– Оставьте меня наедине с Василием Ивановичем, – хрипло потребовал он, глядя в лицо князя Шуйского.

Бояре, кряхтя и постукивая посохами, покинули Думную палату. Дождавшись, когда за ними закроется дверь, Борис снял со столика рядом с троном белый бумажный свиток и протянул князю:

– Читай!

Василий Иванович развернул грамоту, пробежал ее глазами, пожал плечами:

– Да чушь полнейшая!

– Твоя работа? – грозно вопросил самозваный государь.

– В Польше объявился молодец, называющий себя чудом спасшимся царевичем Дмитрием Ивановичем? – Князь Шуйский презрительно поморщился. – Брехня! Царевич Дмитрий мертв! Убит еще десять лет назад, в Угличе.

– При дворах королевских Европы расходятся письма, в коих утверждается, что он цел и невредим и готов занять русский престол! И тому приводятся многие доказательства.

– Что тебе до мнения поганых схизматиков, Борис Федорович? – пожал плечами князь Шуйский. – Плюнуть и растереть.

– До дворов европейских мне дела нет! – повысил голос самозваный царь. – Но ведь кто-то по домам боярским и княжеским письма подметные рассылает с доказательствами прав Дмитрия Угличского на престол! И на письмах тех, князь Василий, твоя подпись!!!

Борис Федорович сгреб со столика сразу несколько свитков и швырнул в князя Шуйского:

– Что на сие скажешь, Василий Иванович?!

– Царевич Дмитрий мертв! – твердо ответил князь Шуйский.

– Уверен?! Почему же в грамотках твоих иное написано?!

– Я сам вел следствие! Оное дело государем Федором Ивановичем и Священным собором признано и утверждено!

– Твоя подпись стоит!!! – ткнул указательным пальцем в рассыпанные свитки Борис Годунов. – И печать Священного собора! Насквозь тебя вижу, Василий Иванович! Ты, по углам темным таясь, под меня, под сына моего копаешь, с царствия низвергнуть пытаешься!

– Хотел бы, давно скинул, Борис Федорович, – оскалился князь Шуйский. – Еще под Серпуховым повесил бы с холопами, и все дела! Мне для сего дела тайные сговоры ни к чему. Своей воли хватит!

Самозваный государь громко заскрипел зубами, глядя на знатного Рюриковича с неприкрытой ненавистью. Подумал, распрямился на троне, прижавшись к спинке:

– Ты один, Василий Иванович, в тайны следствия Угличского посвящен, твоя подпись на письмах подметных стоит. На тебя все признаки заговора супротив династии моей указывают. Коли ты, князь Шуйский, невиновен, то избавь меня от этого самозванца! – рявкнул Борис Годунов. – А до того часа жениться тебе, князь Шуйский Василий Иванович, воспрещаю!

Самозваный государь и первый по знатности человек православной Руси с минуту сверлили друг друга взглядом. Князь Шуйский остро жалел, что три года назад и вправду не повесил самозванца своею волей, не сговариваясь с прочими Рюриковичами. Борис Годунов радовался, что нашел для знатного соперника надежный поводок.

Василий Иванович вполне мог наплевать на приказы худородного правителя. Мог взбунтоваться и поднять против него толпу, мог тихо и мирно сказаться больным и жить своей жизнью, не обращая на царя внимания. Но вот князь Буйносов – Петр Иванович слуга преданный. Он воли Бориса Годунова не нарушит. Коли царь жениться запретил – своей дочери Шуйскому не отдаст.

Вспомнил о сем и князь Василий. И потому, скрипнув зубами, опустил глаза:

– Хорошо, Борис Федорович. Я с сей напастью разберусь.

* * *

Между тем в далеком Вишневце никто пока не догадывался, сколь великую головную боль они успели учинить русской столице. Князь Адам Александрович и царевич Дмитрий Иванович оценивали свои успехи более чем скромно. В этот самый день они вдвоем сидели в креслах на балконе замка, любовались текучими водами Горыни, склонившимися над рекой плакучими ивами и плещущейся в омуте прикормленной рыбой, попивали желтое токайское вино.

Убедившись в знатности русского гостя, властитель Приднестровья позволил ему многие вольности: сидеть в своем присутствии, есть за одним столом, смотреть в глаза и беседовать на равных, что сразу сблизило двух мужчин.

– Король Сигизмунд опять отказался допустить тебя на прием, – со вздохом признался князь Вишневецкий. – Наш правитель отчаянный трус! После разгрома, учиненного русскими королю Баторию и шведским войскам, он боится ссориться с царем Годуновым. Вместо того, чтобы железной рукой утвердить свою волю, король пытается сговориться с Москвой о вечном мире. Ныне переговоры идут успешно, и он опасается спугнуть удачу.

– Может статься, мне представиться при другом дворе? – сделал пару глотков вина неказистый паренек. – Если меня нигде не принимают, то мой титул и моя родовитость остаются под сомнением.

– Не спеши, Дмитрий, – покачал головой властитель Приднестровья. – Неуверенность и суетливость не пристали законному наследнику русского престола. Нам еще не ответил Римский престол. Между тем мнение папы может стать решающим для всего цивилизованного мира. К тому же твое происхождение делает тебя достойным трона Польского королевства и Литовского княжества. Нужно намекнуть Сигизмунду, что, если он не проявит достаточного дружелюбия, его несложно заменить. Пусть выбирает между согласием и враждой! Наш король труслив. Я уверен, что он предпочтет первое. Но главное, твои будущие подданные должны знать о твоем существовании и о том, что ты любишь их и полон тревоги за их судьбы, обеспокоен тяготами, что обрушивает на них злобный самозваный тиран. Одними рукописными листками тут не обойтись. Надобно купить типографию и печатать в ней твои воззвания и копии судного дела тысячами копий, отправлять их в Московию каждый месяц. Только тогда известие о твоем существовании дойдет до самого последнего русского пахаря!

* * *

Учиненный князем Василием Шуйским сыск показал, что «Угличское дело» около года назад истребовал для себя патриарх Иов. Подозревать оного смысла не имело – ведь именно Иов возвел на престол худородного Годунова и по сей день твердо его поддерживал. Посему интерес обратился на исполнителя поручения, некого Гришку Отрепьева – писаря, неведомо откуда возникшего и невесть куда скрывшегося. Архиереи Чудова монастыря дружно уверяли, что ничего о сем молодце не ведают, а выдвинули оного лишь ради его красивого почерка и умения сочинять благолепные хвалы святым. Попытки же проследить его рекомендации привели лишь к покойному священнику Загорского монастыря.

Упершись в тупик, Василий Иванович подошел к поискам с другой стороны и проследил судьбу писаря от происхождения и по службе. Документы показали, что Отрепьев пребывал по росписи при дворе Захарьиных. Заподозрить причастность оных к заговору тоже было невозможно, ибо все они с женами и детьми пребывали в ссылке, и в большинстве оказались уже заморены насмерть. Немногие еще выжившие томились в далекой глухомани, под строгим надзором приставов.

Вывод оставался один: захарьинский холоп и беглый диакон Гришка Отрепьев действовал по собственному умыслу! О чем князь Шуйский и поведал Борису Годунову, а тот указал Посольскому приказу без промедления уведомить о сем европейские королевские дворы.

Между тем в Европе подобным россказням московского правителя не особенно верили. После того, как специальный посланник римского папы, нунций Рангони ознакомился с документами, подтверждающими происхождение Дмитрия Ивановича, Святой престол признал царевича истинным наследником русских земель и сам наместник бога на земле начал с ним, как с равным, переговоры о распространении истинной веры на восток. Подобное признание пробудило многие европейские дворы вступить с гостем Адама Вишневецкого в переписку как с законным наследником русского престола и будущим царем. Последним сдался король Сигизмунд, и в новом, тысяча шестьсот четвертом году все-таки принял у себя во дворце сына Иоанна Васильевича. Правда, встреча случилась личной и полутайной, всего при нескольких свидетелях.


Месяц тянулся за месяцем, закончилось лето, началась зима. Христианский мир отпраздновал Рождество, а затем и языческую Масленицу, началась новая весна.

Жители православной Руси постепенно привыкли к тому, что где-то рядом, в близких землях, живет и здравствует сын государя Ивана Васильевича, законный наследник московского престола. Письма от него постоянно обнаруживались на торгах, на улицах, в церквях – где-то прибитые к стенам, воротам и заборам, где-то оброненные на пол, где-то подброшенные под дверь. Заверенные православными священниками южных земель, казачьими атаманами, литовскими воеводами и польской знатью, они постоянно напоминали о беззаконности правления царя Бориса и существовании истинного наследника, указывали на глупости и самодурство тирана, напоминали про устроенную им нищету и голод, обещая вернуть державу ко временам Федора Блаженного, старшего брата Дмитрия Ивановича.

«Государь» Борис Федорович от всего этого пребывал в состоянии бессильного бешенства. Дотянуться до знатного соперника он не мог, его опровержениям никто не верил. Крайним же в этой схватке оказался князь Василий Шуйский – запрет на женитьбу терзал его душу и душу его возлюбленной невесты. Терпеливо ждать ровно три года, пока невеста повзрослеет и окажется на выданье, даже обручиться! И вдруг в самый последний миг – оказаться перед захлопнутой дверью!

Мария уже не просто выросла из состояния невинной девочки – ей исполнилось девятнадцать. Впору второго ребенка в пеленках качать! А вместо этого у нее и у князя Шуйского оставались лишь спрятанные в амулеты заветные колечки да надежда на скорое разрешение всей этой напасти…


Царевич же сим противостоянием ничуть не мучился – он наслаждался жизнью, свободой, всеобщим уважением и восхищением. Балы и маскарады, загонная охота и игра в шары занимали большую часть его времени. Главная тяжесть «борьбы за престол» легла на типографию и плечи Григория Отрепьева, ведущего своим красивым почерком переписку с Ватиканом и королевскими дворами Европы. Но основным оружием Дмитрия Ивановича стало терпение. О нем знали, его поддерживали, в его правах не сомневались. Царевичу требовалось лишь дождаться смерти Бориски Годунова, и торжественно вернуться на Родину, к отчему престолу.

Так завершилось второе лето его жизни в гостях у властителя Приднестровья, минула вторая осень, случилось второе Рождество и вторая Масленица. В Приднестровье пришла новая весна.


24 мая 1604 года

Приднестровье, Вишневецкий замок

Весенний бал князя Адама с каждым часом разгорался все сильнее. Под влиянием вина, шуток и хорошего настроения общее веселье нарастало, после жеманных менуэтов с аллемандами и вполне приличных ригодонов с брандлями гости все охотнее кружились в гальярдах и прыгали в вуррах, а затем затеяли беззаботную всеобщую фарандолу – бегая по залу длинной цепочкой, взявшись за руки, проскакивая мимо столов, кружа испуганных слуг, выскакивая из бальной залы и ныряя в нее обратно через соседнюю дверь. В этом танце соседкой царевича оказалась крохотная, как куколка, и столь же изящная девица, ростом всего лишь по плечо не самому высокому Дмитрию Ивановичу. Красотка с пронзительным синим взглядом, с белым и изящным, словно вырезанным из слоновой кости, лицом, с такими же игрушечными и снежными руками.

Столь невероятная и совершенная красота, словно острый клинок, ударила в самое сердце юноши, перевернула его душу и оставила в ней только одно-единственное желание: подхватить красотку на руки, закружить, закружить и крепко-накрепко прижать к своей груди…

Оборвалась музыка, рассыпалась фарандолла, однако царевич удержал пальцы незнакомки в своих.

Она удивленно вскинула брови.

По счастью, музыканты, давая отдых запыхавшимся людям, заиграли паванду, и Дмитрий галантно предложил:

– Позвольте вас пригласить…

Девушка спорить не стала, позволила провести себя по кругу, сближаясь и расходясь в величавых фигурах танца, разворачиваясь и бросая боковые взгляды. Когда же музыка смолкла, она дала возможность проводить себя к окну, возле которого князь Вишневецкий, еще не спрятавшийся под маской, беседовал с дородным шляхтичем, длинноносым и высоколобым, ростом на две головы выше царевича.

– Ты очень вовремя, Дмитрий! – обрадовался появлению царевича хозяин замка. – Позволь представить тебе сандомирского воеводу пана Юрия Мнишека. Он мой старый друг, храбрый воин и ближний соратник покойного короля, сохраняющий ныне большое влияние при дворе. В две ближайшие недели он станет гостить в моем замке и сможет дать важные советы в нашем деле.

– А кто сия прекрасная фея? – Паренек проводил взглядом скользнувшую к стене и дальше, в сторону столов, девушку.

– Сие есть моя дочь Марианна, – самодовольно пригладил короткую черную бородку сандомирский воевода.

– Она восхитительна! – не сдержал своего восторга царевич. – Она светла, как ангел! Она красива, как озерная лилия! Она соблазнительна, как глоток вина в жаркий полдень! Она желанна, как тепло очага в крещенский мороз!