– Мой государь!

Воевода Замятня Сабуров размашисто перекрестился и тоже преклонил колено перед наследником царского престола:

– Мой государь!

– Мой государь… Мой государь… Мой государь… – один за другим преклонили колено перед сыном Иоанна Грозного все русские полки. – Мой государь!..

– Клянусь вам, храбрые православные витязи, – сглотнул царевич Дмитрий. – Клянусь честью, вы никогда не пожалеете о своем выборе!

* * *

Обретшая царя армия пировала и веселилась два дня. Теперь, когда всем стало ясно, что кровавой осады и разорения не случится, князья Татьев, Мосальский, Лыков, принявшие Дмитрия Ивановича в своих землях, не жалели ни съестных припасов, ни хмельных. А на третье утро ратный обоз снова втянулся на узкую пыльную дорогу, направляясь в далекую северную Москву.

Армия двигалась обычным походным шагом, по пятнадцати верст в сутки. Легкие верховые гонцы, летящие одвуконь, проносились за день по пятьдесят. И потому весть о возвращении царевича Дмитрия к отчему престолу разлеталась далеко во все края, намного опережая самого героя. Когда спустя неделю сын Ивана Васильевича добрался до Орла, его уже дожидались с подарками выборные люди всей Рязанской земли во главе с митрополитом Рязанским и Муромским Игнатием.

Именно митрополит Игнатий и привел к присяге законному государю русские полки, а также примкнувших к походу князей и бояр.

Остановка в Туле стала еще более долгой. Здесь царевича Дмитрия ждали хлеб-соль, богатые царские хоромы, а также выборные люди уже всей Русской земли, воеводы разных полков и городов, казачьи атаманы, послы многих стран. Отсюда он впервые рискнул отправить письмо своей матери, сообщая о своем будущем воцарении и приглашая ее в Москву.


1 июня 1605 года

Москва, подворье князей Шуйских

– Если бы я не отпустил Марию, сегодня могли бы обвенчаться, – с грустью произнес князь Василий Иванович, стоя на крыльце в одном лишь стеганом татарском халате и с кубком шипучего кислого сидра в руках. Внизу, на разбитом вокруг небольшого пруда цветнике распускалась ароматная, как липовый мед, разноцветная сирень.

Самому воеводе все эти ягодки-цветочки, рыбки-цесарочки были глубоко безразличны. Князь Шуйский старался ради будущей супруги. Качели, вертушки, пруд с вечно грустными медлительными карпами, странные птицы с ярким оперением и необычным видом, клумбы с цветами и кустарниками – все это было сделано для развлечения юной Марии. Василий Иванович хорошо понимал, что княжна Буйносова, почитай, еще ребенок, и веселья ей захочется детского, шумного и веселого. Вышиванием бисера и плетением кружев она точно не успокоится. И вот теперь пруд есть, сирень есть, цесарки с лапами размером с кулак есть. А супруги – нет.

Однако же междуцарствие проходило тихо и даже благообразно. Никаких смут, никаких заговоров, никакого волнения. Бояре чинно похоронили и отпели царя Бориса, чинно признали его сына Федора законным наследником и спокойно, чинно и пристойно принесли ему присягу. Ни единого признака споров или недовольства. Даже просто взгляда косого на юного царя, и то никто не бросил.

– Чего боялись? – пожал плечами Василий Иванович и допил вино. – Теперь ждать, пока вернется…

Внезапно послышался стук, ругань, и у лестницы распрямился споткнувшийся о нижние ступени холоп:

– Княже, на Лобном месте посыльные царевича Дмитрия, бояре Пушкин да Плещеев, грамоту его читают!

– Царевич Дмитрий мертв! – сурово ответил князь.

– Царевич, может, и мертв, – пожал плечами слуга. – Ан посыльные его здесь!

Василий Иванович в задумчивости огладил пальцами бородку, а затем распорядился: «Коня седлайте!» – и ушел переодеваться.

Спустя полчаса князь, в стеганой ферязи, крытой шелком и опушенной куницей, в сопровождении шести холопов в распахнутых зипунах, выехал за ворота и на рысях помчался в сторону Васильевского спуска. Приблизиться к Лобному месту он не смог – толпа начиналась прямо от Варварки, однако даже сюда доносился голос одетого в добротную шубу и войлочную тафью боярина, в котором Василий Иванович не сразу узнал окольничего Богдана Бельского.

– Вот этими руками я его вынес, малого! – рассказывал князь, выставляя перед собой растопыренные пальцы. – Как известие дошло, что злоумышляют на царевича Дмитрия Годуновы, так сразу порешили мы с Нагими его в потайном месте спрятать, на иного мальчишку подменить. Нагие с попом ярославским договорились сына его в почете царском воспитать, а самого Дмитрия я сам, лично в Ярославль доставил! В целости и невредимости! Посему вот вам крест, православные, истинно говорю, жив Дмитрий Иванович и ныне в Туле к возвращению готовится!

