Татьяна Сергеевна осеклась, виновато прикусив нижнюю губу, потом слабо махнула полной рукой, подозрительно шмыгнула носом. Помолчав еще минуту, вздохнула:

— Лесечка, Лесечка, девочка ты моя ненаглядная. Прости ты нас, ради бога, что мы тогда так с тобой… Видит бог, не хотела я этого! Как я Лешу тогда уговаривала, если б ты знала! Чтоб он тебя простил… И Игорь его уговаривал, в ногах валялся. И кто тогда притащил эту дурацкую кассету, интересно? Кому это надо было?

— Ты поел? Иди дальше к контрольной готовься! — решительно перебила Леся Татьяну Сергеевну, поворачиваясь к Илье. — Иди, иди… Мы как чай станем пить, я тебя позову. Я помню про конфеты…

Чуть дождавшись, когда Илья выйдет из кухни, Татьяна Сергеевна нетерпеливо продолжила:

— Ты же знаешь, Лесечка, я всегда тебя любила! Жили бы мы с тобой душа в душу, и в горе, и в радости… Уж ты бы меня точно не стала обвинять, что я инфантильного сыночка вырастила. А эта его Ольга… Ходит по дому, нос задрав! То не так, это не этак… А тебя я все эти годы забыть не могу, и Илюсика тоже.

— Да, Татьяна Сергеевна, спасибо вам. Вы нам хорошо помогали.

— Ой, да что — помогала. Пустяки. А вот нам теперь вряд ли кто поможет. Живем с отцом, как неприкаянные, ходим по дому, стучим друг о друга лбами. Каждого шороха пугаемся, а вдруг выселять идут? Отлучил его хозяин от места-то.

— За что? — автоматически спросила Леся, вертя в длинных пальцах вилку и старательно накручивая на нее макароны, полностью сосредоточившись на этом занятии, будто важнее дела не было.

— Да ни за что, Лесь, ни за что! — воскликнула Татьяна Сергеевна. — Привел сыночка своего, а Лешу отодвинул.

— Какого сыночка? У него же нет детей.

— Так все и думали, что нет! А он взял и выискался на нашу голову! Тоже Андреем зовут, кстати. Второй Андрей Комиссаров. Командор большой и Командор маленький.

— Как? Как его зовут? — взметнула на Татьяну Сергеевну испуганные глаза Леся.

— Андреем… А чего ты так всполошилась?

— Да так, ничего. Просто… странно все это. Илькиного благодетеля с улицы тоже Андреем Комиссаровым зовут.

— Ну и что? Ясно же, что просто однофамилец!

— Да. Конечно, однофамилец. А только… Давайте больше не будем об этом говорить! Мне жутко неприятно, Татьяна Сергеевна. И страшно. Внутри сразу все трясется и холодеет. Давайте лучше чай пить.

— Ну что ж, давай… — грустно закивала женщина. — Я тебя понимаю, Лесечка, очень понимаю. Конечно, неприятно. Если б ты знала, как мне жаль… И какая все-таки сволочь окаянная тогда эту кассету в телевизор сунула?!

* * *

С устройством на работу сразу не заладилось, что было и неудивительно. Сохранившийся после первой кризисной волны работодатель стал на зарплату жадным, а новый наемный персонал принимал на работу слишком уж разборчиво, как богатая капризная невеста. Первый вопрос по телефону сразу в лоб: про наличие высшего образования. Странно. Зачем, скажите, простому компьютерному оператору нужно высшее образование? Для красоты статистики, что ль? Еще б наличие банковского счета потребовали да умение танцевать модную нынче сальсу. Сволочи несчастные. Акулы капитализма.

В очередной раз бросив на рычаг трубку, Леся сердито перелистала одну газету, потом другую, потом третью. Все, больше для нее ничего нет. Придется идти фасовщицей в магазин или в ночной киоск торговкой. На этой грустной мысли и застал ее звонок в дверь, и душа дрогнула предчувствием неприятностей. Потому что не зря говорят — где тонко, там и рвется. А еще говорят — пришла беда, отворяй ворота. А может, этот звонок по Риткину душу? Вон она как радостно бросилась на его зов, застучала пятками по коридору! Надо выглянуть на всякий случай.

Нехорошая была у Ритки привычка — всем дверь открывать. Глянет в глазок, удостоверится, что там не мужик с топором стоит и не смерть с косой, и распахивает ее на всю ивановскую. И сейчас так же распахнула, впустив в прихожую странного вида деваху. В том смысле странного, что смахивала эта деваха на пришпоренную и обалдевшую от быстрого бега лошадь — волосы дыбом, ноздри раздуты, бешеные круглые глаза чуть из орбит не выскакивают. И одета она была странно — дорого и несколько карикатурно одновременно. Будто на нее сначала в модные шмотки надели, а потом уже надули через трубочку до невероятно квадратных размеров.

— Тебя, что ль, Лесей зовут? — гостья пошла на Ритку полной грудью.

— Не-е-е… — испуганно проблеяла Ритка, вжимаясь в стенку и шустро показывая пальцем в сторону Лесиной комнаты. — Леся там…

— Ну, я Леся… А вы, собственно… — пришлось выйти ей на авансцену событий, но довести вопрос до логического конца она не успела.

То, что произошло в следующий момент, было для нее не то чтобы и неожиданностью даже. Скорее, это было переходом организма в новое состояние, совершенно незнакомое и наивно-изумленное. Оказывается, испытываешь особое чувство, сродни откровению, когда тебя по лицу кулаком бьют. Смесь удивления, боли и продолжающегося неверия в то, что это с тобой и только с тобой происходит. Оказывается, это твоя голова от удара в скулу запрокидывается резко назад, и твои зубы с противным лязгом хряпают один об другой, а затылок пребольно ударяется о стену с глухим и гулким звуком. Нет, Леся видела, конечно, как идет на нее деваха по узкому коридору, как она заносит внушительный толстый кулак для удара, но сигнала опасности организм почему-то не выдал.

— Э! Э! Ты что творишь-то, сволочь? — прозвучал волной визгливый Риткин голос. — Совсем рехнулась, что ли? Ты кто вообще такая?

— Я — кто такая? Это она — кто такая!

Леся увидела направленный на нее мелко дрожащий палец. Палец был очень выразительный — с ярким и длинно-красным ногтем, с красивым толстым кольцом.

— Она — моя жиличка! Что тебе от нее надо? Не смей ее трогать!

— Да она моему мужику на шею вешается, подстилка худосочная! Я думала, тут и взаправду баба видная.

— Какому мужику? Нету у нее никакого мужика! Одна она живет, с ребенком! Если б был, что бы я, не знала, что ли? — с обиженной уверенностью прокричала Ритка, будто возмущаясь самой возможностью присутствия в Лесиной жизни неведомого мужика.

— Не знаю ничего! Мне доложили, что мужик мой к ней похаживает! — отмахнулась от Ритки деваха и злобно: — Слышь, ты, малахольная… Еще раз чего услышу — все кости переломаю. Поняла? Остаток жизни на костылях проведешь. Учти, я баба отчаянная, за мной не заржавеет. Я своего Андрюху никому не отдам.

Леся хотела ей было ответить, что ни про какого Андрюху она и слыхом не слыхивала, но язык почему-то не послушался, будто в страхе присох к нёбу. Да и Ритка ее опередила, затараторила, поднимая голос до самой крайней визгливой ноты:

— Немедленно покиньте мою квартиру, женщина! Что это вы себе позволяете? А вдруг у нее сотрясение мозга? Да я сейчас милицию вызову!

— Ладно, не пищи, маломерка, а то по швам треснешь, — надменно проговорила незнакомка. — Ишь, разбухтелась. Нужна мне твоя квартира! А мозги я твоей жиличке и впрямь хорошо сотрясла, на пользу пойдет. Подумает вдругорядь, прежде чем на моего мужика вешаться да в гости его зазывать.

— Немедленно вон! — простерла руку в сторону входной двери Ритка. На фоне незнакомки она и впрямь смотрелась маломеркой, тем более заметно было, как она отчаянно трусила, прикрываясь праведным хозяйским возмущением.

— Да ладно… И без твоих указаний уйду. Не шибко бухти. Больно надо.

Цокая о паркет острыми каблуками, гостья медленно прошла к выходу. Леся отняла ладони от лица, стала смотреть туповато, как уплывают из ее поля зрения лаковые сапоги с оплывшими, будто приклеенными к ним сверху мясистыми коленками. С ее лицом происходило что-то нехорошее, словно тянулась одна его половина вверх, сама по себе, и трудно было моргнуть, распахнуть глаза шире, чтоб отвести наваждение. А вот и Риткино перепуганное лицо вплыло в оставшееся узенькое пространство поля зрения, и красивые Риткины глаза раскрылись испуганными блюдечками, брызнули сочувствием, сразу приобретя сходство с лучезарными очами толстовской княжны Марии Болконской.

— Рит… А что это такое было? — слабым голосом пролепетала Леся, дотрагиваясь до болезненного места на лице. — За что она меня… кулаком? Про мужика какого-то кричала… Я так и не поняла, Рит?

— Я так думаю, Леськ, это жена была. Того самого, который Ильке телефон принес и визитку оставил.

— А я тут при чем? Я его даже не видела ни разу. Что у меня с лицом, Рит?

— Обыкновенно, что. Фингал под глаз садится. Здоровенный. Надо бодягу приложить.

— А у тебя есть?

— Что — есть?

— Ну, бодяга эта.

— Да откуда? Что я, каждый день с женатыми мужиками якшаюсь, что ли? Ты бы вставала, Лесь… Подойди к зеркалу, сама посмотри. Давай руку, я тебе помогу.

Опершись на Риткину руку, Леся проковыляла в ванную, глянула в зеркало, с полминуты внимательно вглядывалась в свое отражение, будто не узнавая. Да, фингал назревал под глазом порядочный, тут Ритка была права. Но вовсе не в этом было дело. Лицо в зеркале было чужим. Еще утром, когда умывалась, там было ее лицо, а сейчас — чужое. Ушло из него выражение, которое бывает у задумчивых спаниелей, то есть выражение добродушной печали пополам с детской наивностью. Глаза смотрели пусто и зло, губы сжаты плотной старушечьей скобкой, и даже наплывающий фингал, казалось, в это новое лицо органически вписывался, был его безобразным, но абсолютно логическим продолжением. Что ж, надо полагать, она, молодая женщина, Леся Хрусталева, навеки кончилась? Последняя капля надежды выбита чужым толстым кулаком, и теперь надо начинать жить сызнова, и привыкать к лицу, выражающему одну только злобную безнадегу? А что, с таким лицом, наверное, жить легче. Потому что нету, нету больше никаких сил. И точка. Все. Хоть убейте.

Глубоко вздохнув, Леся в полном отчаянии схватилась руками за горло, то ли всхлипнув, то ли взвыв на одной короткой ноте и на подгибающихся ногах прошла из ванной к себе в комнату.

— Леськ, да чего ты?.. — испуганно затопала следом за ней по коридору Ритка. — Да будет тебе! Если из-за каждой идиотки так горевать, то и слез не хватит. Ну, Леськ…

— Оставь меня, пожалуйста. Дай пореветь спокойно, — собрав остатки последних сил пролепетала Леся. И закрыла дверь комнаты. Прямо перед Риткиным любопытным носом.

И впрямь — что за охота на чужое горе смотреть? Ясно же, что в таком состоянии человек ни жалости, ни утешений не принимает. Лишние они в таком состоянии, раздражают только. Бросившись на узкую тахту и зарывшись лицом в подушку, Леся, вся без остатка отдавшись нахлынувшей безысходности, зарыдала надрывно, до хрипа и до боли в горле. Сколько можно идти ветру навстречу и ставить для непролитых слез героические плотины? И хорошо, что ей по морде дали, нечего себя тешить обманной борьбой за место под солнцем! Ясно же как белый день, что не предусмотрено там для нее места. И пора уже с этим смириться. Пусть все в одну кучу валится, пусть! Никто не виноват, что у нее такая подлая сиротская судьба вышла — и семья по ее глупости-слабости не сложилась, и сестра Саша бросила, загуляв по просторам далекой страны Америки, и образования стоящего у нее нет, и квартиры своей нет, и работы тоже нет, и надо теперь ждать, когда пройдет фонарь под глазом, чтоб хотя бы иметь возможность из дому выйти… А как, как ждать-то? На какие такие средства она будет сидеть и ждать?

Точно так плакалось ей однажды в детстве, когда мама потеряла ее в большом гастрономе. Помнится, стояла она, Леся, в толпе, маленькая и дрожащая, терла кулаками мокрые глаза, звала маму, заходясь в безысходном плаче. А теперь и позвать некого.

Вскоре слезный поток иссяк сам собой, и тело запросило сна. Вытянув из-под себя плед, Леся едва укрылась с головой и тут же улетела в сон, будто спасаясь от безнадеги. Показалось ей, однако, что на грани наплывающего сна прошелестел над ухом тихий голос, очень похожий на мамин: спи, спи, доченька. Перед рассветом всегда самая черная ночь. Запомни, перед рассветом.

Как пришел из школы племянник, Леся уже не услышала. Ритка открыла ему дверь, скорчила упреждающую страдальческую гримаску — не шуми, мол.

— А что такое? — испуганно прошептал Илька. — Что-то с Лесей плохое?

— Да ничего. Спит она, я заглядывала. Представляешь, побили ее.

— Кто?!

— Жена приходила того мужика, который тебе телефон принес. У Леськи теперь точно такой фингал, что и у тебя. И тоже под правым глазом. Один в один! Будете теперь ходить, как бомжиха с бомжонком.

— Ой, да ладно… Мы и без фингалов с Леськой бомжи получаемся. Без определенного места жительства. И все-таки, теть Рит, я не понял… А зачем эта жена приходила-то? Что ей Леська плохого сделала?