— Живет? С чего это он у нее живет? А, ну да… Толстая Анька же в санаторий уехала. Нет, погоди, это что же у нас получается? Я эту бабу перед камерой трахнул, вы с отцом ее из дому выгнали, а мой сын подобрал, выходит? Отработанным материалом пользуется? Как бомж на свалке? Потом еще и знакомить меня с ней начнет, идиот.

— Выходит, что оно так и есть, Андрей Васильевич. Выходит, не уважает он вас. Не ценит.

Командор дернулся, поднял голову, уставился на Игоря ледяным удивленным взглядом. Потом помолчал немного, переспросил тихо:

— Что? Что ты сказал про уважение, я не понял?

— Извините… Извините, Андрей Васильевич. С языка сорвалось.

— Пусть с твоего языка ничего подобного более не срывается, понял? Я не нуждаюсь в твоих комментариях. Что дозволено шаху, того не дозволено… другому человеку. Есть такая поговорка. Слышал?

— Извините.

— Ладно, поехали.

— Куда, Андрей Васильевич?

— Как — куда? К этой… К бабе твоей. К бывшей. Как ее зовут, я забыл?

— Леся.

— Поехали, отвезешь меня.

— А вы… Вы что…

— Да ничего я ей не сделаю. Поговорю только. Объясню, кто есть я и кто есть мой сын. Думаю, она поймет. Нет, я все-таки не понимаю, не понимаю его! Помани пальцем — столько шикарных баб налетит на молодость и деньги, а он себе какую-то Лесю выискал, отставной козы барабанщицу… Нет, не будет этого. Поехали.

* * *

Что бы такое вкусное мужчинам на ужин придумать? Из мясного, горячего, пахучего. Чтоб они вошли в прихожую и носами потянули, и чтоб голодные были, и чтоб слюнки от вкусного запаха потекли?

Леся улыбнулась, потянулась, выгнув спину по-кошачьи. Потом встала, медленно прошлепала к холодильнику, открыла дверцу морозильной камеры, задумчиво обследовала ее содержимое. Хотя обследовать особо и нечего было. Упаковка сосисок, пельмени, пачка болгарских овощей… Вот если б курица была, можно было бы курицу в духовке запечь. Но курицы в морозилке не наблюдалось. А жаль. «А не сходить ли тебе в магазин, дорогая? — тут же сердито обратилась она к самой себе. — Похоже, ты так увлеклась беззаботностью, что и не заметила, как обленилась напрочь? Давай-давай, поднимай задницу от стула и иди. И вообще, свежие продукты в холодильнике переменам жизни не помеха…»

Мысль о жизненных переменах разметалась радостью в груди. Леся зажмурилась на секунду от этого приятного и счастливого щекотания, но тут же стала серьезной, свела брови к переносице — нельзя, нельзя так откровенно радоваться! Откровенная радость счастье глазит, притягивает злую судьбу обратно. Оно, может, и неправильно все это, но не зря же люди через левое плечо плюют. А может, и ей тоже плюнуть? На всякий случай?

От перелива дверного звонка Леся вздрогнула, будто устыдилась только что претворенного ею в жизнь факта суеверия, ринулась торопливо в прихожую. Ритка, что ли, пришла? Или Верка в гости заявилась? Давно ее не было.

Распахнув дверь и не успев стереть приветливой улыбки с лица, Леся застыла на месте, как соляной столб, или как особь, моментальным параличом пробитая.

— Ну? Чего ты на меня уставилась, милая? Не узнала? — холодно сверкнул глазами Командор.

Однако в голосе его никакой холодности не присутствовало. Присутствовало скорее насмешливое удовольствие от произведенного эффекта, и эта явно прозвучавшая насмешливость вернула Лесю к жизни, как легкий, похожий на пощечину шлепок по лицу.

— Узнала. Узнала, конечно же, — вяло прошелестела она, не слыша своего голоса. И закрыла глаза. Пусть это будет сон. Всего лишь сон. Глаза откроются, и никакого Командора из прошлой жизни за дверью уже не будет.

— Тебе плохо, милая?

И снова насмешливое злое удовольствие ударило в грудь, и смяло волю, и пошел страх по спине колкими иголками — все, все, как тогда.

— Может, впустишь в дом? Поговорить нужно.

— Со мной? О чем вам со мной говорить?

— Да уж есть о чем.

Он слегка повел ладонью и пошевелил холеными пальцами, небрежным жестом показывая Лесе, чтобы отступила от двери, дала ему дорогу. Леся автоматически сделала шаг в сторону, не чувствуя под собой ног. И пошла как деревянная на кухню.

— Садись, — коротко приказал Командор, указывая пальцем на кухонный табурет. И Леся села послушно, подняв на гостя испуганные глаза.

— Ну? Чего смотришь? Давай рассказывай, что там у тебя с моим сыном.

