Фьямма позволила Давиду Пьедре проводить ее, не задумываясь особо над тем, что делает.

Они шли по пустынным улицам, над которыми парили балконы, утопающие в папоротниках и геранях. В свете луны их фигуры отбрасывали длинные тени, которые, сливаясь, образовывали что-то вроде конической скульптуры с двумя головами (это заметил Давид и показал Фьямме). Возле башни с часами он предложил ей взглянуть на небо, а потом научил, как оказаться на луне: взбираться глазами по стене башни до самой высокой ее точки, на которую луна "насажена", как звезда на рождественскую елку. Они шли под арками и фонарями. Задержались у старой стены, чтобы полюбоваться сквозь узкий проем, как качается на волнах лунная дорожка. Фьямма чувствовала себя молодой и счастливой. Ночной ветерок бросал пряди ее волос на лицо Давида, но ему это, казалось, было даже приятно, словно локоны ласкали его. Так они добрались до улицы, где жила Фьямма.

На прощание она поцеловала его в щеку.

Радость Фьяммы начала утихать, когда она поднималась по лестнице. Она думала о Мартине. Он не звонил ей, что могло означать лишь одно: или он уже спит, или по какой-то причине задержался в редакции. Фьямма проверила мобильный телефон — никаких звонков. Войдя в квартиру, она первым делом направилась на кухню — она умирала от жажды. Тело наполняла приятная усталость. Фьямма скинула сандалии, чтобы ноги отдохнули, потом вышла на балкон и долго стояла там в ночной тишине, думая о человеке, с которым только что рассталась. Ей хотелось бы еще встретиться с ним. Она снова вспомнила о Мартине и пошла в спальню. Постель была не разобрана: Мартин еще не вернулся. Фьямма бросилась к телефону и набрала номер мужа, но услышала лишь автоответчик — в центре города, где находилась редакция газеты "Вердад", связь работала очень плохо — мешали высокие новые здания. Поэтому Фьямма не стала беспокоиться. Она решила принять душ, чтобы смыть усталость этой необычной ночи, но, стоя под струей воды, вдруг очень отчетливо представила себе Давида Пьедру. Она резко закрыла кран. Потом легла в постель, понимая, что этой ночью ей не удастся уснуть.


Идеализация


Идеализировать — представлять кого-то или что-то лучшим, чем есть в действительности, наделять идеальными свойствами.

Толковый словарь

Мартин перелистывал газету, прихлебывая без всякого удовольствия кофе. Он встал с тяжелой головой — так и не смог заснуть мосле произошедшего накануне. И думать ни о чем другом он тоже не мог. Он пролежал в постели ровно столько, сколько, по его мнению, нужно было, чтобы все выглядело так, будто он провел всю ночь дома. Потом встал и почти побежал в ванную. Принимая душ, он отчаянно тер себя губкой и истратил целый кусок мыла, опасаясь, что Фьямма почувствует запах чужого пота. Все утро он был необыкновенно молчалив, избегал любых разговоров: боялся, что его выдаст голос — даже ему Мартин теперь не мог доверять. Он не умел лгать. К тому же, как всякий влюбленный, он стал безрассуден. И потому решил как можно скорее отправиться в редакцию, погрузиться в подготовку колонки новостей и на время забыть обо всем остальном.

Фьямму не могло не интересовать, где провел ночь Мартин, но гораздо больше ее мысли были заняты другим: она вспоминала переулок Полумесяца. Думала о каменных женщинах. Строила предположения о том, где сейчас может находиться та замечательная скульпторша, что создала их. Фьямме очень хотелось познакомиться с ней, спросить, отчего ее работы именно такие, разобраться, откуда у нее в душе эта опустошенность. А вместо этого она заговорила о своих проблемах с незнакомцем. Фьямма снова вспомнила ночную прогулку. Снова зашагала по пустынным улицам, повторяя в памяти тот путь, что проделала накануне, когда услышала голос мужа — он хотел показать ей статью, которая, как ему казалось, должна была заинтересовать Фьямму: речь в ней шла о той самой выставке, на открытии которой Фьямма побывала накануне (Мартин помнил, что они с женой об этой выставке говорили и он даже обещал принести пригласительные билеты, а потому оставил ей эту страницу, а сам углубился в чтение экономических новостей ), и называлась она "Женщины Давида Пьедры: равнодушных не было".

Фьямма почувствовала, что краснеет. Так, значит, она всю прошлую ночь разговаривала с автором удививших ее скульптур, не подозревая о его авторстве и приписывая это авторство неизвестной женщине. "Невежда, идиотка! — думала она. — Вот он, должно быть, веселился!"

Фьямма попыталась восстановить в памяти, о чем они накануне говорили, но вспоминала лишь собственные монологи. То немногое, что сказал тогда Давид Пьедра, было сказано с точки зрения художника. Теперь Фьямма понимала, почему он обращал внимание на то, в какие фигуры складывались их тени, почему умел взбираться на луну (какое удовольствие получила она от этого! Радовалась, как девочка) и интересовался тем, как выглядит лунная дорожка, если смотреть на нее сквозь проем в старой городской стене. Те качества, которые она убежденно приписывала женщине, были в полной мере свойственны этому удивительному мужчине. Как могла она не увидеть этого? Это ж надо — прочитать груды книг по психологии, столько лет изучать чужое поведение, раздавать советы направо и налево, чтобы сейчас, когда наступил час истины, когда нужно было применить все накопленные знания к себе самой, вдруг совершить такую промашку! Никогда ее опыт и знания не помогли ей решить ни одной собственной проблемы. Поэтому она не уставала удивляться, как хорошо у нее все получается с пациентками. Фьямма сложила газетный лист и спрятала его в сумочку. Потом поцеловала Мартина на прощанье, подавив в себе желание все же спросить его, почему он вернулся так поздно. Она уже взялась за ручку двери, когда услышала голос Мартина: он решил солгать жене и сказал, что накануне вечером возникла проблема с типографской машиной и ему пришлось эту проблему решать. Он не стал звонить Фьямме, чтобы не будить ее.

Фьямма закрыла за собой дверь успокоенная. В глубине души она надеялась, что Мартин придумает какое-нибудь объяснение. Его ложь помогла ей кое- как залатать очередную пробоину в их отношениях, заглушить растущее недоверие.

Она решила пойти на работу другим путем. Это было немного дольше, но она хотела повторить маршрут, по которому накануне возвращалась домой вместе с Давидом Пьедрой. Дойдя до стены, Фьямма остановилась у одного из проемов и долго смотрела на море, с удовольствием вдыхая утреннюю свежесть и вспоминая, как в детстве по вечерам убегала из дому, воображая себя художницей. Ей нравилось изучать текстуру материалов, нравилось трогать все руками. Она часто сидела на берегу, создавая недолговечные скульптуры из песка. А потом наблюдала, как волны, накатывая, постепенно и красиво разрушают ее творения, слизывая их кусочек за кусочком своими солеными языками.

Когда на каникулах Фьямма гостила у своих дере-венских кузенов, что жили в самом сердце кофейной империи, она могла часами бродить по округе, собирая причудливо изогнутые сухие ветки и сучки, очертаниями напоминающие различных животных, опавшие листья бананов. А через два месяца возвращалась домой, нагруженная трофеями, которые, однако, чаще всего сразу же отправлялись на свалку, поскольку мать приходила в ужас от этой горы мусора — чудо в них была способна увидеть только Фьямма, — а спорить с нею было бесполезно. Никто не понимал, почему Фьямма так защищает свою "вязанку хвороста", как презрительно называла ее сокровища мать.

Теплый утренний ветерок унес ее воспоминания прочь. Фьямма снова провела рукой по морщинистой поверхности старого камня. Как она мечтала когда-то укрощать камень ударами молотка и точными движениями резца! Фьямма закрыла глаза, и воспоминания вновь нахлынули на нее. Камень восхищал ее всегда, но она подавила в себе это желание: решила, что поступать на факультет искусств будет ошибкой, поскольку уже в раннем детстве она начала заниматься делом, приносящим добро другим людям: пыталась помочь матери, выслушивала ее исповеди. Так что все желания Фьяммы остались запертыми на ключ в тайных уголках души. Только страницы дневника могли бы рассказать, о чем она действительно мечтала. Сейчас по непонятной ей причине пружина прошлого распрямилась и вытолкнула наружу заветные детские желания, заставив Фьямму почувствовать, что она уже не молода. Вот она уже и грустит по прошлому, как старушка. Фьямма засмеялась своим мыслям: она — и вдруг старушка! Но тут же тень печали набежала на ее лицо — ведь жизнь-то уходит, она тратит ее на других людей. Впервые Фьямма задумалась о том, как мало прислушивается к себе самой.

В приемной ее ждала сияющая от счастья Эстрелья. Фьямма пригласила ее в кабинет, сгорая от желания узнать все подробности вчерашнего свидания. О том, что ей удавалось, Эстрелья готова была говорить без конца. Вот и сейчас она рассказала все, не упустив ни одной, даже самой интимной подробности. Не забыла ни одного вздоха, ни одного стона. Поблагодарила Фьямму за ее советы — они очень пригодились! Музыка, массаж, свежий воздух, ангелы, свечи, зелень кустов, цветы, звезды — все помогало ей в ту ночь. Впервые она поняла, что значит любить. Пока Эстрелья рассказывала, Фьямма чувствовала, как все в ней сжимается от зависти и желания. Ее мозг начал фантазировать, она воображала себе самые откровенные сцены и, воспользовавшись своим положением наставницы, начала учить Эстрелью, как сдерживать страсть, чтобы продлить удовольствие. Она учила ее тому, что ей, как женщине, хотелось бы пережить с собственным мужем, но чего она никогда не осмелилась бы ему предложить из страха, что он плохо о ней подумает.

