Все. Отбой. Короткие гудки в трубке заверещали беспокойно-отвратительно в самое ухо. Пит аккуратно положил трубку на рычаг, сцепил пухлые пальчики нервной хваткой. Сердце все еще выдавало барабанную тревожную дробь, и тело будто покрылось липким холодным потом. И воротник рубашки под галстуком был совсем мокрый, и по спине текло неприятно и щекотно, словно и впрямь окатило его ледяной водой. Или кипятком. Да еще и телефон зазвонил снова призывно и требовательно, заставив содрогнуться от дурных предчувствий. Не вздрогнуть от неожиданности, а именно содрогнуться…

– Да, Алиса, слушаю.

Пит сразу понял, что звонит именно она. Он даже и отдышаться толком не успел. И сделать для нее ничего не успел. Вернее, не смог. И успокоить ее ему было нечем. Ужас дурного предчувствия снова схватился за сердце, снова стал мять его в своих железных и равнодушных пальцах. И голос сорвался петухом по-мальчишечьи. И все равно надо было говорить ей что-то, держать ответ, куда ж от него денешься.

– Да, Алиса, я слышу. Да, говорил. Только что. Он не вернется, Алиса… Постой… Ну не надо… Ну как это… Я, я буду рядом с тобой! Всегда! Что? Почему не надо? Подожди, Алиса, я не понял?.. Как это – никогда? Нет, я не буду напоминать… Ну почему присутствием? Нет… Нет, Алиса… Не надо так со мной…

И снова короткие гудки в трубке. Горестно-отвратительные. В самое ухо. Выпрыгивают, бьют прямиком по истончившимся нервам. Господи, он потерял ее. Не ее, он все в своей жизни потерял. Весь ее смысл. И жить ему больше незачем. Зачем жить маленькому жалкому круглому человечку, похожему на старую рыхлую тетку? Ничего у него больше в жизни нет. Ни единой зацепки. Вот оно, истинное наказание…

Уронив голову на руки, он заплакал совсем по-бабьи, с подвыванием и частыми короткими всхлипами. Кто-то заглянул в дверь и закрыл ее торопливо. Потом опять заглянул и опять закрыл нерешительно. Неудобно. Неловко как. Надо бы перестать плакать, взять себя в руки, да он не мог. Плакал и плакал, и никак не мог остановиться.

* * *

– …Надь, ну я очень тебя прошу, уймись, а? Не ходи ты к ним больше! Не надо туда возвращаться, ни к чему это! Я с таким трудом себя оттуда вытащил, можно сказать, еле ноги унес, а ты… Пойми, не хочу я никакой справедливости! Тем более ее вообще не существует, справедливости твоей, в смысле единого для всех понятия. Она у каждого своя собственная, индивидуальная.

Саша сидел в кресле, элегантно сложив ногу на ногу, следил за ее лихорадочными передвижениями по комнате. Надежда нервничала, бегала сердито от окна к двери, изредка бросая на него гневные взгляды. Вот же заладил – не хочу, не хочу… Сам целую лекцию ей прочитал тогда, у Ветки, про невозможное человеческое унижение, и сам же готов такое в отношении себя с рук спустить…

– Ой, ну что значит – не хочу?! – снова взорвалась она праведным гневом. – А как же дед? Тебе за него что, не обидно, что ли? Да это же он, он его убил! А ты – «не хочу».

– Ну, моим походом в полицию с этими твоими вновь открывшимися обстоятельствами деда уже не вернешь. Если даже сто раз докажешь, что именно Пит его убил, все равно не вернешь. Не надо, Надь. Он и без твоих доказательств – уже несчастный. Он ведь от крайнего отчаяния на этот шаг пошел, я так понимаю. Каждый хочет, чтоб его женщина любила. А его сроду никто никогда не любил. Вот он и придумал себе маленькую иллюзию с Алисой. Только она поначалу маленькой была, а потом в огромную болезненную потребность выросла. Потребность быть третьим, быть нужным, быть при чужих отношениях серым кардиналом, ухватывать от них и свой маленький кусочек. Прости его, Надь. Есть люди, которых надо просто уметь прощать.

– Ну уж нет! Нет у нас права на такое прощение! Он человека убил, понимаешь? А убийца, он убийца и есть, каким бы жалким да несчастным он ни был! Нет ему оправдания. И возмездие должно свершиться.

– Ого! Какая ты у нас пафосная, оказывается! А я и не знал… Надь, уймись, а? Ну какое такое возмездие? Тебя вот тоже твой муж убивал каждый день помаленьку, и что? Тоже возмездие над ним свершить надо?

– Да при чем здесь это…

– А при том! При том, что бесполезно над человеком что-то снаружи совершать. У каждого внутри свое собственное возмездие сидит, понимаешь? Сидит и часа своего ждет. И когда-нибудь само собой совершается, когда для этого свой срок приходит. В человеческой природе все, между прочим, очень мудро устроено.