— С каким сыном? Не знаю я никакого сына.

— Знаешь, милая, знаешь. Андрей — это мой сын.

— Нет, погодите… Какой сын? Хотя… Да, мне Татьяна Сергеевна говорила, но я как-то… Он правда ваш сын? А мне Валя говорила, что у вас не может быть детей. Вообще. Валя, ваша жена… — лепетала Леся едва слышно. — Я с Валей дружила, и она мне говорила… Я помню…

— Валя говорила? Хм… Валя выпимши была, наверное. Да у меня теперь уже другая жена, знаешь ли. И говорит она тоже по-другому, — внятно и с обидной расстановкой, будто объясняя очевидные вещи глупому ребенку, произнес Командор. — И сын у меня теперь есть. Жизнь не стоит на месте, милая, она течет, понимаешь ли, меняется, совершенствуется. Так ты, выходит, не знала, что твой прекрасный бойфренд — мой сын?

— Нет. Не знала. Я еще удивилась, когда визитку увидела — однофамилец, подумала…

— Нет. Не однофамилец. Это мой, мой сын… Классный мужик, правда?

— В… каком смысле?

— Да в любом. Во всех смыслах классный. И баба ему такая же классная нужна. Понимаешь?

— Нет… Не понимаю… Вернее, я понимаю, конечно, что вы этим хотите сказать. Только…

— Ладно, давай напрямую, милая. Чего это мы все вокруг да около предмета вертимся? В общем, я хочу, чтобы ты поступила вполне благоразумно и скромно отошла в сторонку. Подальше от моего сына. Как ты это сделаешь, я не знаю. Пофантазируй, посочиняй чего-нибудь по-своему, по-женски.

— Я… Я не смогу, наверное. Я люблю его. Очень люблю.

Командор посмотрел на нее так, будто она сотворила что-то уж совсем неприличное, будто ждал, что она сейчас непременно должна сконфузиться, подскочить с места и начать яростно извиняться. Потом вздохнул, усмехнулся грустно, заговорил прежним обидным, немного сюсюкающим голосом:

— Так это и дураку понятно, милая, что ты его любишь. Чего тебе его не любить-то? Сильный, молодой, при деньгах. Я ж тебе не о самой любви толкую, а о разумных пропорциях социума. Впрочем, ты этих премудростей не поймешь. Не пара он тебе, одним словом. Не па-ра! Так тебе понятнее?

— Ну да… Не пара, конечно, — тихо прошелестела Леся, не поднимая головы. — И Хрусталевым я была не пара, и сыну вашему не пара. Это вы, что ли, определяете, кому я пара, а кому нет?

— Да ничего я не определяю. Я говорю, что сына моего ты все равно не получишь. И не мечтай даже. И не пробуй со мной ссориться. Я, когда злой, очень жестоким бываю. Раздавить могу.

Странно, но колкий прежний страх вдруг оставил Лесю. Она вдруг расслабилась и почувствовала равнодушие, ей страстно захотелось одного: чтобы этот человек исчез, растворился, ушел, не стоял над ней каменной глыбой. Леся подумала: что будет, то и будет. И умереть страшно, и жить больше так нельзя. Ей, как траве под снегом, захотелось подняться, пробить толстый сугроб, рвануть навстречу солнцу.

Можно и рвануть, конечно. Можно подморозиться, истечь в пять секунд безнадежной яростью и умереть, превратившись в обыкновенную сухую былину. Слишком уж нестерпим бывает холод унижения.

— Да. Конечно, раздавите. Я знаю. — Леся подняла на него сухие, блестевшие больной лихорадкой глаза. — Из-за вас я с мужем рассталась… тогда, помните? Помните, как я тряслась от страха, когда вы меня?.. А теперь что, новой жертвы требуете? Ломаете второй раз, выходит? А по какому такому праву, интересно? Кто вам предоставил право пользоваться чужим страхом и слабостью? Я люблю Андрея, и я буду…

— Ого. А у тебя, оказывается, и голос есть? — удивленно и весело перебил ее Командор. Коротко хмыкнув, продолжил быстро: — Тихо, тихо… как тебя там? Леся? Я вижу, ты нормального разговора не воспринимаешь. Так вот, девушка Леся, слушай меня внимательно и соображай по возможности. И давай по порядку. Я ведь тебя тогда трахнул? Да, трахнул. А Андрею я кем прихожусь? Отцом. Отцом, не забывай этого обстоятельства! Ну? Уловила мою мысль? А теперь сама догадайся, что нам всем с этим обстоятельством делать и как поступить правильно. Ты ж не будешь Андрею рассказывать, как тебя его отец?.. И что все, все это видели! Там, между прочим, много народу это порнографическое кино наблюдало. И Андрей ныне со всем этим народом знаком, и со многими находится в приятельских отношениях. Ты же не хочешь его посмешищем выставить?

