– Да дура ты, Надька, а не юрист. Вместо того чтоб мужику глазки строить, она с ним про убийство говорит. Он что, для этого к тебе в гости шел, что ли?

– А для чего?

– Ой, мама, не могу… – закатила под потолок глаза Ветка. – Что ж тебя так в крайности все время заносит, подруга? К одному она пыльным ковриком под ноги бросается, перышки ему чистит, а к другому с расследованиями дурацкими лезет. Ему твои расследования, знаешь, вообще по фигу! Он же так смотрел на тебя вчера…

– Как? Как смотрел?

– Да с интересом, вот как! Совсем не так, как на следователей там всяких смотрят! А ты – убийство… Во идиотка! Да от этого любой сбежит, ты что!

– Вет, а если без шуток, вот ты сама как считаешь, можно убить, чтоб чужую любовь выслужить?

– О господи, хоть кол на голове теши… – вздохнув, махнула в ее сторону Ветка и задумчиво откусила от большого краснобокого яблока. – Ей про Фому, а она все про Ерему.

– Ну все-таки!

– Не знаю, Надь, – очень серьезно ответила вдруг Ветка. – Я ничью любовь никогда не выслуживала. Я честно мужа своего любила, и все. Хотя, может, и надо было как-то ее выслуживать, любовь эту. Сейчас бы, может, не была матерью-одиночкой с двумя детьми…

– А я вот все время выслуживала, Вет. Сколько с Витей жила, столько и выслуживала. И на убийство ради этой любви пошла.

– Ты чего несешь? Какое убийство? – оторопело уставилась на Надежду подруга. Глаза ее округлились удивленными блюдцами, и рука с надкушенным яблоком застыла на полпути к месту назначения.

– Ребенка моего убийство. Я ведь недавно аборт сделала. Витя так хотел, – тихо и горестно покаялась Надя.

– Вот сволочь… – возмущенно, но не без некоторого все же облегчения выдохнула Ветка, одновременно стрельнув взглядом в Артемку.

– Ну почему он – сволочь? Он никого не убивал. Это я сама. Испугалась, что он меня бросит, если по-своему сделаю. А он все равно бросил. Так что убийство меня не спасло. И Пита, выходит, не спасло…

– Какого Пита?

– Да так, есть тут фигурант один… А я вот что – навещу-ка я его завтра, фигуранта этого. Мысль, между прочим! Пусть Саша на меня обижается, но все равно я это дело до конца доведу.

– Надь, ты во что такое ввязалась? Это не опасно?

– Нет, Ветка, не опасно. Это пусть ему опасно будет. А мне бояться нечего. И терять уже нечего, похоже. Ни мужа у меня теперь, ни кавалера, ни цепей пролетарских.

– А оно вообще тебе надо по большому счету? Может, ну его, это твое дело, не стоит и связываться?

– Надо, Ветка. Сама не знаю зачем, но надо. Очень надо. Прямо в одном месте у меня зудит, как надо!

– Ну если зудит, тогда конечно, – философски изрекла Ветка, пытаясь оттереть послюнявленной салфеткой с Машенькиной мордашки клубничные розовые разводы. Машенька старательно кряхтела, отталкивая материнские руки, потом все-таки возмущенно расплакалась, выгнулась назад, капризничая.

– Ладно, все, не буду больше! Нравится – грязнулей сиди! Твое право! – примирительно проговорила Ветка. – Извини, если задела твое самолюбие.

В который раз подивившись Веткиным неординарным методам воспитания, Надежда только головой покачала. И улыбнулась. И в который раз Ветке позавидовала. И вдруг поняла, что с удовольствием променяла бы своего непьющего адекватного мужа на двоих детей. Или даже троих. И пусть бы ей при этом жилось ужасно трудно, все равно бы променяла.

– Ладно, Надь, пойдем мы. Видишь, спать хотим. И Артемка вон уже носом клюет. Потом мне про все это в подробностях расскажешь, ладно? И про Пита этого, и про любовь его мазохистскую.

– Ага. Расскажу. Идите, ребята, спокойной вам ночи.

* * *

Может, для Веткиного семейства эта ночь и впрямь была спокойной. Самой же Надежде не удалось заснуть ни на минуту. Ложилась, вставала, ходила по комнате, пила чай, снова ложилась. Сон не шел. В конце концов она вообще бросила это мучительное занятие – лежать в темноте с закрытыми глазами. Чего толку-то? Лучше уж продолжать жить наяву, дать волю мыслям-воспоминаниям, которые все лезли и лезли в голову, отгоняя положенное на сон время. Неспроста ведь они в нее лезли. Чего-то им от нее надо, мыслям этим. А тем более воспоминаниям. Хотя это слишком уж красиво звучит – воспоминания. Как в дамском романе. Как-то не подходило красивое это слово к той жизни, которая была у нее последние три года. Да и слово «жизнь» – тоже не то слово. Не жила она, а работала. Тщательно-кропотливо носила на свою ветку соломинки и травинки, складывала их одну к другой, как та птица-хлопотунья. Зачем, для кого? Зачем позволила себя так переломать-переделать, с какой такой целью? И, что самое обидное, так старалась, со всеми потрохами в эту мясорубку залезла.

