Сейчас Эстрелья сидела перед Фьяммой и никак не могла начать рассказ — поведать о своей неудаче: о той ночи с Анхелем, о его письме, которое она обнаружила сегодня утром на скамье в часовне и которое сейчас лежало у нее на груди. Сначала она хотела дать его Фьямме, чтобы та прочитала письмо сама, но потом подумала, что это будет слишком по-детски. И, собравшись с духом, Эстрелья изложила события прошедших недель, не забыв упомянуть о поездке в Африку. Ничего не утаила, рассказывая о том, как пыталась проявить инициативу и как эта попытка кончилась страданиями и депрессией. Она перескакивала с одного на другое, выхватывала то один эпизод, то другой, подробно останавливаясь на более важных из них и почти проскакивая мелкие. Старалась пред-ставить Анхеля в самом выгодном свете, прощая ему то, что он ее бросил, восхищаясь письмом, которое он ей написал.

Сейчас, на приеме у Фьяммы, Эстрелья тоже играла роль: ей трудно было оставаться самой собой, да она и не знала, кто она сейчас. К тому же она боялась разочаровать Фьямму, а потому была очень осторожна с тем, что и как она рассказывала. Эстрелья не знала, что ей не нужно прилагать никаких усилий — личная жизнь Фьяммы была сейчас пуста, в ней не было ни любви, ни тепла, и ей так хотелось услышать хотя бы о чужой радости, что она нарушила свое правило не принимать личного участия в делах пациентов. Чтобы хорошо делать свою работу, она должна была быть объективной. Но каждый раз, когда Эстрелья начинала рассказывать об Анхеле, Фьямма не могла удержаться от соблазна разделить с нею ее переживания. Это происходило с нею впервые. Сейчас, когда Эстрелья вернулась, вернулись и надежды Фьяммы — она согревала душу у чужого огня, и это давало ей силы. Фьямма переживала чудесные минуты: она любила и страдала вместе с Эстрельей, переживала радость и печаль Эстрельи, как свои собственные.

Так что обе они были счастливы, что Анхель вернулся. И уже предвкушали следующую встречу: трепетные прикосновения, взгляды и так давно ожидаемый финал.

Фьямме казалось, что все идет хорошо. Она не видела ничего страшного даже в том, что Эстрелье пришлось пережить долгие дни тоски и неведения: Фьямма считала, что это хорошая проверка чувств. Сейчас стало ясно, что в основе отношений Эстрельи и Анхеля будут лежать правда и искренность. Сейчас они знают, что их ждет. (Фьямма, сама того не замечая, часто употребляла формы множественного числа, что очень нравилось Эстрелье — Фьямма была не просто наперсницей, а соучастницей, почти сестрой, а радость Эстрельи множилась, когда она делала счастливыми других.)

Больше двух часов лелеяли они женские мечты, и если вначале их разговор был окрашен в розовый цвет надежд, то в конце он уже переливался всеми огненными оттенками страсти. Фьямма, которая бывала в доме Эстрельи, предложила той устроить решающую встречу в лоджии, в окружении ангелов, птиц и цветов. Она одолжила Эстрелье две книги: одну об ангелах, а вторую — о массаже ("Искусство прикосновения, искусство любви"). Она дала ей пленку с записью шума моря и криков чаек. Все это Эстрелья должна была использовать на следующий день, если, конечно, все сложится так, как они планировали. Фьямма испытывала радостное возбуждение, она вновь была полна желаний, идей, радости жизни. Она вновь начала думать о часах. Не могла дождаться следующего утра.

Эстрелье пора было уходить. Фьямма на этот раз проводила ее до дверей подъезда и потом долго смотрела, как она идет по улице, то и дело оглядываясь, чтобы еще раз взмахнуть на прощанье красной сумочкой. Счастливая, полная надежд.

Когда она скрылась из вида, Фьямма ощутила странное чувство: она поняла, что завидует Эстрелье. Она не могла бы определить, в каком уголке души зародилось это неизвестное ей доселе чувство, но подумала, что справиться с ним будет нелегко.

В тот день Эстрелья не пошла на работу. Она направилась прямиком домой. В прихожей сбросила туфли (так, что одна из них приземлилась на обеденный стол, а другая — на голову одного из ангелов), упала, даже не переодевшись, на софу и начала читать книгу

о массаже. Она тренировалась на собственных бедрах: училась правильно ставить большие пальцы, отрабатывала каждое движение, описанное в тексте или изображенное на иллюстрации. И не встала с софы, пока не почувствовала, что овладела техникой.