— Нет, не хочу.

— Ну, слава богу, дошло. Так что давай соображай скоренько, придумывай развязку. И не бойся, внакладе не останешься. Я тебе денег дам. В качестве материальной компенсации морального ущерба. Что я, изверг, что ли? Я ж понимаю — любовь, морковь, женское страдание и все такое прочее. Сколько тебе дать-то?

— Мне ничего не надо.

— Да ладно, не скромничай.

— Я сказала — не надо. Уходите. Уходите, пожалуйста.

— Конечно, я уйду. Ты уж прости, что нехорошо тогда с тобой вышло. Но что делать — человеческая судьба вообще непредсказуема. Я ж не виноват, что именно тебя в мои лапы принесло.

— Уходите!

— Ладно. Что ж, бывай, девушка Леся. Удачи тебе.

Развернувшись, он тяжело пошагал к двери, и половицы пола под линолеумом заскрипели жалобно, как будто и в самом деле прошлась по ним каменная статуя Командора. Громко хлопнула входная дверь, и Леся болезненно вздрогнула, слегка качнувшись на стуле. Потом обвела взглядом кухонное пространство вокруг себя — что-то она сделать собиралась очень хорошее?.. Надо вспомнить, что. Ах да — в магазин сходить. За курицей. Чтоб запечь ее потом в духовке. Чтобы был запах — мясной и горячий, чтобы слюнки потекли. Господи, какие слюнки, у кого — слюнки?!

Прежние мысли возвращались в голову медленно и с неохотой, будто насмерть обиженные. Неужели у нее полчаса назад были в голове такие мысли? Про курицу и духовку? А ведь и правда были. Полчаса назад много еще чего было. Счастье, например. Беззаботность, кофе, зимнее снежное окно. И тело было, которое Андреевы руки помнило. Хотя оно и сейчас их помнит. А зря. Лучше бы оно их поскорее забыло, навсегда забыло.

Леся не смогла бы определить, сколько времени просидела на кухонном хлипком табурете, обхватив себя руками и чуть покачиваясь. По крайней мере, день точно перевалил от утра к пополудни — солнце из окна ушло. А потом наплывать начали ранние декабрьские сумерки…

В дверном замке зашуршал-загремел ключ, и Леся поднялась как сомнамбула, пошла навстречу этому звуку.

— Леськ, Леськ! Мы краски купили. Настоящие, в тюбиках. И кисточки всякие. Пойдем, я тебе покажу! — начал Илька скороговоркой с порога, радостно. — А еще мольберт! Андрей самый лучший взял, самый дорогой. Тебе, Леська, лучше и не знать, сколько он стоит. И не спрашивай, ладно?

— Ладно… — Леся с трудом растянула бледные губы в улыбке. — Я не буду спрашивать.

— Лесь, что это?

Она обернулась на удивленный голос Андрея. Развернувшись вполоборота и с трудом помещаясь в узком коридорчике прихожей, он показывал рукой вниз, и она невольно перевела взгляд на то место. На маленькой тумбочке у зеркала лежали деньги. Много денег. Довольно внушительная пачечка розово-радужных купюр евро.

— Лесь, что это, я спрашиваю? Откуда?

— Это деньги, — вяло подтвердила она, прислонившись плечом к стене. — Евры, наверное.

— А откуда? — снова повторил Андрей.

— Их твой отец принес. Я отказалась, а он все равно оставил. Зачем? Я же отказалась…

— Отец? Здесь был мой отец? Зачем? Что он тебе сказал?

— Он… Я не знаю, как тебе это объяснить, Андрей. В общем, тебе надо уйти.

— Как это — уйти? Куда — уйти? Ты что говоришь? Совсем рехнулась, что ли? Что здесь произошло, пока мы с Илюхой в этот магазин ездили?

— Я же говорю — тебе надо уйти! Я же объясняю… Ты что, не слышишь? — внимательно разглядывая совершенно голую коридорную стену, проговорила Леся вяло. — Я понимаю, что должна сейчас фантазировать, придумывать развязку, еще чего-то должна… Но я не могу, не могу!

— Какую развязку, Лесь? Ты чего лепечешь? Ты не заболела, случаем?

Он потянулся рукой к ее лбу, но она отстранилась довольно шустро, выгнувшись назад по-кошачьи.

— Я не лепечу… Я… Нет, я не могу так больше… Ты бы уходил, Андрей, не мучил меня. Мне тяжело. Уходи.

— Ага, сейчас! И не подумаю даже. А ну рассказывай, что тут без меня было!

— Не могу… Не могу! — Она всхлипнула тяжело. Лицо задрожало, глаза испуганно забегали. Леся даже попыталась сдержать слезы, потому что заметила, как Илья вмиг побледнел.