Соскочив с дивана, Надежда снова заходила по комнате, словно пытаясь убежать от навязчивых этих мыслей, снова зашла на кухню, снова нажала на кнопку электрического чайника. Потом закурила нервно, встала у темного окна, выпустила сигаретный дым в форточку. Нет, лучше не думать об этом. Не надо. Что было, то было. Назад время все равно не воротишь. Лучше сесть и подумать, с чего она начнет завтра разговор с Питом. Вернее, уже сегодня. За окном-то уже утро почти. И снова на нее напала прежняя маетность, как продолжение грустных мыслей…

Вот плохая из нее получилась Даша Васильева. А Виола Тараканова и того хуже. Никакой выдержки и спокойствия у нее нет, сплошное нервное дребезжание организма перед ответственным разговором. Чего она волнуется так? Боится, что ли? Ну не убьет же ее Пит, в самом деле! Он же подлец и трус. Он только на старика немощного смог руку поднять, а на нее не посмеет. А может, орудие защиты с собой какое прихватить? Скалку, например…

Ей вдруг стало смешно. Так смешно, что грусть и страх сразу пропали куда-то, и тело начало сотрясать уже от рвущегося наружу хохота. Так и до истерики недалеко, пожалуй. Хотя и в самом деле смешно! Это ж только представить надо: открывает она дверь, входит к Питу в кабинет, потом обличает его аккуратно и быстренько в убийстве и достает из-за спины скалку. Потом размахивается ею изо всей силы и…

К девяти утра она была уже во всеоружии. Не со скалкой, конечно, зато причесанная и подкрашенная, контрастный душ принявшая, в новый брючный костюм одетая, кофе попившая. Правда, круги под глазами, образовавшиеся после бессонной ночи, спрятать под гримом так и не удалось, но бог с ними. Не свататься же она идет, в конце концов. И так сойдет.

Пит сидел уже на своем рабочем месте, уставился на нее исподлобья и очень настороженно. Молчал, пока она шла через весь кабинет к его столу, смотрел, как она усаживается в кресло за маленьким столиком, приставленным к его большому начальственному столу, как закидывает элегантно ногу на ногу. Ну не Шерон Стоун, конечно. Пусть даже и не усмехается, она и без него это понимает. Да та, помнится, и не в брюках была, а в чем-то агрессивно-сексуальном. А усмешка твоя, милый друг, нас даже и на пару с Шерон Стоун не испугает…

– Надежда, что опять у вас случилось? – вполне, впрочем, доброжелательно спросил Пит. – Чему обязан вашим третьим пришествием? Или четвертым уже, я запамятовал?

– У меня ничего не случилось. Это у тебя случилось.

– А что, мы уже на «ты» перешли? Ну ладно. Пусть так будет. Ну и с чем пожаловала? Что на сей раз тебя интересует? Сашкины паспортные данные? Номер страхового полиса?

– Нет. На сей раз ты меня интересуешь. Ты зачем деда убил, сволочь?

Пит перестал улыбаться и дернулся непроизвольно, как от резкой зубной боли. Всего на секунду дернулся, но она это заметила. Значит, правильную выбрала тактику – задать основной вопрос в лоб. Хотя на его месте всякий бы от такого наезда дернулся, наверное. И виноватый и невиновный. И она бы дернулась.

– Ага. И убил, и в землю закопал, и надпись написал… Эй, с тобой все в порядке, дорогая Надежда? Может, тебе водички налить?

– Налей. Хорошо держишься, молодец. А я что-то и впрямь нервничаю.

– Да ладно, не нервничай. Я ж все понимаю, дорогая моя Надежда. Перед Сашкой выслужиться хочешь? Вот она я, мол, какая. Не только алиби-спасение тебе предоставила, но еще и главного злодея пытаюсь вычислить. И неважно, кого я в злодеи назначила, важно то, как я стараюсь! Так ведь, Надежда?

– Нет, не так.

– А ты, вообще-то, не напрягайся особо в этом смысле, мой тебе совет, – снова надел на лицо прежнюю усмешечку Пит. – Сашку этим не возьмешь. Он все равно Алису любит. Ты же видела, какая она необыкновенная. Тебя с ней и рядом поставить нельзя. Не соперница ты ей, Надежда, ох не соперница.