– Врешь! – закричал со своего места князь Шуйский. – Врешь, паскудник! Я сам царевича покойного смотрел и свидетелей опрашивал! Царевич Дмитрий мертв, зарезался!

– Это ты врешь, князь Василий! – указал на Шуйского пальцем окольничий. – Поповича вы зарезали, не царевича! Дмитрий жив, я его сам из Углича тайком вывез!

– Бей Шуйского! – завопили несколько ближних москвичей, однако холопы двинули вперед лошадей, огрели кого-то плетьми, кого-то пнули в лицо ногой, пригрозили ножами, и толпа отхлынула, лезть на клинки побоялась.

– Годуновых бей!!! – призвали от Фроловских ворот. Горожане ринулись в Кремль и, к немалому изумлению Василия Ивановича, их пропустили. Стража не то что сабель не обнажила – даже ворот, и то закрывать не стала!

– Похоже, о караулах позаботились, – привстал на стременах князь. – Своих в смену поставили, прикормленных. Вот тебе и междуцарствие…

Князь Василий повернул туркестанца и поскакал обратно на подворье, теперь уже радуясь тому, что Мария находится в безопасности где-то среди смоленских чащоб.

Ее отцу, по счастью, тоже ничего не угрожало. Пару недель назад он ухитрился-таки разлаяться с Семеном Годуновым, занявшим место князя Буйносова возле нового царя, и Петра Ивановича упекли на воеводство в крепость Ливны. Вроде как и не в ссылку, но по сути – с глаз долой. Не будь этого, наверняка вступился бы князь Буйносов за царя Федора, не утерпел. И били бы его сейчас вместе со всеми прочими годуновцами смертным боем…

Выходит, Петру Ивановичу с наказанием очень повезло.

* * *

Москва побузила, покуролесила, погуляла, разграбила царский дворец и подворья ближних годуновских сподвижников: Вильяминовых, Сабуровых, Телепневых, – выпила все вино из их погребов, вытащила из Архангельского собора тело покойного Бориса Годунова, бросив его в ров – и успокоилась. Спустя три дня князь Шуйский даже разоружил своих холопов, оставив им лишь обычные два ножа на поясах. К чему понапрасну целыми днями сабли и броню на себе таскать да пугать прохожих выставленными над стеной рогатинами?

Между тем по мере приближения Дмитрия к столице вестей о нем становилось все больше и больше.

Пятого июня он выехал из Тулы и спустя три дня дал большой пир в Серпухове боярам, окольничим и думным дьякам. Еще через пять дней пир случился в шатрах у села Коломенского, причем туда допустили крестьян, приславших своих выборных поклониться законному царю. Затем сын Ивана Васильевича разбил палатки уже перед воротами Москвы, пируя в них целых три дня, и только двадцатого июня Дмитрий Иванович верхом на белом жеребце торжественно въехал в свою столицу: под звон колоколов, приветственные крики, осыпаемый зерном и цветами, с боем барабанов и воем медных труб – с последним отличились ляхи из свиты царевича.

Первым делом Дмитрий отправился в Архангельский собор – помолиться у гроба своего отца, – затем отстоял благодарственную службу в Успенском соборе, после чего устроил еще один пир, теперь уже в Великокняжеском дворце.

И только двадцать третьего июня постучавшие в ворота шуйского подворья царские телохранители пригласили Василия Ивановича в Кремль.

В до мелочей знакомой малой Думной палате, под угрюмыми взглядами замерших на стенной штукатурке святых, с шестью рындами за спиной Василий Иванович с некоторым удивлением узнал здесь все тех же бояр, что заседали рядом с Бориской Годуновым: князья Воротынский, Бельский, Мстиславский, Телепнев, Шереметев, Власьев. И только на троне вместо тяжело дышащего, одутловатого, отекшего самозванца Бориски сидел другой: маленький, кривоватый, с бородавками на лице и рыжими патлами на макушке.

– Один другого краше… – пробормотал себе под нос князь Шуйский.

– Сказывают люди, Василий Иванович, – заговорил коротышка, – смущаешь ты умы московские, утверждая, что я умер четырнадцать лет назад в Угличе!

– Не ты, – покачал головой князь Шуйский. – Это царевич Дмитрий четырнадцать лет тому назад зарезался.

– А я тогда кто?! – повысил голос бородавчатый мужчина.

– Самозванец, – пожал плечами князь.

– А не твоей ли рукой записано в Угличском деле, что опознать меня в убиенном ты не смог?

