Через некоторое время Габриэль повернулся к ней. Губы изогнулись в виноватой улыбке.

– Все в порядке, Пен. Я бы и сам не захотел оказаться запертым с самим собой.

– Габриэль…

Ну что она за человек? Как можно быть настолько глупой и бессердечной? Как она могла позволить, чтобы Габриэль вбивал себе в голову всякую ерунду лишь из-за каких-то норм приличия? Вероятно, неслучайно она споткнулась о тот корень – это было возмездие, некое проявление правосудия. Ведь убегала она от него только ради того, чтобы не отвечать на неприятные ей вопросы, чтобы спастись от неловкой ситуации, совершенно при этом игнорируя его чувства и интересы. Но что сейчас должно быть в приоритете?

Пенелопа прикусила нижнюю губу. Если она все же решит уехать в отель, Габриэль окончательно убедится в том, что она боится его – и все ее слова впоследствии не будут значить ровным счетом ничего. Если она отбудет прямо на рассвете – ситуация сложится не многим лучше. Нет, решила Пенелопа. Она не может ради своей прихоти рисковать всем, чего ей с таким трудом удалось достичь за последние два дня.

– Спасибо тебе.

Габриэль непонимающе взглянул на нее.

– За то, что спас меня, – пояснила она. – А также за доброту и благородство.

Он сжал губы, на скулах его выступил легкий румянец.

– Но не нужно лишать себя удобств ради меня, – продолжила она решительно. – Я сама могу поспать на складной кровати.

Поняв, что она решила остаться, Габриэль расслабился. Но его лицо вновь приняло недоуменное выражение, как только он полностью осмыслил последнюю фразу Пенелопы.

– Нет, я не позволю! Ты будешь спать в моей кровати!

От его слов сердце Пенелопы бешено заколотилось. Внезапно перед взором предстала картина: они с Габриэлем делят одну постель. Конечно, она знала, что спать они будут не вместе, но лишь от мысли об этом все ее тело окутало непреодолимое желание.

– Н-ну… только до тех пор, пока я не поправлюсь, – неуверенно согласилась она. Противостоять напору Габриэля было трудно. Она видела, как сложились отношения между ним и Алленом, и ни в коем случае не хотела, чтобы Габриэль воспринимал ее как своего врага. Она хотела быть для него союзником, а лучше – другом. Только так она сможет помочь ему обрести прежнего себя. А это она собиралась сделать как можно скорее.

Пенелопа глубоко вздохнула и постаралась улыбнуться как можно более искренне.

– Что ж. Теперь, когда все насущные проблемы решены, мы можем вернуться к разговорам о том, как ты чувствовал себя во время войны?

Габриэль насторожился и с любопытством смотрел на Пенелопу.

– Зависит от того, – начал он, – захочешь ли ты вернуться к разговору о моем кузене.

Улыбка вмиг соскользнула с лица Пенелопы.

Габриэль вновь приблизился к ней, пододвинув оттоманку, чтобы устроиться напротив. Он уселся и уперся руками в колени, не сводя глаз со своей визави. Его пальцы так сильно вцепились в ткань брюк, что побелели костяшки.

С больной ногой сидящая прямо напротив Пенелопа действительно была загнана в угол. Но Габриэль ни за что не отпустит ее, пока не получит ответ на вопрос. А Пенелопа знала правду. Только вот делиться ею была абсолютно не готова.

– Майкл был моим двоюродным братом, Пен. Наши матери близнецы! Мы с ним одной крови! Если он был сумасшедшим… – Голос Габриэля дрогнул. Сглотнув, он продолжил: – У меня есть право знать, врожденное ли это безумие.

У Пенелопы перехватило дух, а в душе все перевернулось – эмоции, казалось, вот-вот сведут с ума ее саму. Скорбь, стыд, тоска. Это все так несправедливо. Пенелопа по-прежнему могла отказываться обсуждать щекотливую тему. У нее было на это право. Но она понимала, что поступила бы эгоистично. И Габриэлю необходимо знать правду.

– Да, Майкл был болен, – дрожащим голосом проговорила она.

Габриэль медленно откинулся назад. Он изо всех сил старался скрыть свои чувства, не показывать, что ответ Пенелопы оказался для него ударом.

– Тогда я безнадежен, – мрачно резюмировал он.

– Я не верю! – яростно отрицала она. Она и вправду не верила, что кто-то может быть безнадежным. Даже Майкла можно было спасти. Если бы, конечно, тогда Пенелопа была другой – более умной и более внимательной женой.

Но теперь она изменилась – она уже не та наивная девочка. И она помогала таким, как Габриэль.

– Все, что ты рассказал мне сегодня – твои симптомы, – очень похожи на те, от которых страдали другие солдаты. И, напомню, я помогла им вылечиться. Теперь они нормальные, здоровые люди.

Габриэль бросил на Пенелопу пронзительный взгляд.

– А как насчет того, что ты увидела за последнюю пару дней?

Пенелопа невольно вздрогнула. Приступ Габриэля был ужасен, и объяснить его природу она никак не могла.

– Твоя болезнь не имеет ничего общего с тем, что было у Майкла, – уверяла она. – Твой недуг может быть результатом пережитого на войне…

– Или обычным сумасшествием, – прервал он ее, – осложненным войной. Боже, Пен! Если эта болезнь у меня в крови…

– Но мы не можем знать наверняка! И не сможем, пока не попробуем излечить тебя от очевидных симптомов. Сейчас я вижу перед собой обычного человека, получившего в прошлом душевные раны.

– О? – усмехнулся Габриэль, однако в его голосе отчетливо звучало отчаяние. – А кого же ты видела, когда смотрела на Майкла?

Пенелопа затаила дыхание. Казалось, спазм сдавил легкие, не пропуская ни капли воздуха. Через несколько мгновений ей удалось сделать короткий вдох, но боль в груди не утихла – воспоминания целиком завладели ее мыслями и заставили заново пережить те ужасные дни. Пенелопа провела ладонью по лицу и опустила руку, спрятав ее в другой руке.

Сильными пальцами Габриэль обхватил ее дрожащую ладонь нежно, но настойчиво. Его кожа казалась обжигающе горячей.

– Тебе придется рассказать мне все, Пен, – сверля ее взглядом, сказал Габриэль. – И ты сама это понимаешь.

– Да, – нехотя согласилась она.

Конечно, Пенелопа понимала, что рассказать придется. Она освободилась от пожатия Габриэля и спрятала руки в складках платья. Габриэль не стал настаивать и откинулся на оттоманке, чтобы предоставить Пенелопе побольше свободного пространства.

Пенелопа на миг закрыла глаза, стараясь собраться с мыслями.

– Я видела то же, что и все, – произнесла наконец она, взглянув на Габриэля. – Харизматичный, неугомонный Майкл. Полный жизни и энергии. Ты и сам помнишь, каким он был. – Голос Пенелопы дрогнул. Она почувствовала горечь во рту, ведь таким был не ее муж, а образ, который создало ее наивное воображение. Она видела всего лишь то, что хотела видеть, не желая заглянуть за пределы своих романтических детских мечтаний. Она никогда не пыталась рассмотреть, что скрывается за красивым лицом Майкла. – Чувства к нему ослепили меня.

Габриэль ничего не ответил, лишь слегка кивнул. Он ждал продолжения.

– Тогда ничто в мире мне не было нужно – один Майкл. Моих родителей в нем прельстили состояние и титул, а меня – не только его молодость и привлекательность, ведь мы оба любили рисовать. – Пенелопа запнулась, осознавая, что все сказанное ею сейчас теперь абсолютно ничего не значит. – Любовь просто ослепила меня, я купалась в лучах счастья и ничего не хотела замечать. Как же я была глупа.

И эта глупость им обоим дорого обошлась.

Пенелопа беспокойно заерзала на месте. Ох уж эта больная нога, будь она проклята. Если бы не она, Пенелопа давно бы убежала из комнаты Габриэля. Она до боли сжала руки.

– Лишь через пару месяцев я заметила какие-то странности. Майкл всегда так рано просыпался, а ложился намного позже меня.

Щеки Пенелопы загорелись, и она отвела взгляд. Чего в ее браке было в избытке, так это постели. Майкл оказался таким неистовым и ненасытным любовником, словно супружеский долг был единственной радостью в его жизни. Зачастую он овладевал Пенелопой дважды или трижды за ночь, прежде чем наконец заснуть.

– Но потом я заметила новые картины в его галерее и подумала, что он рисует, вместо того чтобы спать. Однако и в течение дня он никогда не ложился вздремнуть и при этом не выглядел утомленным. Вообще со стороны он выглядел совершенно нормальным. Но вскоре я начала замечать за ним некоторые вспышки энергии. Поначалу совсем недолгие, но порой он даже дрожал от переизбытка сил.

Габриэль нахмурился.

– Кажется, я помню что-то подобное, – сказал он. – Тогда мы были молодыми и проводили в кутежах ночи напролет. Днем мы все валились с ног, а Майкл оставался полным сил. Я так завидовал его выносливости…

– Радуйся, что у тебя ее нет! – в запальчивости воскликнула Пенелопа. – За нее Майкл дорого заплатил.

– Что ты имеешь в виду? – Габриэль насторожился.

– После недель нечеловеческой активности он… рухнул. – Пенелопа чуть пожала плечами. – Его состояние было ужасным, – прошептала она.

– И тогда его безумие проявилось в полной мере? – спросил Габриэль. – У него начались такие же приступы, как и у меня?

Пенелопа знала, что Габриэль будет сравнивать себя с Майклом, стараясь найти в его болезни сходство со своим недугом.

– Нет, приступов не было. – Она отрицательно покачала головой. – По крайней мере таких, как у тебя. – Пен наморщила лоб, размышляя, как лучше донести до Габриэля свою мысль. – Но да, тогда его безумие уже не вызывало сомнений.

Габриэль взглянул на собеседницу вопросительно. Пенелопа понимала, что объяснила не слишком понятно, и попыталась сделать это еще раз:

– Видишь ли, болезнь Майкла проявлялась как в выраженных всплесках активности, так и в приступах ужасного уныния, при этом одно неминуемо следовало за другим. Каждая из этих крайностей была поразительной по силе проявления. А я поначалу не придавала этому значения. Страшно подумать, с какими ужасными проблемами столкнулась наша семья, когда я, проснувшись как-то утром, заметила, что Майкл просто ушел. Исчез, не оставив весточки. Позже слуги сообщили, что он в сопровождении одного из них отправился в Лидс, прихватив с собой только краски. Конечно, они могли ошибаться, но, по их словам, это была не первая отлучка и путь Майкла обычно лежал в Лидс.

– Он оставил тебя одну посреди ночи?

– Да.

Пенелопа вспомнила, какое отчаяние испытала тем утром. И как она злилась на мужа за эту выходку. За такое неуважительное, пренебрежительное отношение к жене. Она не понимала тогда, что он был просто болен. Как не понимала и многого другого.

– Впоследствии я узнала, что его состояния цикличны, они сменяют друг друга и повторяются. Иногда их проявление слабее, иногда – сильнее.

Габриэль побледнел.

– Мои приступы ведут себя точно так же.

– В смысле – повторяются?

Он растерянно кивнул. В глазах его потемнело.

– Повторяются. Иногда – сильнее, иногда – слабее…

Пенелопа покачала головой.

– Но ты говорил, что никогда не испытывал грандиозных по силе позитивных чувств, как это было у Майкла. Поэтому ваши недуги нельзя сравнивать.

Габриэль раздраженно отвернулся, ничего не ответив. В глубине души он понимал, что Пенелопа права.

– И твои приступы длятся часами, – заметила она. – А приступы Майкла – днями и даже неделями.

– Неделями? – удивленно переспросил Габриэль.

– Да. И позитивные, и негативные. Но я решила действовать, – сказала Пенелопа, внезапно ощутив непреодолимую усталость. – Я не знала, как понимать его поведение, но молча терпеть не собиралась. Поэтому в спешке отправилась за ним. Мое появление сильно его взволновало. Хотя он старался вести себя как ни в чем не бывало, делал комплименты, шутил.

Пенелопа вспомнила, в каком замешательстве пребывала тогда. Как же она могла терпеть мужа, чьим действиям не могла найти ровным счетом никакого объяснения?

– Он осыпал меня извинениями. Говорил, что просто не привык еще к роли мужа, который должен предупреждать жену о своих поездках. Убеждал, что всегда отправляется в Лидс, когда чувствует прилив вдохновения. Клялся, что картины здесь получаются лучше… Молил о прощении. Обещал, что подобное больше не повторится. Я поверила. Я очень любила его.

Боже, какой же простодушной она была.

– Тогда я не знала, что он пребывал на пике очередного своего периода. Я говорила себе: он растрачивает слишком много энергии на создание картин, ему требуется отдых и он просто хочет побыть один в загородном поместье. – Пенелопа вздохнула. – Но в глубине души я понимала: что-то не так. Я стала присматриваться к нему. Майкл по-прежнему мало спал, но теперь старался скрывать это от меня. И он начал меняться.

– Меняться? – Габриэль пристально посмотрел на собеседницу. – Как?

– Трудно объяснить. Муж всегда был сильным и уверенным, но внезапно… он стал еще активнее, еще неугомоннее. Казалось, творческие идеи настолько переполняли его, что он вот-вот взорвется от их переизбытка. Он начинал очередную новую картину, но бросал ее на половине, вновь придумав что-то новое, лучшее. Он поразительно много говорил, неумеренно пил, но выглядел таким счастливым… А потом все резко изменилось.