Прошли еще годы, и все, кто пришел тогда в часовню Ангелов-Хранителей, забыли Фьямму. Все, кроме нее самой.

На другом конце света жизнь тоже не стояла на месте. Мартин и Эстрелья жили в Сомали. Они отправились туда прямо из Италии.

После разговора с лауреатом Нобелевской премии мира Найру Хатаком Эстрелья решила принять должность, которую ей предлагали, и ехать в Сомали.

Они обосновались в столице, Могадишо, где их жизнь была нисколько не похожа на ту, какой они жили раньше.

Они не успели даже обустроиться — нужно было срочно приступать к делу. Эстрелья была счастлива, что сможет работать вместе с таким человеком, как Найру Хатак, который, казалось, безоговорочно верил в ее способности, в то, что она со всем справится. Они основали Центр спасения женщин. Первыми спасенными стали две женщины из Босасо. Случай был нашумевший, о нем много писали газеты. Этих женщин приговорили к побиванию камнями. Международная комиссия по правам человека выступила в их защиту, и Центр встал во главе мощного движения за освобождение несчастных осужденных. И добился отмены приговора. Потом эти молодые женщины стали активными защитницами таких же, как они, и надежными помощницами Эстрельи.

Хотя правительство Пунтленда, которое вынесло бесчеловечный приговор, настаивало на исламском характере самопровозглашенного государства и в своей деятельности руководствовалось странной мешаниной из законов шариата и сомалийского уголовного права, оно вынуждено было уступить давлению мировой общественности, привлекавшей внимание к его действиям, о которых во всеуслышание заявлял всему миру Найру Хатак.

Благодаря тому случаю и авторитету Найру Хатака центр рос и обретал известность.

Эстрелья вкладывала всю душу в дело освобождения африканских женщин от жестоких и несправедливых законов, в жертву которым эти женщины приносились еще до своего рождения.

Они с Найру Хатаком начали постепенную борьбу с практикой ампутации клитора у девочек и устраивали тайные курсы, на которых пытались внушить матерям сомнение в правильности подобных способов превращения девочки в женщину. Они распространяли среди девочек листовки, в которых с помощью понятных рисунков учили, как защититься от произвола собственных родителей. Им приходилось работать почти в подполье. Они даже не говорили на эти темы на собраниях, которые Эстрелья время от времени устраивала в их с Мартином скромной квартире.

Эстрелья жила в постоянном шоке от ежедневных жестоких нарушений прав женщин в Сомали и очень старалась, чтобы Найру Хатак не пожалел о том, что выбрал в соратницы именно ее. Ее восхищение им граничило с обожанием. С Мартином они почти не виделись, но у них все шло хорошо. Он занимался тем, что писал статьи (темами обычно становились случаи, о которых рассказывала ему Эстрелья) и распространял их через Интернет. Он как мог помогал благородному делу, прибегая для этого к оружию, которым владел лучше всего, — журналистике.

В первый год жизни в Сомали они, каждый по-своему, пытались приспособиться к совершенно новой для них жизни. Мартин иногда скучал по Гармендии-дель-Вьенто, но понимал, что здесь, в Африке, он помогает спасти если не мир, то маленький его кусочек — Эстрелья заражала его своей самоотверженностью.

Он старался не думать о прошлом, но иногда его обуревали сомнения, и он не мог запретить себе вспоминать. Со временем такие минуты случались все чаще, а прошлое все громче напоминало о себе. Мартина мучила совесть. И он чувствовал, что стареет. Ему было уже за пятьдесят, и, размышляя о своей жизни за эти полвека, он не мог с уверенностью сказать, что достиг в жизни счастья.

Ему нужно было бы завести друзей, попытаться вжиться в новую среду — тогда бы он не испытывал одиночества, не чувствовал себя не в своей тарелке.

Когда он пытался говорить об этом с Эстрельей, той, с ее всепобеждающим оптимизмом, всегда удавалось убедить Мартина, что они находятся именно в том месте, где должны находиться, и занимаются самым благородным на свете делом.

Иногда они сбегали от чужих страданий, отправляясь в короткие поездки по Европе: выходные в Вене, Париже или Лондоне помогали Мартину переносить рутину жизни в Сомали. А Эстрелье работа давала силы, потому что, выполняя ее, она чувствовала себя важной и нужной. Если раньше она пребывала в эйфории от своих отношений с Мартином, то теперь наслаждалась своей работой. Эстрелья понимала, что ее деятельность помогает ей реализоваться в полной мере. Кроме того, ею все восхищались — от Найру до спасенных женщин, для которых Эстрелья была почти героиней. Ее имя мелькало на страницах мировых газет, писавших о ней как о сильном и решительном лидере. Слава Эстрельи росла, а вместе с нею росло и ее тщеславие.

Раньше Мартин был бы счастлив жить такой жизнью, но сейчас, сам не понимая почему, он чувствовал себя неуютно.

Месяц за месяцем его недовольство росло и уже не покидало Мартина, словно длинная тень, следуя за ним по пятам. Его жизнь свелась к трем вещам: писать статьи (хотя и глубокие, но посвященные только одной теме), готовить еду из продуктов, которые он покупал на рынке, и заниматься любовью с Эстрельей — всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Он чувствовал, что начинает походить на замужних женщин, что рассказывали о подобных проблемах на страницах женских журналов. А ведь когда-то он над этими женщинами смеялся. Иногда Мартину казалось, что Эстрелья просто использует его для снятия напряжения. Он начинал уставать от ее ласк, а она каждую ночь требовала от него любви, уверенная, что это именно то, что ему сейчас нужно. А на самом деле удовольствия искала она, чтобы на следующий день с новыми силами приняться за свое благородное дело.

Эстрелья без умолку твердила Мартину о Найру Хатаке: о том, как он добр, как благороден, деятелен и как знаменит. А Мартин старался перевести разговор в другое русло.

Он оставался в Могадишо один, когда Эстрелья вместе с Хатаком отправлялась в поездки по другим странам, чтобы привлечь в свои ряды новых сторонников. Однажды Мартин позвонил Эстрелье в Нью-Йорк, где она в то время находилась. Была уже ночь, но трубку в ее номере снял Найру Хатак. Тогда Мартин всерьез стал подозревать, что Эстрелья влюблена в нобелевского лауреата.

Прожив с Эстрельей пять лет, потратив множество часов на разговоры об их малоинтересной жизни, многократно убедившись в том, что она все понимает, но не желает ничего предпринимать, Мартин махнул на все рукой.

Он пресытился сексом и одиночеством. И осуществил не свою, а чужую мечту — мечту Эстрельи. Он снова потерпел поражение в попытке устроить личную жизнь — променял глубоко духовную женщину на женщину сугубо земную, законченную материалистку. Он ясно увидел, как мало общего у него с Эстрельей, ради которой он бросил все, что у него было. И чувствовал себя поверженным и покинутым. Обманутым самим собой. Грустные мысли не оставляли его ни на минуту. Впервые с момента, когда он отказался от старой жизни, Мартин Амадор готов был честно поговорить с самим собой.

Как всякий человек, совершивший ошибку, он сначала пытался найти виновного — другого человека, не себя. Он отматывал воспоминания назад, словно кинопленку, словно его жизнь была старым фильмом, в котором иностранные актеры произносили свои диалоги на чужом, непонятном языке. Среди ничего не значащих кадров вдруг возникал образ Фьяммы. И вновь исчезал. Мартин чувствовал почти физическую боль. И полное одиночество.

Он начал размышлять. Начал спрашивать себя: как мог он так ошибиться? Как мог оказаться в таком положении? В его-то возрасте! Подобное случается только с неоперившимся юнцом, а уж никак не с умудренным жизненным опытом пятидесятилетним мужчиной...

А потом ливень вопросов иссяк, но он так и не ответил ни на один из них. Однако это было началом спасения.

Прежде чем броситься строить то будущее, которое на поверку оказалось вовсе не таким уж блестящим, Мартину следовало разобраться, кто он есть на самом деле. В тот момент он захотел убежать от того единственного, от кого убежать невозможно, — от себя самого.

Я никто, думал он. Не редактор самой крупной в городе газеты, не блестящий и самый саркастичный журналист, не смелый семинарист, разбивающий старые схемы, не примерный сын строгого отца, не верный друг, не страстный любовник Эстрельи... Даже не муж самой известной в Гармендии-дель-Вьенто женщины- психоаналитика. Мартин остался голым и бездомным в самой бедной стране мира. Но он был беднее всех здесь, потому что он потерял самое главное: он потерял себя.

Мартин чувствовал, как глаза его наполняются слезами. И с трудом сдержался, чтобы не заплакать.

Он уехал в тот же вечер, на первом судне, на которое удалось достать билет, не позволив Эстрелье проводить его. В последний момент она протянула ему пачку банкнот, но он отказался — в нем еще сохранилась гордость. Как, впрочем, и кое-какие сбережения. Их хватит, чтобы поехать в Индию. На запад, в Гоа.