– То не важно, смог я или не смог. Я человек чести и лишь записал в деле сем то, что увидел али узнал, без утайки и обмана. Но Священный собор, изучив все сведения, что мне удалось собрать, постановил царевича Дмитрия зарезавшимся по болезни. Священный собор не может ошибаться. Царевич Дмитрий мертв!

– Вот он я, стою перед тобой, Василий Иванович! – хлопнул ладонями по подлокотникам коротышка. – Сын государя Ивана Васильевича! Перестань упорствовать и поклонись мне, знатнейшему из Рюриковичей, старшему потомку князя Ярослава Всеволодовича! Склонись, коли не желаешь узнать моего гнева!

– Я есмь старший из рода Ярослава Всеволодовича! – вскинул подбородок Василий Иванович. – И я никогда не склонюсь перед неведомым безродным мальчишкой.

– Что-о?! Это бунт?! – Коротышка сжал кулаки и ударил ими по подлокотникам: – Взять крамольника! – Бородавчатый недоросток вскочил и вытянул руку: – За бунт и неповиновение! За все беды, что учинил ты моей матери и моей семье! За ложь и смущение умов моих подданных наглой ложью приговариваю тебя к смерти, князь Шуйский! Уберите его прочь с моих глаз!

Рынды кинулись на Василия Ивановича, скрутили руки за спиной и уволокли из палаты.

Дмитрий Иванович рухнул обратно на трон, перевел дух и махнул руками:

– Хватит на сегодня заседания, бояре! Пора и горло промочить после столь долгой болтовни. Ступайте с богом!

Думные бояре склонились в поклоне и величаво поплыли к дальней двери. Дмитрий, шустро спрыгнув на пол через все ступени возвышения, ушел в створку за троном.

– Сегодня ты был грозен! – оценил его приговор Григорий Отрепьев, поспешая рядом.

– Да он просто в лицо хамит! – возмутился сын Ивана Васильевича. – Мне что, терпеть?!

– Да ладно, – отмахнулся писарь. – Приговорил, и пес с ним. А я тут хотел архимандрита Пафнутия навестить, сбегал поутру до обители. А он, оказывается, в ссылке! Наказан за то, что помог мне грамоту добыть, каковая твое происхождение доказывает. Сидит где-то в земляной яме. А если бы не он, то о твоем происхождении…

– Я понял, понял! – поморщился наследник трона, замедляя шаг. – Он пожертвовал собой, чтобы вознести меня на трон, и достоин высшей награды. Но я не могу сделать его патриархом! Это место уже занято Игнатием!

– Сделай митрополитом Крутицким и Сарским. В Церкви это второе место по старшинству.

– Хорошо, – пообещал Дмитрий.

– И моя сестра…

– Я помню про твою сестру и про то, что она для меня сделала, – вздохнул сын Ивана Васильевича. – Но она женщина! Я не могу дать ей никакого церковного поста! И избавить от пострига тоже не могу, это не в моих силах! Да даже патриарх, и тот не может!

– Но у Ксении есть муж! Федор! Теперь Филарет, его тоже остригли.

– Я чего-нибудь придумаю, – смиренно кивнул Дмитрий Иванович.

– Когда?

– Когда стану царем. Пока что я, если ты не заметил, просто наследник. На царствие меня еще не венчали.

– Так венчайся! Чего ты ждешь?

– Жду, когда мама приедет, – покрутил пальцами наперстный крест Дмитрий. – Хочу, чтобы она это увидела.

– Понятно… – против сего простого объяснения Отрепьев возражений не нашел. – А ты знаешь, царевич, забавно выходит. Сегодня ты приговорил князя Шуйского к смерти за те самые слова, на которые мы все время ссылались, доказывая твое происхождение. Он честно записал, что видел. Теперь он честно указывает на постановления, сделанные из его слов. Это ведь не он тебя приговорил, а Священный собор!

– Теперь еще и Василий Иванович? – Дмитрий Иванович мотнул головой: – Слушай, Гришка, отчего ты все время за других просишь? Попроси чего-нибудь для себя! Чего хочешь? Земли, деревень, чинов, мест? Воеводства? Проси!

– Не-не-не, к бубенчикам собачьим! – обеими руками отмахнулся Отрепьев. – Насмотрелся я уже на вашу знатную жизнь! У вас коли все хорошо – так или приказчики воруют, или смерды жгут али надобно с пикой наперевес под пули и на рогатины во весь опор скакать. А коли плохо – так или ссылка, или постриг, или топор и плаха, как князю Шуйскому. Не-не, Дима, чур меня, чур от такой жизни! Мне бы пожрать нормально пару раз в день, ковш вина да одежку справную заиметь, и больше ничего не надо. И писарем при тебе остаться!