Ныне от обломков укрепления осталось совсем мало целых бревен, а кроме того ядра развалили ближние стены. Теперь можно было попытаться взять крепость еще раз.

В еще более далеком Путивле метался в восьмиугольной тайной келье под башней храма Богородицы царевич Дмитрий Иванович, более беспокоясь о стойкости казаков, нежели о здоровье самозваного царя. Когда Кромы падут – царские войска придут на берега Сейма. И ему следовало принять решение: остаться или бежать? Умереть с честью или сгинуть в безвестности? Совсем еще молодому царевичу очень хотелось жить! Однако любовь, отравившая его сердце, обещала сделать таковую долгую жизнь горькой и бессмысленной.

А до берегов Онежского озера еще не добрались известия даже о вторжении царевича Дмитрия на Русь, о его первых успехах и неудачах. Инокиня далекой Толвуйской обители готовила послания для своего брата в Польшу, в дунайские земли, молилась о здоровье мужа, заточенного еще севернее ее и ныне оставшегося последним живым потомком рода Захарьиных, ибо всех остальных взрослых родственников покойного царя уже сожрала ссылка, заморили до смерти приставы и злоба Бориски Годунова.

О ненавистном царе монахиня Марфа тоже не забывала, вознося ему проклятия едва ли не чаще, нежели молитвы святым.

И еще по земле Русской шли, от селения к селению, от монастыря к монастырю двенадцать чудовских монахов, разнося людям слово о великом чуде, явленном Господом своим православным чадам! О спасении от смерти царевича Дмитрия Ивановича, о третьем сыне великого и грозного царя!


1 мая 1605 года

Крепость Кромы, лагерь царской армии

Полтора десятка боярских детей, одетых в кольчуги и колонтари, въехали в лагерь вскоре после полудня и спешились во дворе дома, избранного воеводой Басмановым для своей ставки. Один из воинов, одетый в дорогой бахтерец, с куньим плащом на плечах, решительно вошел в избу. Не прошло и четверти часа, как изнутри послышался болезненный, тоскливый вой, словно у связанной лосихи уводили ее лосят, и почти сразу воин в бахтерце выскочил наружу, быстро поднялся в седло, кивнул: «Поехали!» – и маленький отряд на рысях помчался прочь.

Проводив их взглядами, ближайшие бояре кинулись в дом.

Воевода Петр Басманов лежал на столе ничком весь в слезах и колотил по столешнице кулаками[18]:

– Негодяи! Подлая кровь! Выродки! Лжецы!

– Петр Федорович, да что же с тобою случилось-то? – забеспокоились воеводы разных полков.

Пока они утешали боярина Басманова, похлопывая по плечам и даже поглаживая по спрятанной в кольчугу спине, второй воевода Замятня Сабуров поднял упавшую на пол грамоту, развернул пробежал глазами…

– Что-о-о?! Меня, царского родича, первого воеводу всех походов Андрейке Теляковскому в холопы?! – Замятня Иванович, злобно зарычав, швырнул свитком в стену: – Да не бывать такому! Сдохну, а не попущу! Пусть сам списки свои ест, из рук холопьих назначения не приму! Они там все рассудка, нешто, лишились? Кто роспись составлял? Зачем?

Настала очередь боярина Ляпунова поднимать и разворачивать грамоту. Быстро ее просмотрев и не найдя лично для себя ничего позорного, он глянул в самый низ:

– Дьяк Разрядного приказа Семен Годунов… Именем государя нашего, Федора Борисовича…

В избе повисла мертвая тишина.

– Смотрите, смотрите, еще грамоты быть должны! – первым спохватился старший пушечного наряда.

Бояре закрутили головами, наклонились и почти сразу обнаружили отброшенную под лавку шкатулку. Достали, открыли, извлекли еще три свитка. Один содержал присягу новому государю, к каковой следовало привести полки, второй повествовал о смерти государя Бориса Федоровича и восшествии на трон царя Федора Борисовича, третий призывал мелких худородных воевод боярских детей Петра Басманова и Замятню Сабурова в город Новгород-Северский, в ставку старших знатных воевод князей Андрея Теляковского и Михаила Катырева.

– Чего делать станем, побратим? – толкнул плечом боярский сын Терентий Любавин боярского сына Каштана Турева. Худородные служивые, сидевшие на местах третьих воевод полков правой и левой руки, переглянулись. – Нас, вестимо, и вовсе в сотники задвинут.

– Да я бы лучше домой отъехал, – ответил соседу по Ярославским землям молодой воин с короткой русой бородкой. – Сев в разгаре, догляд за работой надобен, а нас всю зиму по домам не распускают. В хозяйстве дел невпроворот, кто без меня с оброками и ставнями разбираться станет? Еще в декабре ожидал вернуться, жене никаких наставлений не оставил.