– Ну, допустим, это только для тебя она шибко необыкновенная, Пит. У тех, что с детства безнадежно влюбленные, глаза, кроме объекта своей несчастной любви, и не видят больше ничего. И уши у них не слышат. И солнце им не светит. И себя они забывают. Только и делают, что вокруг вожделенного объекта кружат, пытаются изо всех сил ему пригодиться как-то. Ты ведь любишь Алису, правда, Пит?

– А вот это уже не твое дело, Надежда. Не буду я с тобой чувства свои обсуждать к кому бы то ни было.

– Так и не надо. Я и так все знаю. Ты думаешь, по тебе твоей проблемы не видно, что ли? Да из тебя же злость и раздражение прямо потоком прут в мою сторону! Вмешалась в процесс, мол, зараза, со скалкой своей… А так все хорошо было придумано, правда? Так хотелось тебе Алисе угодить! И куртка Сашина как раз под руку подвернулась… Когда он у тебя ее забыл? Давно уже?

Надежда замолчала, смотрела внимательно, не мигая, в выпуклые влажные глаза напротив. Ничего в этих глазах не отражалось, кроме прежней к ней неприязни. Только щечки на лице у Пита дрожали нехорошо. Так они у женщин полненьких чуть подрагивают, когда они плакать готовятся. Мелко-мелко, часто-часто. Но Пит вроде плакать не собирался. Наоборот, усмехнулся снова, проговорил вроде как даже заинтересованно:

– Ну-ну, продолжай…

– А чего продолжать? И так же все ясно как божий день. Ты давно уже живешь в полном соответствии с желаниями Алисы. Ловишь их на лету, как собака косточку. Алиса захотела дедову квартиру, а тут облом вышел, дед ее прогнал. Да еще и государству ее пообещал завещать. Или того тошнее – Саше. Как ты такое допустить мог? Вот и начал думать, как тебе всех зайцев убить, чтоб Алиса при своем вожделенном осталась. А пока думал – Саша Алису взял да и бросил. Вот сволочь, да? Как он мог вообще? Обидно же! Отомстить же надо за такое предательство. Причем хорошо отомстить, так, чтоб Алиса даже и не догадалась, откуда ветер дует. Чтоб все так было обставлено, будто и не сам он ее бросил, а просто исчез из поля зрения по объективным обстоятельствам лет этак на десять. И квартира дедова тогда уж точно Алисе досталась бы. Потенциальная, так сказать, собственность. Убивать, так сразу двух зайцев, да, Пит? Ты знаешь, самое страшное, что у тебя и впрямь все получилось. Все как в сценарии. И в выпивку чего-то Саше подсыпал, и подальше от дома увез, и из машины выбросил. А потом к деду поехал. Уж не знаю, как ты его убивал… Главное, что той самой бутылкой, за которую Саша в баре хватался. И куртку его подбросить не забыл. А он, представляешь, когда ему на следующий день эту куртку показали, сразу ее узнал. Да, моя, говорит. Вот же наивный… А потом я вдруг в этот сценарий вмешалась со своей скалкой. Да еще и с тобой познакомилась. Да еще и к Алисе домой приперлась, и слышала, как вы про эту куртку Сашину говорили. Видишь, как все в одну точку сходится, Пит?

– Слушай, Надежда… А ты того… На учете нигде не состоишь? Что-то меня подозрения начинают одолевать.

– Ой, да не надо, Пит! Давай чего-нибудь пооригинальнее придумай! – махнула она на него рукой. – Или от страха ничего такого в голову не приходит? Ты не напрягайся так, у меня диктофона с собой нет.

– Ой, как хорошо, что у тебя нет диктофона! – насмешливо проговорил он, откинувшись на спинку стула. Оттолкнувшись ножками от пола, крутанулся туда-сюда резво, снова приблизил к ней лицо. – Хорошо, а то уж я и вправду испугался. Если б у тебя еще и диктофон был, точно бы пришлось в психушку звонить. Потому что тогда тебе бы уж наверняка диагноз определили. Мания величия называется. С манией преследования в придачу. Ты в кого у нас играешь? В мисс Марпл? Хотя нет, она для тебя старовата будет. Тогда в Анастасию Каменскую? Или в кого?

– В Дашу Васильеву.

– Фу-у-у, Надежда, какой дурной тон! Я тоже люблю детективы, но не до такой же степени…

– Да ладно, Пит, ты шибко из штанов-то не выпрыгивай. Вот завтра Саша возьмет да и вспомнит, у кого он свою куртку забыл.

– И что? Что с того, что вспомнит? Если даже и у меня забыл – что с того? Я что, ее выбросить не мог?

– А с чего бы тебе ее выбрасывать? Куртка-то дорогая, а ты ему не кто-нибудь чужой, ты ему друг! Ты ее отдать должен был, но зачем-то у себя держал. Зачем, Пит?

– Слушай, Надежда… У меня такое чувство, будто я сейчас в дурном сне нахожусь. Ты что, и правда, что ль, меня убийцей считаешь? На полном серьезе?