Фьямма посоветовала помедитировать вдвоем обнаженными, перед тем как лечь в постель, — это поможет достичь большего физического единения, основанного на единении духовном. Она дала Эстрелье книгу "Наслаждение любовью" — классическое наставление в искусстве любви. Эстрелья с благодарностью и радостью приняла книгу — еще бы! Теперь у нее будет больше возможностей порадовать Анхеля и еще больше влюбить его в себя. А Фьямма уже говорила об искусстве и о музыке — о своем любимом Моцарте и о том, как музыка влияет на состояние души человека. О том, что высокие звуки наполняют человека энергией, а низкие, наоборот, успокаивают. Поведала, что Моцарт использовал самые высокие ноты в истории музыки — эйфорию, которую испытывал композитор, он вкладывал в мелодии, а они потом несли радость всем, кто их исполнял и слышал.

На свете не было ученицы прилежнее, чем Эстрелья. Она впитывала каждое слово Фьяммы и, уходя, унесла с собой все ее советы. Теперь это была другая женщина — уверенная в себе, высоко несущая голову.

Чем больше она перенимала от Фьяммы, тем больше чувствовала себя самой собой.

После Эстрельи на прием была записана пироманка Консепсьон Сьенфуэгос, элегантная и представительная женщина из высшего света, совершившая один из самых ужасных поджогов за всю историю города. Еще подростком в летнем лагере в горах она, напуганная извещением о приближающемся урагане, подожгла сухое дерево. Как раз в то время налетел сильный ветер, и за считаные секунды огонь охватил огромную территорию. Лес на горах пылал несколько недель, сгорел не один гектар. Власти так и не смогли найти виновного. С годами благодаря длительному лечению, усилиям семьи и замужеству Консепсьон избавилась от своей мании. Но в последнее время странные желания снова завладели ею. Она постоянно пребывала в состоянии нервного возбуждения, и единственным способом снять его был поджог. Она носила в сумочке целый арсенал — зажигалок и спичек, лежавших в ней, хватило бы на всех завзятых курильщиков города.

Муж Консепсьон был почетным председателем корпорации пожарных Гармендии-дель-Вьенто и даже не подозревал о проблемах жены. А Консепсьон приходила в ужас от одной мысли, что тайна может раскрыться. В предыдущий свой визит к Фьямме она, дожидаясь своей очереди в приемной, не смогла подавить в себе желания увидеть пламя. И пока толстая секретарша сплетничала с кем-то по телефону, забралась к ней под стол и подожгла ее юбку. Бедная секретарша визжала как сумасшедшая, пока бежала в ванную, чтобы под душем загасить пылавшую на ней широкую юбку. А потом, мокрая и опаленная, заявила, что с нее хватит, что она больше здесь не работает, что устала от сумасшедших, прикидывающихся святыми. И ушла, хлопнув дверью. Так что Фьямма с некоторым беспокойством ожидала следующего визита Консепсьон. Она позаботилась о том, чтобы не заставлять Консепсьон ждать — вдруг та занервничает и опять что-нибудь подожжет? Убрала все предметы, которые могут гореть: свечи, индийские палочки-благовония, лампы с ароматными маслами — все было спрятано в шкафы. В ту минуту, когда Консепсьон Сьенфуэгос открывала входную дверь, приемная Фьяммы и ее кабинет были совершенно готовы принять ее.

Фьямма была почти уверена, что причина странного поведения этой женщины — в сексуальной неудовлетворенности. Огонь был символом ее сексуальности. Жар, исходящий от пламени, был эквивалентом возбуждения. Страсть к поджигательству, проявившаяся впервые, когда Консепсьон была подростком, и потом утихшая, вспыхнула с новой силой, после того как ее муж увлекся парусным спортом, причем настолько, что плотские утехи просто перестали для него существовать. "Он променял меня на яхту", — жаловалась, рыдая, Консепсьон. Нужно было направить ее энергию в другое русло. Применить метод изменения поведения. Перед Фьяммой стояла трудная задача — она не знала ни одного случая, когда пиромана удавалось полностью отучить от поджогов. Так что справиться с проблемой Консепсьон было для нее делом чести и испытанием ее профессионализма.