– Ну так все правильно! Она гнездо свое вьет! Как все женщины. Потому что так надо, так природой положено. И я вот также пыталась. Тоже изо всех сил старалась быть и умницей, и красавицей, и чтоб все в дом. А от меня муж ушел. Почему? Чего вам еще надо-то?

– Да ничего! Провались оно, это ваше гнездо, знаете куда? – вдруг поднял Саша на нее сердитые потемневшие глаза. – Не надо мне такого семейного счастья! Если оно делает человека не любящим, а таким, таким…

– Каким?

– Изысканно-меркантильным, вот каким!

– Ой, боже мой, какие мы нежные! А что в том плохого, когда человек для семьи старается? Да пусть он при этом хоть каким будет! Семья – это вам не просто любовь-морковь, это все намного сложнее. Тут уже не про любовь, тут про терпимость говорить надо. А как вы хотели? Это ж работа, это тяжкий труд во благо.

– А не хочу тяжкого труда во благо. Какой в этом смысл? Зачем жить рядом с человеком, у которого вместо души – хитрая шкатулка для складирования накопленного? Конечно, вроде и ты ничем не обижен, и тебе выдается из этой шкатулки все что полагается, по полному списку жизненных удовольствий. И сам ты в этой шкатулке вместе с потрохами сидишь. И снаружи тоже все красиво: и шкатулка, и ее хозяйка… А только нельзя прожить всю жизнь, будучи чужой собственностью. С поводком на шее. Нельзя, чтоб тобой просто пользовались. Хотя и можно, наверное. Только я не могу.

– Это вы сейчас о жене своей так говорите?

– Да. О жене. Теперь уже о бывшей. Ушел я. И давайте обойдемся дальше без комментариев. И так лишку разговорились. О бывших женах вообще нельзя говорить плохо. О них лучше или хорошо, или никак.

– Как о покойниках, что ли? Ну вы даете. И вообще, что в такой шкатулке плохого? Просто в семье должен быть кто-то лидером. Наверное, по этому принципу нормальная семья и складывается? Кто-то из пары должен посадить себя добровольно в чью-то шкатулку? Я вот себя добровольно посадила. И не моя вина, что так все вышло.

– Нет, Надежда. Наверное, это не семья, это уже другое что-то. Я и сам еще не разобрался. Одно только понял: привлекательность сама по себе – штука очень опасная. В чем бы она ни выражалась. Хоть в красоте, хоть в другом каком качестве.

– …или в мужской трезвости, например… А что? Тоже привлекательное качество… – задумчиво произнесла Надежда, тихо его перебив, отчего он посмотрел на нее удивленно и замолчал. Потом, будто спохватившись, заговорил снова:

– Ну да. Ну да. Может быть. Вполне может быть. Так вот, что я хотел сказать… За этой вот привлекательностью порой идешь и сам себя теряешь. Одному только глазу, который все падает и падает на что-то, доверять совсем нельзя. В любом случае надо самим собой оставаться. Только тогда имеет смысл мужчине и женщине вместе жить.

– А… эта ваша Алиса… Она как вообще к вашему решению отнеслась? Ну, что вы уйти от нее решили?

– Да плохо отнеслась. Она вообще терять своего не любит. Вернее, не умеет. Для нее потеря чего-то ей одной принадлежащего – смерти подобна. Или хотя бы потенциально принадлежащего…

– Господи, как вы странно говорите: потенциально принадлежащего!

– Да ничего странного тут нет. Знаете, мы после свадьбы у деда ее поселились. У него квартира очень хорошая, а дед уже сильно старенький был. Но шустрый еще. Он вообще человеком необыкновенным был, хотя его все просто чокнутым маразматиком считали. А на самом деле он очень умный. Так вот, Алиса его квартиру как бы своей уже считала. Умрет, мол, дед, а наследство она как единственная внучка примет. А дед взял и выгнал нас. Вернее, он Алису выгнал, ко мне он хорошо относился. И обещал квартиру государству завещать.

– А за что он ее так?

– Да были причины, в общем.

– Какие?

– Серьезные. Я бы тоже за это на его месте выгнал.

– Ну все-таки какие?

Саша вдруг положил с деликатным стуком вилку и нож на тарелку, молча и вопросительно уставился на Надежду. Потом тихо произнес:

– Какой-то странный у нас с вами разговор получается… У меня такое чувство, будто я у следователя сижу. Или у настырного психолога.

– Да бросьте! Просто я очень любопытная, обожаю всяческие человеческие истории. И что дальше было? Что предприняла ваша Алиса, чтоб сохранить потенциальную собственность? Или как вы там говорите – потенциально ей принадлежащее?

– Да ничего не предприняла. Заболела просто. Нервный срыв у нее был, мне Пит рассказывал.