За двенадцать дней путешествия Мартин пережил больше, чем за всю жизнь.

Волны яростно били в борт судна, а Мартин в ярости метался по каюте, спрашивая себя, как мог он допустить, чтобы его жизнь сложилась именно так. Ночи напролет проводил он на палубе, глядя в звездное небо, подставляя грудь злому соленому ветру. Стоило ему вернуться в каюту, как воспоминания снова набрасывались на него. Ему казалось, что они свешиваются с потолка, как летучие мыши, качаются и кружатся, как кружилась от морской болезни его собственная голова. Тогда он снова выходил на корму и часами смотрел на оставляемый судном на воде белый пенный след, пре-даваясь мрачным раздумьям.

За последние годы Мартин совсем забыл верного спутника своих размышлений — море. Они были друзьями с детства, море много раз помогало Мартину принять правильное решение, много раз волны учили его быть сильным.

Он попробовал прислушаться к волнам, но на этот раз они бормотали что-то нечленораздельное. Однажды в этом бормотанье ему послышалось какое-то знакомое слово. Но он никак не мог разобрать его: оно ускользало, рассыпалось, как очень похожие на белых голубок хлопья пены, взлетавшие над волнами. "Фья...мма", — разобрал он, и слово это помогло ему успокоиться.

Шли дни, и Мартин выбрасывал за борт тяжелый груз своего недавнего прошлого — годы, прожитые с Эстрельей.

Постепенно, незаметно для него самого, на смену печальным воспоминаниям недавних лет начали приходить светлые воспоминания юности. Все чаще виделась ему нежная улыбка Фьяммы — он так любил когда-то эту улыбку! — ее черные локоны, глубокий взгляд аквамариновых глаз, нежный румянец ее щек. Самые прекрасные и волнующие минуты, пережитые ими, когда, с фотоаппаратом в руках, они выходили на охоту за сумерками... Когда искали в красноватом от закатных лучей песке выплюнутые морем закрученные раковины... Когда читали вместе старые стихи... Холодный пот выступал на лбу у Мартина, когда он вспоминал, как поступил с Фьяммой. Каким же он был эгоистом! Снова и снова вставала перед его глазами ночь черного снегопада. Последняя слеза Фьяммы...

Он сбежал тогда, чтобы не видеть этой слезы, которая могла бы заставить его изменить решение, отказаться от такого желанного в те дни нового счастья... Что плохого сделала ему Фьямма? Что случилось с ними обоими? В какой момент жизнь дала крен? С самого отъезда из Гармендии-дель-Вьенто Мартин старался отгонять от себя эти мысли. Предпочитал радоваться жизни, не обращая ни на что другое внимания, топя горестные мысли в удовольствиях. Ему было все равно, что стало с женщиной, которая восемнадцать лет была его женой... Вышла ли она снова замуж? Мысль эта причинила Мартину боль. Если бы они тогда не расстались, то сейчас отмечали бы двадцать третью годовщину свадьбы.

Он удивлялся тому, что все воспоминания о Фьямме были приятными.

И еще ему все чаще вспоминался родной город. Он потерял связь с Гармендией-дель-Вьенто: покинув Фьямму, он прервал отношения со всеми друзьями. Даже с Антонио уже не переписывался, последнее письмо отправил ему еще из Флоренции.

Иногда в Интернете он открывал страницу газеты "Вердад" и читал о том, что происходит в его городе. Но результатом всегда был приступ ностальгии, так что Мартин старался делать это как можно реже. Он скучал по веселым открытым лицам земляков, по крикам мулаток, по соленому ветру, по прогулкам вдоль старых городских стен, по запаху конского навоза вокруг экипажей, ожидающих туристов возле старого отеля, по звону колоколов главного собора... Но больше всего Мартин скучал по ветру. Вот уже несколько лет он чувствовал себя повсюду иностранцем, чужаком, Вечным жидом... Эстрелье нравилось жить вдали от родных мест, и Мартину приходилось скрывать ностальгию — он не хотел огорчать любимую женщину.

До прибытия в порт оставалось еще несколько дней, и Мартин решил записать все, что в этот момент чувствует, чтобы потом, на суше, спокойно проанализировать. Он исписывал листок за листком, задавая себе самые болезненные вопросы, поверяя бумаге самые горькие мысли. Казалось, он собирает воедино пестрые лоскутки, чтобы потом сшить из них одеяло, которое согреет его остывшую душу.