– Вот и я так мыслю, побратим, – согласился такой же юный помещик, но одетый не в панцирную кольчугу, а в колонтарь из нашитых на войлочную куртку железных чешуек. – Пусть старшие воеводы о сем печалятся. Нам все едино здесь не выслужиться. Закончить бы хоть чем-нибудь, да домой!

С этими словами молодые воеводы отступили к дверям и ушли наружу. Вскоре их примеру последовали остальные служивые люди, оставив обоих командующих армией наедине с их горем и присланными бумагами.

– Я тут старался, ночей не спал, живота не жалел! На штурм дважды сам ходил, под пулями стоял! – продолжал сетовать Петр Басманов. – А меня разом, ако пса шелудивого, за шкурку, да в мусор кинули! Теляковскому в рабы! Ни слово, ни грамота воеводы Шуйского им более не указ! Свои руки у них нонеча заправляют!

– Зятя свого Семка в люди большие тащит, ни стыда ни совести не ведая! – соглашался с ним Замятня Сабуров. – Нет им до службы интереса, нет им до наших стараний и званий никакого дела! Место чужое хапнуть хотят, и плевать им на все прочее! Архип, вина принеси!

Холоп поставил на стол бочонок сливовой наливки, и служивые люди смогли залить свою обиду темным густым хмелем.

К вечеру воеводы поняли, как надобно поступить после подобного унижения, и призвали к себе на совет всех прочих командиров. Совещание оказалось кратким. Петр Федорович Басманов встал, хлопнул ладонями по столу и объявил:

– Сворачивайте лагерь, служивые, грузите возки, собирайте припасы. Завтра поутру выступаем ко городу Путивлю, в коем затаился самозванец, за государя Дмитрия себя выдающий. С ним мы воевать посланы, вот в самой берлоге сего негодяя и захватим!

– А как же… – неуверенно заговорил боярский сын Ляпунов.

– Когда иных воевод сюда пришлют, тогда они командовать и станут! – решительно отрезал Басманов. – А до того часа здесь приказываем мы с Замятней Ивановичем!


5 мая 1605 года

Город Путивль

Внезапно ударивший набат заставил жителей, что находились за пределами крепостных стен, бросить все дела и поспешить к крепости, скрываясь за ее высокими крепкими стенами от неведомой пока опасности. Кто был пугливее – бежал со всех ног сам, кто похрабрее али хозяйственнее – гнал перед собой скотину, птицу, быстро сворачивал в узел и волок на спине самый ценный скарб, что имелся в доме.

Путивлянам повезло. Показавшаяся на дороге армия повела себя на диво беспечно и не выслала перед собой конных разъездов, что первыми налетали на вражеские селения и – если везло – успевали перехватить припозднившихся людей, слишком долго собиравших в слободах свое добро. А если не везло – сталкивались с высланными из крепости встречь такими же легкоконными отрядами. Но только более свежими и многочисленными.

Однако в этот раз боярская кованая конница и закинувшие за спину бердыши стрельцы пришли без разведки. Они быстро заполонили слободские улицы и склоны под городской стеной, выстраиваясь полками и сотнями.

На стенах стрелки и пушкари торопливо зажигали фитили, раздували жаровни и начинали калить в них запальники; знающее свое место городское ополчение потащило наверх кули с порохом и ядра, пищали и копья из оружейных комнат, ведра с водой – на случай, если осаждающим удастся что-то зажечь. Ведь стены-то – они, может, и каменные. Да вот навесы от дождя, ящики с припасами, лесенки и подпорки – все едино из дерева.

Между тем царская рать не спешила разбивать лагеря, начинать осадные работы и не пыталась с ходу выбить ворота и войти в твердыню. Она мягко обтекла вознесшийся над полноводным Сеймом Путивль с трех сторон и остановилась. Вперед выехали двое хорошо одетых бояр: бахтерцы, шлемы с позолотой, крытые ярким сукном меховые плащи, сабли с вычурной отделкой.

– Эй, городские, кто тут есть такой храбрый, чтобы царским именем себя называть?! – привстал на стременах воин усталого вида, с короткой серой бородой, стриженной модно, однако ныне растрепанной и пыльной. – Кто тут среди вас Дмитрием Ивановичем себя величает?! Коли ты государь законный, так выходи к войску своему православному! Дай хоть глянуть на тебя, царевич, в облике твоем убедиться!

Воин развел руками и оглянулся на подступившую рать.

Стрельцы и боярские дети одобрительно загудели.