– Хм… Конечно, будет тут срыв… Сразу и мужа, и жилье потерять. И срыв, и гнев будет, и желание отомстить. А Пит этот ваш – он ничего не мог предпринять? Ну, по просьбе Алисы? Мне кажется, он очень злится на вас за что-то.

– Да нет, тут другое. Он не на меня злится, ему просто за Алису обидно. Он с первого класса ее любит. Вот он-то как раз с удовольствием сидит в этой ее шкатулке. Он умеет. Ему нравится. Такая вот в его лице верная и преданная человеческая собственность для Алисы получилась. Руку протяни – и она тут как тут, всегда с тобой, как кошелек или ключи от квартиры.

– Любит, говорите? – задумчиво произнесла Надежда, прокручивая в пальцах нож и вилку. – Значит, и у него мотив был.

– Это вы о чем сейчас, Надежда? Какой мотив? – снова удивленно уставился на нее Саша. – Вы какая-то вообще другая сегодня. Абсолютно загадочная. У меня даже сомнение закралось: вы ли та самая девушка со скалкой, давшая мне спасительное алиби?

– Да я это, я, та самая.

– Так мы вроде другие вопросы обсудить хотели? Вопросы вашего трудоустройства, например.

– А, ну да. Конечно. Давайте обсудим, конечно!

– Ну вот, это уже деловой разговор. Я тут справки навел, уже кое-что выведал по этой проблеме. Подсуетился немного, уж извините. На моей фирме, например, собираются принимать юриста, но не раньше июля. На фирме моей матери тоже юрист требуется, но там место уже практически занято. А еще один мой приятель хоть сейчас вас возьмет, но у него вакансия временная, декретная. А завтра я еще пару звонков сделаю, думаю, найдем обязательно что-нибудь подходящее. В крайнем случае продержитесь до июля, тогда будем вместе работать. Как вам такой вариант?

– Спасибо, Саша. Огромное вам спасибо. Я подумаю. А вот вы мне скажите: дед успел свою квартиру государству завещать или она все-таки Алисе досталась?

– О господи, Надежда… Далась вам эта дедова квартира, ей-богу! Зачем вам это знать? Даже мне по большому счету это уже не интересно. А вы… Смешная вы какая, честное слово…

– Ага, смешная. Просто обхохотаться можно. Ну, я думаю, вам пора? Задержала я вас с обедом?

– Да нет. Мне хорошо с вами пообедалось. Очень даже. Вас домой отвезти? Или куда?

– Домой.

– Ну что ж, тогда вперед, Надежда!

Он быстро расплатился по счету, дав, как она успела заметить, очень приличные чаевые, улыбнулся широко и благодарно девушке-официантке, плеснул и в нее короткой, но щедрой порцией мужского обаяния. Девушка тут же и растеклась вся маслом и медом и посмотрела на Надежду с нескрываемой завистью. Подумала, наверное: где ж она, самая что ни на есть обыкновенная и ничем особым не примечательная, такого красивого парня себе отхватила? И Надежда, впрочем, встретила ее удивленно-завистливый взгляд вполне достойно – а вот места надо знать, дорогая девушка! Надо скалки на кухнях держать подходящие да и выпрыгивать с ними к дверям вовремя, если вдруг муж законный где загулять изволит.

* * *

Ветка позвонила ей на мобильник, когда Сашина машина уже выруливала с дороги во двор, бубнила в трубку что-то очень невразумительное и тоскливое.

– Ой, я ничего не понимаю, Ветка! Что случилось? – закричала Надежда в трубку, заражаясь ее отчаянием. – Или подожди, не объясняй ничего! Я уже у дома практически, сейчас прибегу.

– Что такое? Случилось что-то? – встревоженно повернулся к ней Саша. – Кто вам звонил?

– Да это Ветка! Ну, та, с первого этажа, которая тоже вас тогда видела.

– А что у нее?

– Да не поняла я! Что-то про кран трещит, про воду, потом про пуговицы какие-то… И еще плачет, по-моему…

– Ладно, сейчас разберемся. Пойдемте быстрее!

Он первым выскочил из машины и помчался в сторону ее подъезда, Надежда едва поспевала за ним на высоких каблуках. Еще и узкую юбку надеть утром ее угораздило, как назло. Однако около подъездной двери она его нагнала, торопливо нажала пальцем на кодовые кнопки, юркнула в подъезд первая. Веткина дверь была открыта нараспашку, и троица, застывшая в проеме двери, будто сама просилась на холст к какому-нибудь сентиментально-жалостливому художнику. Хорошая бы получилась картина, трогательная. Что-то вроде «юной мадонны с детьми перед лицом стихийного бедствия». У Надежды сразу сердце зашлось жалостью – такой она подругу свою еще не видела. Веткины глаза на бескровном лице смотрели, не мигая, в одну точку, куда-то поверх их голов, и будто застыли навсегда бледно-голубыми стеклышками в тихом и смиренном отчаянии, мокрые прядки волос прилипли ко лбу и вискам, по щекам с них стекала вода тихими каплями. А может, это были Веткины слезы. Одной рукой она крепко держала перепуганную Машеньку, и без того намертво обхватившую Веткину тонкую шейку пухлыми ручками, другой рукой прижимала к бедру Артемкину светлую головку. Хотя, если посмотреть снизу, на мадонну Ветка совсем не тянула, потому как стояла в трусах и в короткой, до пупа, майке. Не положено мадоннам так стоять, откровенно выставляя напоказ худые и бледные, да еще и самую малость кривоватые ноги. Хоть они и в воде по самую щиколотку – все равно не положено.

– Веточка, что случилось? – бросилась забирать у нее из рук Машеньку Надежда. – Почему ты мокрая вся?

– Там… Там кран сорвало… Я стирала, и вдруг оно как брызнет! А потом Артемка прибежал, сказал, что Машенька пуговицу проглотила… И его струей прямо на пол… И Машенька плакала, и вода бежит… – тоненьким, почти на одной ноте прозвучавшим вялым голоском откликнулась Ветка. Потом перевела свой застывший взгляд на Надежду, добавила жалобно, на той же тоненькой ноте: – Надь, я больше так не могу.

– Так, погоди. Чего ты не можешь?

– Жить… – пропищала Ветка и скуксилась совсем уж окончательно, поехала скорбно вниз уголками глаз и вмиг задрожавших губ.

– Стой! Подожди, не реви пока! Ты в ЖЭК звонила? Слесаря вызывала? Артемка, пуговица большая была, которую Машенька проглотила? А в «Скорую» звонили? Машенька, где больно? – засыпала Надежда всю несчастную троицу вопросами.

– Да везде звонили, только все равно нету никого, теть Надь! – ответил за всех Артемка, отлепляясь от материнского худого бока. – И соседей никого дома нету, только баба Зоя из шестнадцатой квартиры. А она нам дверь не открыла. А вода там льется прямо на пол, мама кран тряпочкой завязала…

Надежда и не заметила, когда Саша успел прошмыгнуть в квартиру мимо нее, и очень удивилась, когда он вдруг вынырнул из-за Веткиной спины, смешно шлепая по воде прямо в ботинках. Рукава его дорогого пиджака были уже по локоть мокрыми, галстук съехал в сторону, волосы растрепались влажно и красиво, упали тяжелой блестящей челкой на глаза, и он отбросил их назад небрежным быстрым жестом.

– Хозяйка, где инструменты у вас лежат? – деловито обратился он к Ветке, и она развернулась к нему медленно, уставилась в лицо своими застывшими глазами-стеклышками очень удивленно.

– Инструменты?.. – протянула она по слогам и задумалась, постепенно возвращая приготовившееся плакать лицо в прежнее застывшее состояние. – Да, там, кажется, были какие-то инструменты…

– Где – там? Покажите! – резко встряхнул ее за худое плечо Саша.

– Там, на антресолях… Ящик такой большой, деревянный…

– А антресоли где?

– На кухне…

Саша развернулся, быстро зашлепал в сторону кухни, высоко и смешно, как журавль, поднимая длинные ноги, загрохотал по пути чем-то, полетевшим на пол и вдребезги разбившимся.

– Надя, не пускай сюда детей! Я тут чего-то стеклянное разбил! И вообще, увела бы ты их к себе пока.

– Саш, а ты справишься? – рванула к нему на кухню Надя, сунув Машеньку обратно Ветке на руки. Вода тут же проникла ей в туфли, и ноги сами по себе стали подниматься так же, как Сашины, по-журавлиному. На кухне Саша, стоя на шатком кухонном стульчике, уже стягивал с антресолей деревянный ящик с ручкой и пытался заглянуть в его нутро. Обернувшись к Наде, проговорил еще раз сердито:

– Иди к себе, чего ты сюда пришлепала? Я сам разберусь! И детей в горячую ванну вместе с подружкой своей быстро запихни, иначе простудятся! Вода-то ледяная!

Надежда и впрямь уже успела прочувствовать, что вода ледяная. Смешно задрав юбку выше колен, почти до самых бедер, широко прошагала в прихожую, забрала Машеньку на руки, вытолкнула в подъезд Ветку с Артемкой, прихватив заодно и какую-то оставшуюся сухой обувку, чудом примостившуюся на верхней полочке в прихожей. Они быстро поднялись на третий этаж, и Надежда сразу пробежала в ванную, открутила краны с горячей и холодной водой до отказа. Машенька послушно замерла у нее под мышкой, таращилась испуганно. Потом вздрогнула, услышав истошный материнский, донесшийся к ним в ванную крик и заплакала, вцепившись в ее руку маленькими пальчиками. Опрометью бросившись на этот крик, Надежда наткнулась с разбегу на свою подругу и, отскочив, проворчала сердито: