Князь Вишневецкий хмыкнул. План паренька выглядел вполне трезво и разумно, без единого признака авантюризма. Имея неопровержимые доказательства своего происхождения и прав на престол… Пожалуй, в подобных обстоятельствах князь Адам поступил бы точно так же. Оповестить всех людей о своих правах, найти сторонников, подготовить торжественный въезд, дабы тайные убийцы тихо зарезать не смогли, выбрать удачный момент – и явиться к свободному престолу.
– Как же тебе удалось уцелеть, Дмитрий Иванович? – спросил хозяин замка, самим своим уважительным обращением признавая право гостя на знатное имя.
– Княже, мне было семь лет! Что я могу упомнить? – развел руками приземистый паренек. – Князь Григорий Ярославович опасался открывать мне мое происхождение, дабы я по детской глупости не сболтнул лишнего, и сие тянулось… До самых последних дней. До тех пор, пока я не получил материнского благословения, – гость показал перстень с изумрудным крестом, – и грамоту со своими приметами. Открыться в родных землях нам показалось самоубийством, и мы ушли от власти царя Бориса за Днестр. Так ты дозволишь мне остаться в твоем княжестве, Адам Александрович? У меня нет желания стать причиной твоей ссоры с русской державой. Коли ты против, я уйду дальше на запад!
– Ты меня как хозяина обижаешь, Дмитрий Иванович! – отошел к столу властитель замка. – Я не могу допустить, чтобы сын государя Ивана Васильевича, коего мы едва не избрали своим королем, ютился по постоялым дворам, словно разорившийся шинкарь! Я поселю вас в охотничьем домике, дабы там, в тишине и покое, вы смогли отдохнуть от долгого пути. Там же вам будет несложно заняться своим делом. Я найду уважаемых людей и православных служителей, каковые смогут заверить снятые со свитка копии своей печатью и своим именем, и даже согласен удостоверить оные списки сам.
– Благодарю тебя, княже, – снова поклонился паренек. – Я никогда не забуду твоей отзывчивости!
– Ты всегда можешь быть уверен в моей помощи, Дмитрий Иванович, – заверил хозяин замка и позвонил в колокольчик. – Все мы, истинные Рюриковичи, должны всегда помогать друг другу. Братья мы или нет?
На самом деле князь Вишневецкий еще не был уверен в том, как поступать далее. Воскресший царский сын? У него дома? Слишком невероятно! Как бы потом не оказаться в дураках, не стать жертвой насмешек… Гостю нужно устроить еще одну проверку. Но таковую, которую Адам Александрович придумает сам, по своему разумению, и в которой не может быть подвоха. А до тех пор…
Охотничий домик – это просто охотничий домик. Там допустимо жить и королю, и монаху. Никто и никогда не посмеет упрекнуть князей Вишневецких ни в том, что они приняли царевича без должного уважения, ни в том, что они воздали высокие почести безродному бродяжке.
В горницу вошел слуга – в добротном кафтане с беличьим воротом и оторочкой на рукавах, в лисьей шапке.
– Илия! – громко распорядился князь. – Посели моих гостей в нижнем охотничьем доме и проследи, чтобы они ни в чем не знали нужды!
– Слушаюсь, господин, – склонился холоп.
– Благодарю, Адам Александрович, – снова приложил ладонь к груди молодой гость.
– Я вижу, ты вырос вдали от дворцовых интриг, Дмитрий Иванович, – неожиданно прищурился на него князь Вишневецкий. – Ты честен и прямодушен. Дозволь дать тебе один совет?
– Приму с радостью, княже, – отозвался паренек.
– Никогда и никому не рассказывай, как ты уцелел, Дмитрий Иванович, кто помог тебе спастись и где ты скрывался от царских глаз. Во всяком случае до тех пор, пока ты не сможешь вознаградить своих покровителей. Не забывай, что ты здесь, а они там, под властью тирана. Если царь Борис узнает их имена, то обязательно захочет отомстить всем людям, проявившим к тебе доброту.
– Да, княже… – сглотнул царевич.
– Не беспокойся, – понял его опасения князь Вишневецкий. – Даю слово, что никогда и никому не раскрою имя твоего воспитателя.
Паренек молча склонился в поклоне.
– Ступай, отдохни, Дмитрий Иванович, – отпустил гостя хозяин замка. – Я искренне рад нашему знакомству и нашей встрече!
Нежданная встреча ждала в этот день еще одного знатнейшего князя, занятого службой на совсем другом краю славянской земли – в Господине Великом Новгороде. Василий Иванович Шуйский, уже больше года сидевший на берегах Волхова воеводой, пребывал в сей час в большом кресле, стоящем в темной и мрачной большой палате Приказной избы, на воеводском дворе Новгородского кремля.
– …а Неревский конец для сего дела ставит полтораста землекопов, по полтора алтына за неделю, – устало и однообразно зачитывал стряпчий грамоту, подставляя ее падающему из слюдяного окна свету, – а Людин конец ставит осьмнадцать лошадей с возками, да три бочки солонины, да три груздей черных, да короб рыбы разной, да пять пудов репы на прокорм, а Плотницкий конец ставит триста стволов окоренных в половину охвата, да четырнадцать топорников, а Словенский конец скоб железных четвертных три пуда, да гвоздей два пуда, да петли воротные, да два полных полотна…
Голос качался и убаюкивал, угрюмо пыхтели бояре, от прохудившейся печи тянуло гарью, дыхание множества людей делало воздух спертым.
– …и сего расхода выходит по полторы копейки на двор, да рубль двадцать с торга, да по копейке с верхних причалов… – продолжал бубнить писарь, крутя в руках гусиное перо. – А из плашек, снятых на нужды истопные, передать половину на двор пастырский, да половину на двор воеводский…
Сумеречной и черной палата была вовсе не потому, что кто-то желал здесь кого-то напугать. Просто с годами рубленые стены потемнели, бревенчатый потолок закоптился, тесовый пол затоптался – украшать же, вычищать присутственное место никому и в голову не приходило. Зачем? Красиво и светло должно быть в церкви, нарядно – дома. А в казенном деле надобно казенными делами заниматься, а не головой крутить.
– …а коли остаток в казне после дела возникнет, оный на нужды храма Софийского употребить! – громко выдохнул стряпчий и вроде как даже негромко зарычал от усталости.
– Так что, бояре, приговорили? – пристукнув посохом, вопросил князь Шуйский.
– Приговорили, приговорили… – забурчали бородачи в тяжелых шубах и стали по одному подходить к свитку, подписывать.
Последним свою подпись и печать поставил воевода и с облегчением перевел дух: смета на ремонт западной стены Земляного города наконец-то была утверждена!
Стряпчий торопливо свернул длинный свиток, явно разделяя радость воеводы, показал его князю:
– Прикажешь копию для работы снять да в архив отправить, Василий Иванович?
– Две копии, – уточнил князь Шуйский. – Одну для артели и одну в Москву, дабы о хлопотах здешних тоже ведали. Я же к грамоте о ремонте крепостных укреплений требование на огненное зелье и пушки приложу да испрошу разрешения на перестройку двора воеводского. Обветшал совсем, бесполезно ужо латать да конопатить. Из камня возводить надобно, дабы раз и навсегда от мороки сей избавиться! – Воевода Новгорода вздохнул и поднялся из кресла. – Ты мне о том напомни, как списки готовы будут.
– Воля твоя, княже, – поклонился стряпчий и вышел из присутственной палаты.
Воевода, тяжело ступая, подошел к окну, на треть заметенному снегом. Высокий посох из лакированной вишни, с золотой змейкой от основания до верха, да тремя яхонтами в навершии, соболья шуба, крытая драгоценным зеленым кашемиром, накинутая поверх красной ферязи с золотым шитьем и песцовой опушкой, высокая бобровая шапка. Достойное высокого поста одеяние давило на плечи сильнее ратной брони, и больше всего Василию Ивановичу хотелось сейчас оказаться в военном походе: свежий ветер, искрящийся наст, азарт смертельной схватки, взятая на меч богатая добыча… Душа просила простора и веселья – коли не войны, так хотя бы просто скачки, вина, сокола на руке и куропатки в небе! Однако служба держала его здесь, в черной, душной и прокопченной палате, вынуждая торговаться с выборщиками от новгородских концов за каждую копейку, надобную на городские нужды, да каждодневно разбирать однообразное сутяжничество.
От двери послышалось хриплое осторожное покашливание.
– Что там, Игнат? – не оборачиваясь, спросил воевода.
– Две вдовы, княже, да жалобщики низовские.
– И чего вдовы не поделили?
– Одна на немцев челом бьет, что ворота ей попортили да за обиду платить не желают, вторая на детей своих жалуется, ее материнский суд не признающих, да селяне на епископа говорят, что сено, ими заготовленное, в свои закрома вывез.
– Епископ сено ворует? – удивившись, повернулся князь.
– Трудники сказывают, плачено было за оное, вот и забрали.
– Наверняка смерды добро чужое перепутали, да признаться не хотят.
– Оно, знамо, так, княже. Но споры же меж святым двором и черным людом токмо ты разрешить властен. Никому иному служители церковные неподсудны.
– Да не мне, – угрюмо поправил воевода, медленно возвращаясь к своему креслу, – а царской власти, каковую я здесь представляю. И сужу я именем московского государя. Зови первыми жалобщиков низовских. Мыслю я, с ними быстрее всего разобраться выйдет. Без бабских слез.
Слуга раскрыл дверь – и внезапно в нее влетела, взмахнув, точно крыльями, меховым плащом, большегрудая и широкоплечая юная красотка с изумрудными глазками, жемчужными зубами и рубиновым ожерельем на плечах. Впорхнула, пролетела через зал и повисла на шее воеводы, радостно хохоча:
– Князь Василий!!!
Воевода только охнул от невероятного наваждения, столь яро гостья напомнила ему покойную Елену, и, не сдержавшись, крепко поцеловал ее в губы.
Гостья не отстранилась от поцелуя, но после отступила и закружила князя, схватив его за руки:
– Князь Василий, князь Василий! Я как услышала, что дядюшка тебе на смену направляется, воеводой в Новгород, так сразу вместе с ним сюда ехать напросилась! Князь Василий, ты чего молчишь?! Мы же целый год не виделись! Нечто ты не рад?!
Василий Иванович резко потянул ее за руки к себе, схватил за плечи и спросил полушепотом, почти в упор глядя в любимые глаза:
– А хочешь, Мария, никогда более со мной не разлучаться? Ни на день, ни на год, ни днем и ни ночью? Всегда всю жизнь оставшуюся быть со мною рядом?
– Это как? – насторожилась девушка.
– Замуж за меня, Мария моя, краса ненаглядная, пойдешь? – еще тише спросил новгородский воевода.
– Замуж?.. – Гостья замерла, стремительно наливаясь румянцем.
Трудно сказать, что в этот миг творилось в ее душе. Может статься, рвалась наружу истинная любовь к обаявшему девушку нежностью и страстью зрелому мужчине. Возможно, это было еще детское восхищение могучим витязем – статным, сильным, красивым и уверенным в себе. А может быть – юная девица уже успела обзавестись холодной расчетливостью и понимала, что перед нею стоит самый знатный человек этого мира, богатый и почти всесильный. Кто знает, какие мысли и чувства роились в эти мгновения в очаровательной головке юной княжны? Важно лишь то, что они вырвались наружу всего лишь одним заветным словом:
– Пойду!
И едва только оно слетело с губ Марии, девушка отпихнула мужчину, кинулась к дверям, спряталась за спину вошедшему отцу и коротко выдохнула ему в самое ухо, словно пожаловалась:
– Князь Василий меня замуж позвал! А я согласилась!
– Ты, верно, хотела сказать, что любезный Василий Иванович пообещал прислать сватов? – степенно поправил ее князь Буйносов. – И ты, Мария, всецело полагаешься на мою родительскую волю?
– Да, разумеется, Петр Иванович, – согласился князь Шуйский. – Дочка твоя выросла красавицей на диво. Гладка, бела, величава. Прямо сердце замирает и мысли кружатся. И от великого и искреннего своего чувства я пожелал узнать, куда мне присылать своих сватов? Ведь в Новгороде подворья вашего вроде как нет?
– Я ныне, княже, всего лишь брата своего провожаю, – спокойно поведал отец невесты. – После того, как он на воеводство сядет, я полагаю посетить свое смоленское поместье. Раз уж ты от службы здешней освобождаешься, Василий Иванович, то приглашаю тебя вместе с нами в сие путешествие. И коли ты не передумаешь, то наша родовая усадьба станет лучшим местом для приема сватов, а наша родовая церковь – лучшим местом для объявления о помолвке.
– Батюшка-а!!! – Девушка прыгнула сзади на шею родителю, чмокнула отца в щеку, от полноты чувств поджав ноги, и чуть не опрокинула князя Буйносова на спину. Хорошо, сил хватило в последний миг удержать!
2 мая 1602 года
Село Скоробово Смоленского уезда, церковь святых Петра и Павла
Звонница главного деревенского храма запела звонко и радостно еще задолго до полудня, объявляя всему честному миру, что сегодня случится праздник – и потому со всех краев богатого многолюдного поселения, числом жителей превосходящего иной город, к главной площади потянулись любопытствующие селяне. Вскоре возле крыльца спешился князь Шуйский, одетый ради такого случая легко и скромно: соболий плащ поверх сверкающей золотом ферязи, оплечье с самоцветами да широкая бобровая шапка с одиноким рубином во лбу. В этот день Василию Ивановичу хотелось выглядеть не знатным царедворцем, а добрым молодцем, и ради того он коротко постриг бороду, обрил голову до блеска, забыл про посох и спрятал глубоко в сундук тяжелую московскую шубу с высокой папахой.
"Любовь, опрокинувшая троны" отзывы
Отзывы читателей о книге "Любовь, опрокинувшая троны". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Любовь, опрокинувшая троны" друзьям в соцсетях.