– Ждите! Сейчас я к вам выйду! – закричал с надвратной башни низкорослый парень и ринулся вниз по лестнице.

– Стой, куда?! – покатился следом Отрепьев. – Схватят! Повяжут! Убьют!

– Все едино убьют, Гришка! Уж лучше под именем своим сгинуть, нежели трусом безродным.

– Подожди хоть, пока грамоту принесу!!! – отчаянно взмолился диакон Чудова монастыря.

Спустя четверть часа подъемный мост Путивля опустился, створки ворот разошлись, и наружу вышли несколько монашек, как бы напоминая подступившим воинам о чести и совести, а затем быстрым шагом едва не выбежал низкорослый и чуть кривоватый молодой боярин в бархатной рубахе и каракулевой округлой шапке с большой бляхой на лбу. Его пытался догнать монах лет тридцати, несший под мышкой шкатулку, а на поясе – чернильницу и большую плоскую сумку для бумаги.

Воеводы переглянулись, спешились.

– Ты, что ли, царевич? – прищурился боярин Басманов, опустив ладонь на рукоять сабли.

– Я! – развернул плечи неказистый мужчина.

– Меня слушайте, бояре, меня! – пискнул сзади запыхавшийся монах.

– А ты еще кто? – поинтересовался Замятня Сабуров.

– Писарь мой. Гришка Отрепьев, – ответил ему царевич.

– А-а-а! – Воеводы с интересом перевели взгляд на лопоухого монаха. – Так кто из вас самозванец?

– Сейчас сами узнаете… – согнувшись, выдохнул Григорий. Перевел дух, распрямился, открыл шкатулку, достал свиток, развернул и закричал как можно громче, чтобы услышали все служивые до самых дальних рядов: – На сей грамоте есть печать и подпись патриарха Иовы! Так ли, боярин?

Он показал свиток Басманову, Сабурову, и воеводы согласно кивнули.

– Печать царская и подпись государя Федора Ивановича!!! – завопил Гришка и снова показал боярам. И оба опять подтвердили увиденное кивком.

– Печать Крутицкая!.. Подпись митрополита Геласия!.. Подпись князя Шуйского!.. – продолжал оглушительно перечислять Отрепьев, а когда длинный список окончился, подбежал к полкам и прошел десятка два шагов перед передними рядами, показывая документ служивым людям. Потом вернулся к воеводам и встал рядом с ними, держа свиток так, чтобы бояре могли читать вместе с ним. Снова во всю глотку заорал:

– Учинен осмотр тела убиенного!!! По приметам царевича, явственным няньками, мамками, окольничим Клешиным!!! А именно!!! Глаза синие, родинка большая на носу справа, родинка большая на лбу высоко по правой стороне…

Неказистый молодой человек прошел ближе к полкам, повернулся к ним лицом.

– …волосы рыжие!..

Боярин сорвал шапку и отшвырнул ее далеко в сторону.

– …родинка продолговатая на груди да родинка с волосом на плече правом!..

Путивльский сидельщик через голову содрал рубаху и тоже откинул прочь.

– …одна рука длиннее другой!

Мужчина раскинул руки в сторону.

– По приметам сим в убиенном мальчике царевича Дмитрия Ивановича опознать не удалось!!! – вскинул грамоту над головой Григорий Отрепьев.

– Потому что я жив!!! – провозгласил Дмитрий Иванович и вскинул кулак: – Вот, смотрите все! Сие есть наперстный крест, каковой даровала мне моя матушка, царица Мария, благословляя меня на царствие! А сие… – показал он крест нагрудный, – сие есть крест моего отца, государя Иоанна Васильевича! И сим крестом напоминаю я вам всем о клятве, что давали вы моему отцу! Я его сын, кровь от крови и плоть от плоти, и данные отцу клятвы даны и мне тоже! Говорю вам, православные воины! Все беды, что случились с державою нашей по вине самозванцев Годуновых, в мое царствие обратятся вспять! Не станут более боги земли и небес гневаться на Русь, что попустила на святой трон подлого вора! Я же стану править так, как правил отец мой! Я верну на Русские земли покой, сытость и процветание! И ныне я спрашиваю у вас, храбрые витязи, верны ли вы данному моему отцу крестному целованию?!

Вокруг Путивля повисла долгая, душная тишина. Служивые люди медленно осознавали услышанное и увиденное и отчаянно пытались сделать правильный, единственно верный вывод, который определит всю их дальнейшую судьбу.

Первым решился на ответ боярин Петр Басманов. Он положил обе ладони на выточенную из белой кости рукоять сабли, опустился на одно колено и склонил голову: