Она представляла его себе высоким и мускулистым, полным неукротимой энергии. Она мечтала о минуте, когда он прервет ее речь, чтобы сказать, что он от нее без ума и что если она не ответит ему тем же, он умрет от любви. А священнику, без конца выслушивавшему рассказы о небывалых грехах, девушка казалась самой большой грешницей Гармендии-дель-Вьенто.

В тот день девушка превзошла сама себя. Она сообразила, что чем ужаснее грехи, которые она выдумывает, тем дольше говорит с ней священник и тем дольше может она наслаждаться его чудесным голосом, вдыхать исходящий от него чудесный запах и мечтать о чудесных минутах, которые могла бы с ним провести. И в тот день она рассказала ему, что переспала со всей пожарной командой своего района — со всеми шестьюдесятью пожарными.

Едва она закончила, как священник заметил, что в часовню вошла Эстрелья, и, забыв, о чем начал говорить, торопливо выпроводил девушку, назначив ей в качестве наказания "пятьдесят раз повторить то же самое". Девушка ушла в полном недоумении, а он поспешил к скамье, чтобы положить конверт и раковину туда, где их оставил Мартин, а потом бегом вернулся в исповедальню.

Но Эстрелья конверта не заметила. Лишь когда раковина, лежавшая на краю скамьи, упала и покатилась по полу, остановившись у ног святого Антония, Эстрелья увидела ее. Она осторожно подняла раковину и подумала, что происходит что-то необычное. Святой Антоний совершил для нее чудо? Вернувшись на свою скамью, она наконец увидела надписанный четким почерком Анхеля конверт. Наконец-то!

Сейчас ей стало ясно, почему он сбежал в ту ночь, чего боялся: все дело было в его принципах. После того как Эстрелья прочла письмо, Анхель очень вырос в ее глазах, стал едва ли не божеством. Сердце ее готово было вырваться из груди — так желала она новой встречи. Завтра четверг. Значит, он оставил письмо сегодня утром? Если так, то ждать счастья осталось совсем недолго. Эстрелья погладила перламутровую внутреннюю поверхность раковины и еще раз перечитала письмо, которое знала уже наизусть. Потом снова вложила письмо в конверт и спрятала за вырез блузки: ей хотелось, чтобы слова Анхеля были ближе к ее сердцу. Прикосновение бумаги к коже доставило ей неожиданное удовольствие, от которого кровь прилила к щекам. Так она и вышла на улицу — раскрасневшаяся от желания и надежд.

Сон сбылся. Жизнь снова обрела смысл. Эстрелья шла с гордо поднятой головой, покачивая бедрами в такт только ей слышимой праздничной музыке. Какое счастье чувствовать себя любимой! Ей хотелось кричать об этом.

Уже много дней подряд Фьямма звонила Эстрелье, чтобы выяснить, почему та не приходит, но дозвониться не могла. Ей пришло в голову позвонить в штаб-квартиру "Любви без границ". Там ей сообщили, что Эстрелья отправилась в Сомали. Фьямма решила, что неожиданная командировка и есть причина, по которой Эстрелья не появляется у нее в кабинете. Фьямма думала о своих пациентках больше, чем о себе самой, и вела строгий учет посещений — знала, что некоторые женщины бросают лечение, если им слишком тяжело ворошить прошлое. И тогда нужно изменить тактику, чтобы достичь результата другим путем. А бывает и так, что пациентки теряют доверие к своему психоаналитику. Правда, в практике Фьяммы таких случаев почти не было.

Дома у нее все вроде бы наладилось. Они с Мартином старались скрывать раздражение, и внешне в доме царили мир и согласие. О злополучной поездке на остров Бура старались не вспоминать, были предельно вежливы и внимательны друг к другу. Иногда по ночам исполняли супружеский долг, но лишь по привычке.

В тот самый день, когда Эстрелья прочитала письмо Мартина, Фьямма, просматривая утром газету, наткнулась на статью о готовящейся выставке "Грустящие женщины". Фотографии прекрасных, волнующих обнаженных женщин занимали целую полосу. У Фьяммы не было времени прочитать статью целиком, но, бегло просмотрев ее, она сделала вывод, что выставка интересная. Во всяком случае, критика превозносила ее до небес. Она вырвала страницу и взяла ее с собой на работу, чтобы там прочитать спокойно. В статье утверждалось, что представленные работы, как никогда точно выражали суть женщины — ее чувства, желания, восприятие жизни. Что эти скульптуры лучше, чем тело, выражали одиночество. Неприкаянность... Приоткрывали тайну вечной женственности... Были исполнены удивительной нежности... Казалось, они парили над землей, не прикрытые одеждами, но окутанные покровом тайны. Материал, из которого они были высечены, был словно создан для того, чтобы дать возможность прикоснуться к сокровенной тайне. Фьямме захотелось пойти на эту выставку — она была уверена, что найдет там для себя много интересного. Увидит переданные средствами искусства реалии, с которыми она сталкивалась каждый день. Она сказала об этом Мартину, провожая его на работу, и тот вспомнил, что в редакцию прислали несколько приглашений на коктейль по случаю открытия выставки.

Секретарша сказала ей, что уже несколько раз звонила Эстрелья и просила срочно принять ее. День у Фьяммы был полностью расписан, но любопытство взяло верх, и она выкроила для Эстрельи полчаса: решила принять ее сразу после Гертрудис Аньосо — единственной старушки в длинном списке ее пациенток. Гертрудис уже перевалило за сотню, но она была очень живой и кокетливой — у нее была эмоциональная амнезия, отягощенная синдромом псевдологии, так что она каждый день рассказывала какую-нибудь новую фантастическую историю, все персонажи которой были вымышлены. Обычно в этих историях повествовалось о несуществующих любовниках и умопомрачительных празднествах. В юности она пережила драму: любила бедного художника, а отец насильно выдал ее замуж за деспота богача. Душевная травма привела впоследствии к потере памяти: время от времени Гертрудис забывала какой-то эпизод и заполняла образовавшуюся пустоту выдумкой. Когда такое случалось, она забывала о своем возрасте и вновь чувствовала и вела себя как в юности, как в том возрасте, когда случились события, круто изменившие ее жизнь и навсегда остудившие ее сердце. Она совершенно не помнила своей свадьбы. Помнила только блестящие, как черный оникс, полные слез глаза, встретившие ее на пороге церкви, — глаза ее бывшего жениха. После многих лет несчастливой жизни Гертрудис погрузилась в зыбкий туман, и во всех историях, которые она выдумывала, у всех мужчин были одинаковые глаза. Только это ей и осталось от прошлого: черные глаза.

Фьямма испытывала к этой женщине огромную нежность. Всегда, когда это было возможно, она выделяла для нее больше времени, чем для других: знала, что, когда время приема закончится, Гертрудис в дверях, вместо того чтобы попрощаться, снова поздоровается и начнет рассказывать новую историю. Она ни разу не повторилась за все те годы, что Фьямма ее знала.

В тот день рассказ был особенно грустным и очень растрогал Фьямму. История казалась совершенно правдивой, и рассказывала ее Гертрудис очень убедительно. И очень кокетливо. По ее словам, сегодня к ней должен был прийти гость с Монпарнаса: черноглазый юноша, уроженец Малаги по имени Пабло Руис. Он пишет с нее портрет. И Гертрудис попросила Фьямму помолчать, а сама начала с предполагаемым художником милую беседу. Внезапно она замолчала и, покраснев, закрыла глаза и подставила несуществующему возлюбленному полуоткрытые губы, тонкие, красиво очерченные и окруженные сотнями мелких морщинок. Она страстно целовалась с невидимым художником. Потом начала расстегивать блузку, пока не обнажились два обвислых морщинистых мешочка. Но дыхание Гертрудис было таким взволнованным, она так живо переживала придуманную ею встречу, что Фьямма не решилась прервать ее, пока та не успокоилась, не задышала ровно и медленно, удовлетворенно. Фьямма с большой деликатностью помогла Гертрудис одеться и подкрасила ей губы помадой, которая у старушки всегда была при себе. В приемной Гертрудис ждала внучка, которая, как всегда, спросила бабушку, как прошел прием. Но та уже забыла пережитое минуту назад. Лишь на губах ее играла лукавая улыбка...

Именно в это время в приемную вошла Эстрелья. Фьямма обняла ее, провела в кабинет и усадила на диван. Эстрелья попросила прощения за свое внезапное исчезновение, объяснила долгое отсутствие командировкой в Сомали и ни словом пока не обмолвилась об Анхеле. Зато наговорила множество комплиментов Фьямме: что восхищается ею, что хотела бы многому у нее научиться, потому что Фьямма — уверенная в себе, гармонично развитая, образованная и начитанная. Потому что она проста и безыскусна, потому что очень женственна, хотя и не прилагает к этому особых усилий, — за то время, что они знакомы, Эстрелья ни разу не видела на ней ни одного украшения. Потому что все в ней было естественно, — может быть, именно это и действовало на Эстрелью успокаивающе? Ее непосредственность, обстановка, которую она создавала вокруг себя, — ароматы, полу-мрак, музыка и тишина. Рядом с Фьяммой Эстрелья становилась спокойнее, увереннее в себе. Это спокойствие внушал ей голос Фьяммы — ровный, глубокий, заставляющий поверить, что все будет хорошо. Рядом с Фьяммой Эстрелья чувствовала себя в безопасности. И теперь, когда она вернулась, она снова видит, что все так, что ничего не изменилось. И ей жаль, что им пришлось так надолго расстаться. Ведь за это время она еще многое могла бы здесь получить.

Фьямма нежно взяла ее за руки, но не перебивала, давая выговориться. Всякий раз, когда какая-нибудь из пациенток на время переставала посещать ее кабинет, а потом появлялась снова, требовалось время, чтобы вернуться к тому состоянию, в каком она была до своего исчезновения. Эстрелья не была исключением. И Фьямма, хотя и умирала от желания узнать, что произошло за это время между Эстрельей и Анхелем, вынуждена была прикусить язык. Она помнила, что в прошлый раз Эстрелья собиралась разузнать об Анхеле все, что сможет, и обещала, что, если он не уложит ее в постель сам, она возьмет инициативу в свои руки. История прервалась на самом интересном, но теперь Фьямме казалось, что Эстрелья не хочет говорить на эту тему. И она решила ей помочь: начала рассказывать о собственной жизни. Призналась, что в редкие периоды, когда тоже чувствует себя одинокой, занимается изучением различных религий, и в последнее время ей стал очень близок буддизм: его постулаты кажутся ей самыми простыми и действенными, и она считает, что это учение — самый надежный путь к достижению внутренней гармонии. Фьямма говорила о том, как важно верить в свои силы, любить даже собственные ошибки, анализировать их, учиться на них. О том, что надо слушать собственное сердце, искать то, что может принести радость, ни от чего не отказываться, не попробовав. Что следует действовать, повинуясь внутреннему голосу, и никогда не думать о том, что скажут окружающие, а только о том, как самой стать счастливой.

Эстрелья жадно впитывала слова психолога. Когда она слушала Фьямму, ей казалось, что все на свете легко и просто, но все выходило совсем по-другому, когда она пыталась применить советы Фьяммы на практике. Она знала, что зависима от всех и каждого. Что уже много лет — возможно, всю жизнь — жила лишь для того, чтобы быть оцененной своим окружением. Что у нее не было своего мнения и она подражала другим, даже тем, кого видела по телевизору. Что всегда спешила, потому что для нее торопливость была синонимом занятости и востребованности. Что помогала другим, чтобы казаться лучше, чем была на самом деле, и чтобы общество ее одобрило. Что носила строгие костюмы, потому что так положено руководителям. Однажды, листая журнал с фотографиями самых известных предпринимательниц, она решила сделать короткую стрижку, потому что ни у одной из этих женщин не было длинных волос. Что начинала громче говорить по телефону, если замечала, что за ней наблюдают. Затягивала разговоры, чтобы сделать вид, что занимается многими вопросами. Купила чемоданчик-"дипломат" и носила в нем пачку чистых бумажных листов — только чтобы походить на деловую даму. Ее зависимость от общественного мнения объяснялась хроническим одиночеством. Теперь она начинала это понимать, но не знала, как справиться с этим, а может, просто не хотела справляться.

Сейчас она полностью зависела от Анхеля. С того момента, как они познакомились, именно он возносил ее на вершину счастья или низвергал в бездну отчаяния (как это было в последние недели). Она попалась в капкан, любовь сыграла с ней злую шутку, и теперь Эстрелья каталась на этих американских горках, то умирая от наслаждения, то теряя разум от отчаяния. Конечно, она искала и находила себе оправдание, убеждая себя, что хотя ей пришлось хлебнуть горечи, но зато она вволю насытилась медом. И что за миг такого счастья, которое ей суждено было пережить, стоило заплатить любую цену, а пролитые ею слезы — цена еще не самая высокая. И вот она сидит перед Фьяммой. Она упорно добивалась, чтобы та ее приняла, стремилась увидеть Фьямму, но, если бы ее спросили зачем, она не смогла бы объяснить. Не могла бы Эстрелья объяснить и того, зачем ей так необходимы понимание и признание правильности ее поступков, но без понимания и признания она ни одного поступка и совершить не могла. В тот день она жаждала получить премию за свою "работу", надеялась на похвалу, на медаль "За прилежание". Она чувствовала себя так, словно ей снова было восемь лет, когда она каждый месяц приносила из школы дневник с итоговыми оценками (всегда очень низкими) и мать наказывала ее — спускала с нее трусики и хлестала ремнем так, что на ягодицах оставались отметины. Закончив экзекуцию, мать заставляла всхлипывающую девочку читать текст, выведенный на обложке тетради: "Учись, чтобы, когда вырастешь, не стать игрушкой страстей или послушным орудием в руках тиранов". В детстве Эстрелья была не в силах оценить всей глубины той фразы. Она поняла ее до конца, лишь когда связала судьбу с тем тираном, что достался ей в мужья. Вот когда она начала винить в своих несчастьях саму себя, свое нерадивое отношение к учебе в детстве. Тогда-то у нее и появился комплекс неполноценности. За многие годы цепи, которыми она сковала свое самосознание, спутались и переплелись, а замки на них так заржавели, что теперь их не смог бы открыть никакой ключ.