Эстрелья вышла в лоджию. Был уже поздний вечер. Круглая луна освещала все вокруг бледным туманным светом, и цветущие бугенвиллеи казались голубоватыми в ее свете. Сверчки пели свою вечную ночную песню, к которой Эстрелья уже так привыкла, что почти ее не слышала. Она закрыла глаза и вдохнула соленый туман, думая о завтрашнем дне. Потом вспомнила о записи, что дала ей Фьямма, и поставила ее. Это была та самая запись, которую она слушала в кабинете Фьяммы, когда пришла к ней в расстроенных чувствах. Эстрелья подумала, что Анхелю музыка наверняка понравится — море и чайки были друзьями его юности. Она принесла из гостиной колонки от музыкального центра и спрятала их среди кадок с зеленью, чтобы музыка шла из переплетения цветов и листьев. Потом оборудовала уютный уголок: постелила оранжевый ковер, набросала украшенных мелкими камушками ярких подушек, поставила ажурный металлический фонарь-подсвечник, сквозь отверстия которого так красиво сочился свет вставленной внутрь свечи. Все это было куплено много лет назад и словно ждало своего часа.

Впервые Эстрелья увидела эти предметы на фотографии в рекламном журнале. Подпись гласила: "Тысяча и одна ночь любви". Эстрелья тогда выписала адрес лавки, в которой потом и приобрела все то, что составляло "марокканский уголок". Но покупки так и пролежали долгие годы в шкафу — все не выпадало подходящего случая пустить их в дело. И вот день настал, решила Эстрелья.

Она прилегла на подушки и крепко уснула.

На следующее утро ее разбудило уже высоко поднявшееся припекающее солнце. Вокруг щебетало множество птичек, безжалостно выклевывавших камушки из подушек, — решили, наверное, что это еда. Эстрелья прогнала их и укрыла свой уголок чем могла, чтобы сохранить его в целости до наступления вечера. Потом бросилась принимать душ и одеваться — она уже опаздывала.

Был четверг. Те несколько минут, что оставались у нее в запасе, Эстрелья провела перед зеркалом. Она перемерила не меньше пятидесяти платьев, но так ничего и не выбрала. "Совершенно нечего надеть!" — думала она. В конце концов остановилась на том красном костюме, что был на ней в день, когда они с Анхелем познакомились, — этот костюм приносил удачу. Она собралась позавтракать, но не смогла проглотить ни кусочка — ее переполняло счастье.

Мартин был в командировке — в Куакании проходил ежегодный съезд журналистов. Мероприятие завершалось в полдень грандиозным банкетом. Но Мартин думал только о возвращении — у него оставалась слабая надежда, что он все-таки успеет на встречу с Эстрельей. Два предыдущих четверга он прождал в часовне напрасно, но все же решил приходить туда каждую неделю в течение месяца. Он надеялся вернуться самолетом, вылетавшим в четверть четвертого.

Но обед затянулся — споры, виски, обсуждение мировых проблем. Говорили о политике войны, навязываемой ООН. И о позиции Соединенных Штатов в серьезных международных конфликтах. Об арабах, израильтянах, палестинцах, иракцах, китайцах и афганцах. Бежали минуты, Мартин говорил на темы, которые сейчас его совершенно не интересовали, но не мог встать и уйти — это было бы невежливо по отношению к принимавшему активное участие в полемике основателю и владельцу газеты, в которой Мартин работал. Казалось, это никогда не кончится, и Мартин решился: воспользовавшись тем, что коллега, затеявший дискуссию, отлучился в туалет, он незаметно выбрался на улицу и схватил первое проходившее мимо такси. Он посмотрел на часы: половина пятого, если повезет, можно успеть на пятичасовой рейс, но в часовню Ангелов-Хранителей раньше семи все равно не попасть. И хорошо еще, если самолет не опоздает ни на минуту. Да и машину свою Мартин не мог взять со стоянки в аэропорту — часовня в самом центре города, а проехать туда в это время будет совершенно невозможно. Придется брать такси, а за машиной поехать на следующий день, думал он, умоляя таксиста ехать побыстрее. Он успел на пятичасовой самолет, который вылетел в пять тридцать — долго дожидались очереди на взлет. Когда Мартин вышел из аэропорта, было уже семь, и хотя он думал, что безнадежно опоздал, но все же решил действовать так, как планировал.

Он взял такси и велел ехать в центр. Набрал номер Фьяммы и сообщил ей, что уже прилетел, но дома будет не скоро, потому что нужно еще заехать в редакцию. В тот день они, как всегда, должны были ужинать в "Заброшенном саду", но Мартин сказал, что ужин тоже придется отменить. Фьямма успокоила его — ей, честно говоря, сегодня не хотелось идти в ресторан. Она предпочла бы побродить по улицам — она уже столько дней подряд не видела ничего, кроме дома и работы. Она устала от этой рутины. Ей захотелось сходить в порт — послушать его шум, пройтись вдоль старой городской стены, заглянуть в старый город, затеряться в узких улочках среди бродячих музыкантов, жонглеров, акробатов, продавцов кукурузы, художников, рассказчиков историй и живых статуй. Она наберет с собой монет и, подобно туристам, будет наполнять ими сомбреро и цилиндры. Сегодня она ударится в разгул. Фьямма посмотрела на небо и удивилась тому, какая огромная круглая луна встала из-за домов. Было полнолуние.

Она вышла на улицу и пошла куда глаза глядят. Шагала по брусчатке, вдыхая запах конского навоза, который остался после недавно проехавших здесь старинных экипажей с туристами. Прошла под каменными арками и очутилась во внутреннем дворике, полном клеток с птицами. Фьямме вспомнился родительский дом, во дворе которого тоже висело множество птичьих клеток. Дверцы их всегда были распахнуты, и повсюду летали и пели дрозды, а мать Фьяммы разговаривала с ними, угощая птиц хлебными крошками, смоченными в молоке, и подсвистывала им. Фьямма больше нигде не видела, чтобы живущие в доме птицы пользовались такой свободой и все-таки не улетали. Птицы покидали свои клетки, когда хотели, а потом, как ни странно, возвращались обратно. Когда Фьямма как-то спросила мать, почему она не закрывает дверцы клеток, та ответила очень просто и в то же время преподала дочери свой самый главный урок: "Если хочешь удержать того, кого любишь, — не запирай его. Не подрезай ему крылья".

Она прошлась по маленькому переулку, полному кондитерских лавочек.

Здесь можно было попробовать самые немыслимые сладости, иногда немного приторные, но всегда изумительные на вкус. Фьямма купила обожаемое ею с детства анисовое мороженое в вафельном стаканчике и мгновенно расправилось с ним с таким удовольствием и аппетитом, словно снова стала маленькой девочкой.

Она забралась в самую глубь старого города, где еще сохранились старинные фонари — только теперь они были электрическими: Гармендия-дель-Вьенто пыталась сохранить свою историю, но современная жизнь все же превратила ее в космополитический, авангардистский и комфортабельный город. В столицу творческой интеллигенции, в которой жило немало известных живописцев, писателей, музыкантов. Это был прелестный, романтический город. Маленький, хотя и не очень хорошо устроенный вавилон. Город любви, не всегда, к сожалению, счастливой, — когда ветер усиливался и обрушивалась буря, казалось, что это наказание, посылаемое небесами любовникам.

Она пересекла парк Вздохов, не зная, что несколькими минутами раньше через него промчался Мартин, и остановилась возле девчушек, игравших в дочки- матери с большой куклой.

Она снова почувствовала боль неудовлетворенного материнства. Вспомнив, что неподалеку находится часовня Ангелов-Хранителей, она решила укрыться ненадолго в ее тишине и прохладе.

В часовне целовались наконец-то снова встретившиеся Мартин и Эстрелья. Эстрелья в тот вечер решила дождаться Анхеля во что бы то ни стало. Она никогда не проводила столько времени в церкви одна. Что-то ей подсказывало, что Анхель сегодня придет. Минута шла за минутой, но она не уходила. Наоборот, была уверена, что встреча все ближе. Не позволяла сомнениям овладеть ею и заставить уйти. И оказалась права. Прождав два бесконечных часа, она услышала шаги. Это был Анхель, это не мог быть никто другой. Эстрелья удержалась от желания обернуться — хотела продлить наслаждение ожидания.

Мартин почти ворвался в часовню. Он тяжело дышал. Увидев в полутьме часовни силуэт Эстрельи, он, вместо того чтобы успокоиться, заволновался еще больше. Сердце рвалось у него из груди. Несколько метров, отделявших его от Эстрельи, показались километрами.

Мартин остановился у нее за спиной. Вдохнул запах ее духов. Встал на колени. Уткнулся лицом в ее волосы, наслаждаясь их запахом. Казалось, он хотел вдохнуть ее всю. Он долго стоял так, а она, закрыв глаза от удовольствия, ощущала его горячее дыхание на своей шее. Когда Мартин уже не мог сдерживаться, он просунул руки сквозь отверстия в спинке скамьи и обнял Эстрелью за талию. Ее грудь заволновалась, к щекам прилила кровь. Ей так хотелось обнять его, увидеть его лицо, утонуть в его глазах. Она убрала его руки и обернулась.