Рольф помрачнел: похоже, Танкред оказался прав. Видимо, жеребенок действительно принял неправильное положение и не мог родиться без посторонней помощи.

Ласковыми уговорами он убедил кобылу оставаться на ногах, затем быстро сбросил с себя жилет и рубашку, обнажив крепкий, мускулистый торс.

Вскоре вернулся Танкред с конюхом, который нес в руках кувшин с топленым салом и веревку.

— Держите ее, — приказал Рольф, — и успокаивайте, как можете. — До локтя окунув руку в гусиный жир, он сквозь стиснутые зубы пробормотал молитву и, отодвинув в сторону хвост кобылы, осторожно погрузил руку в недра ее тела, нащупывая препятствие. По сравнению с холодным воздухом конюшни плоть кобылы была горяча как огонь. Рольф молил бога, чтобы веревка не понадобилась. Только бы удалось повернуть жеребенка, придав ему естественное положение! В противном случае, если новорожденного придется тянуть силой, его хрупкое тело может быть раздавлено.

Наконец пальцы Рольфа наткнулись на небольшой бугорок. Ощупав его, он обнаружил согнутую в колене ногу жеребенка, под неудобным углом перекинутую через другую. В таком положении лошадь не могла разродиться сама. К счастью, препятствие было легко устранить. Подождав, пока мышцы живота кобылы расслабятся, Рольф умелым движением, стараясь не повредить стенки родового канала, выпрямил согнутую ногу жеребенка. Затем, с началом очередной схватки, вытянул ее вперед. Кобыла возмущенно заржала и дернула головой. Танкред с конюхом еле удержали ее на месте. Нашептывая нежные слова, Рольф свободной рукой похлопал роженицу по крупу, а потом, когда схватка ослабла, подтянул к первой ноге вторую.