– Ага! Тебя послушать, так все судебные органы отменить надо. И пусть все убивают друг друга, а потом сидят себе в удовольствие и всю жизнь ждут: когда ж это у них возмездие внутри соизволит проснуться да само себя палками высечь, как унтер-офицерская вдова? Нет уж, глупости ты говоришь! Не согласна я! И как человек, и как юрист не согласна!

– Юрист, говоришь? – усмехнулся загадочно Саша и взглянул на нее очень внимательно, будто вспомнил чего. – Точно, я ж забыл совсем…

– Чего ты забыл?

– Слушай, Надежда, а я ведь свое обещание насчет тебя выполнил. Я ж работу тебе нашел!

– Да? А где? Что за место? Расскажи!

– Терпение, мадам, терпение! Завтра все узнаете. Сюрприз для вас будет. Очень большой и очень загадочный. Завтра в гости тебя поведу.

– Куда? В какие гости?

– Да не бойся ты. Для начала – просто с мамой знакомить. А там видно будет.

– Как – с мамой? Что, прямо с твоей мамой? Ничего себе…

– А чего ты так ужасаешься? Она у меня не кусается. Она деловая, конечно, женщина, своеобразная очень, но что не кусается – это я могу тебе точно гарантировать. Да и вообще, она тебе рада будет, потому что ты есть не кто-нибудь, а самая моя настоящая спасительница. Воительница со скалкой. Алиби-Надежда, одним словом.

– Ладно, пойдем… Отчего ж не сходить? – пожала плечами Надежда. – А как мне одеться, Саш?

– О господи! В боа с перьями и в кожаные шорты! А еще – в паранджу! Ну чего ты так перепугалась, не пойму? Надевай что хочешь. Там все свои будут. Мама да сестренка моя. И все. Только уговор: про Алису ни слова. И тем более про Пита. А то начнешь там свою грозную песнь про возмездие…

– А они что, не знают, что ты… что ты?..

– Да все они знают. Просто тема эта у нас закрыта уже. Они меня поняли и все приняли как есть. Я думаю, что и для нас с тобой эта тема уже закрыта. Что нам, в конце концов, говорить больше не о чем? И вообще, я есть хочу! Ты бы покормила меня лучше, а? У тебя от вчерашних салатиков в холодильнике ничего не завалялось? Я ведь и не поел ничего, убежал как дурак… А память о вкусной еде осталась! Так в глазах и стоит…

– Ой… А ты что, будешь есть вчерашнее?

– Да запросто! Если хочешь знать, я вчерашнюю еду даже больше люблю. Знаешь, как говорят? Если вы любите вчерашний суп, то приходите завтра.

* * *

Надя уже два часа кряду крутилась перед зеркалом и никак не могла решить, что же ей такое надеть. Чтоб было скромно, но нарядно. Чтоб не ярко, но и не совсем по-мышиному. Может, черный строгий костюм с белой блузкой? Она в нем такая стройная… Нет, костюм не годится. Слишком серьезно как-то, будто она на деловую встречу собралась. Там же просто семейные посиделки будут, Саша сказал… Может, вообще в джинсах пойти? Опять же легкомысленно очень, да и неуважительно, наверное. Она ж не знает, каких нравов его мама. Вечернее длинное платье с голой спиной тоже не подойдет – вообще выглядит вызывающе для первого знакомства. Вот же головная боль какая! Полный шкаф тряпок, а надеть нечего. Да еще волнение это дурацкое одолело. Чего она трясется-то так? Ну не съедят же ее там, в самом деле.

Вспомнилось почему-то, как вот так же она волновалась, когда ждала приезда Витиной мамы на свадьбу, свекрови своей будущей. Очень уж хотелось ей понравиться. Все приставала к Вите с вопросами: какая у него мама, какие у нее вкусы… Он отмахивался досадно – сама, мол, увидишь. Она и увидела. Вывалилась из вагона толстая одышливая тетка с хронической астмой, с красным лицом, с поджатыми куриной гузкой крашеными губками и маленькими злыми глазками, которые тут же прошили ее насквозь, как смертельные пули из автомата Калашникова. Сначала прошили, а потом изволили подобреть и улыбнуться сладко – а куда было им деваться? Свадьбу-то мама с Надеждой сами устраивали, на свои скромные средства. Рассчитывали, что Витя со своей мамой потом им компенсируют хоть что-то. А только большая фига вышла из той компенсации – даже и разговор об этом не зашел. А сами они спросить постеснялись.

Потом Витя свою маму больше в гости не звал и сам к ней ни разу не съездил. Надежда поначалу изо всех сил пыталась поддерживать родственные отношения, все названивала ей в маленький провинциальный городок, но потом перестала. Разговаривать было абсолютно не о чем. Беседы эти телефонные превратились постепенно в настоящую пытку, в лихорадочный поиск пригодной для обоюдного общения темы. Другое дело, если б ребеночек у них был. Можно было бы о нем Витиной маме рассказывать. А так – абсолютно не о чем говорить. Не погоду же бедную терзать из раза в раз, в самом деле.

Наконец она остановила свой выбор на блузке и строгих черных брюках. В блузке хорошо – в блузке выпучившуюся складку на талии не видно. Она вообще обнаглела за последние дни, эта противная складка. Сзади, со спины, аж висит почти! Лезет и лезет природная склонность наружу, хоть плачь. Наверное, есть надо поменьше. Надо бы урезать себе рацион, да терпения не хватает. Вот почему одни, когда нервничают, вообще есть не хотят, а другие так и норовят запихнуть в себя чего-нибудь побыстрее да повкуснее? Надо будет с Веткой об этом поговорить, у нее на подобные вопросы всегда какой-нибудь ответ мудро-остроумный в запасе есть. Ого! А вот это уже катастрофа! Уже и брюки с трудом на талии застегнулись. Еще немного – и придется срочно менять гардеробчик. А менять его особо не на что – средства к существованию уплыли из рук, можно сказать, в один и тот же прекрасный день. Ни мужниной зарплаты теперь нет, ни своей… Вот уж воистину Вити на нее нет, ей-богу! Так бы сейчас окатил с головы до ног холодным брезгливым взором, что сразу бы дорогу к холодильнику забыла! Хотя ну ее, эту его брезгливость. Таракан она, что ли? Хватит с нее. Фу, когда вспоминала она этот его взгляд, сразу мороз по коже пробегал… Не надо ей больше этого. Мы не рабы. Рабы не мы. Мы всего лишь склонные к полноте женщины, а не существа презренные. Пусть, пусть себе складка растет, черт с ней. Надо просто успокоиться, надо перестать себя розгами сечь, и все само собой образуется.

Разобравшись с нарядами, Надежда опять столкнулась с неразрешимой проблемой – какую бы прическу на голове соорудить по тому же принципу, то есть чтоб скромно было и в то же время красиво. И опять извелась вся выбором. То волосы назад фигурной фигой закрутит, то по плечам распустит белые наращенные кудри, а то сильно набок зачешет… Маета, одним словом. А один раз даже желание промелькнуло вернуть назад прежние свои волосы – родные, русые, тоненькие, прямые. С проборчиком посередке, с живым блеском, без всяких там пенок и лаков… Пусть плохонькие, конечно, но свои! Вот раньше, до Вити, ей и в голову не приходило, что они такие совсем уж никудышные.

Саша заехал за ней ровно в половине седьмого, как и обещал. Посигналил под окном призывно. Мучения с прической пришлось в срочном порядке прекратить, просто собрав волосы на затылке в пучок и заколов большой заколкой-крабом. В последний раз глянув на себя в зеркало, Надежда махнула рукой – а, будь что будет – показала язык, схватила ключи, сумку и застучала дробно вниз по лестнице каблуками-шпильками. По пути ударила костяшками пальцев в Веткину дверь. Условный знак – три длинных, два коротких. Ветка открыла, глянула вопросительно.

– Ну, как я тебе? – быстро спросила Надежда, повернувшись перед подругой.

– Отпад, как всегда… А что, собралась куда-то?

– Ой, ну зачем обкудакала! Куда, куда… Клуша! Вот теперь мне из-за тебя удачи не будет!

– Да ладно, суеверная ты наша… На свидание, что ль, собралась?

– Нет, Ветка. Бери выше, смотри глубже. С Сашиными родственниками еду знакомиться.

– Иди ты… – поползли брови у Ветки вверх. – Правда, что ли? Ну ничего себе, темпы – пятилетку в три года… И месяца не прошло после рокового удара скалкой по мужской голове. Везет же тебе, Надька! А ко мне б хоть какой самый завалященький мужичонка в дверь постучал! Уж я бы его скалкой так огрела, так огрела…

– Ничего, Ветка, стукнет еще! Какие твои годы? Ты, главное, жди!

– Ага. Я жду. И скалку уже приготовила, старую, бабушкину… Ни пуха тебе, Надька!

– К черту, к черту, – смеясь, махнула на бегу ей Надежда рукой. – Пока, Ветка…

Двор, в который заехал Саша, и впрямь был копия Надеждин. Те же стандартные домики-грибочки детские, те же скрипучие качели и маленький скверик в глубине. Даже, показалось, бабушки те же на скамеечках сидят. И дом был похож. И правда перепутать можно, если зайти сюда вечером, да еще и в сильно неадекватном состоянии. Прямо «Ирония судьбы» какая-то. Только более жестокая. С нераскрытым убийством, с алиби, с неразделенной мазохистской любовью…