– Встань, дружище! Я всегда верил тебе, Иван. Доверяю, как себе самому! – Царь Дмитрий Иванович крепко обнял казачьего атамана. – Я знал, ты вернешься! Не все в этом мире измеряется золотом. Есть еще и совесть!

Когда государь отпустил своего преданного воина, тот приложил ладонь к груди и склонил голову:

– Государь, для твоей супруги у меня тоже есть подарок. Дозволь, я ей покажу?

– Да, конечно. – Дмитрий взял Марианну за руку, вложил ее ладонь в руку своего воеводы. – Вечером жду тебя на пир. Там и обсудим, как нам дальше Русскую землю от ляхов вычищать!

Царь ушел обратно в город, а воевода Заруцкий провел женщину к себе в обоз и указал на роскошную кибитку, крытую сверху кожей ровной и глянцевой, а по бокам – тисненой, с наведенным золотом изображением львов. Открыл боковую дверь, опустил железную лесенку:

– Теперь посмотри, какова она внутри!

Марина, опираясь на его ладонь, поднялась. Иван Заруцкий вскинул руку, останавливая свиту и охрану:

– Вы что, все вместе туда набиться собрались? Что там внутри с царицей случиться может? Сейчас выйдем! – Он поднялся по лесенке, затворил дверь. Повернулся к Марине, и она тут же вцепилась в него горячим поцелуем:

– Ты вернулся ко мне, мой рыцарь! Ты вернулся, мой любимый! Я так ждала! Я так истосковалась! – Женщина попятилась, забралась на столик, села и приподняла юбку: – Тебе можно, моя радость. Но только осторожно, хорошо?

Иван Заруцкий развязал пояс, подступил к царице, крепко обнял, целуя шею, лицо, глаза. Вдруг спросил:

– Коханечка, признайся, а с гусарским нарядом, это правда?

Марина откинулась, громко и счастливо расхохоталась. Потом снова качнулась к любимому, закинула руки ему за затылок и шепотом пообещала:

– Когда бременем разрешусь, мой любый, я его для тебя надену!


В это самое время государь Дмитрий Иванович вернулся на заседание Боярской думы, сел на трон, ударил ладонями по подлокотникам и изрек:

– Ну что же, бояре, ситуация выправляется! Атаман Заруцкий опасность сапеговскую от нас убрал, из Стародуба, Козельска, Почепа и Мещевска мы поляков выбили. Бегут, ляхи, бегут. Мне на верность присягнули Вятка и Казань, прислали казну и ратных людей. Я так мыслю, пришла пора снова к Москве выдвигаться и кольцом ее обкладывать, дабы ляхи с шуйскими прихвостнями ни с Польшей, ни с предателями в иных городах и весях сношаться не могли.

– Опасно, Дмитрий Иванович, – громко вздохнул плечистый, дородный князь Дмитрий Трубецкой. – С юга и севера мы отбились, однако же с востока Рязань остается. Ее война затронула слабо, деньги и ратники есть. Супротив нашей армия втрое меньше будет, но коли мы на Москву пойдем, а они в спину ударят… Беда выйдет превеликая…

– Рязань ведь от шуйской шайки отреклась! – мотнул головой низкорослый государь.

– От Москвы, может, и отреклась, да тебе не присягнула, – ответил многоопытный воевода. – Прокопий Ляпунов там заправляет, каковой нас всех возле Тулы предал. Он тебя пуще Сигизмунда поганого боится! Тот ведь просто нехристь нерусская, а у тебя на Ляпунова обида. Так что как увидит предатель слабину, может ударить. А коли мы под Москвой воевать крепко увяжемся, этой слабины половина России выйдет!

– Что же это творится… – яростно потер подбородок Дмитрий. – Почему нам всем перед ворогом внешним никак не объединиться, обиды прежние откинув? Грыземся русские с русскими, а поляки со шведами тем временем наши земли делят и людей православных вырезают!

– Русская победа, государь, – это твоя победа! Сего Ляпунов и иные изменники пуще всего и боятся! Не верят, что простишь. Гнева твоего опасаются. Так что не сомневайся, государь. Начнешь побеждать, ударят в спину обязательно!

– Но сидеть так просто, державу на поругание отдав, тоже нельзя, Дмитрий Тимофеевич! – сжал кулаки государь. – Надобно хотя бы дорогу из Москвы на Польшу перекрыть, дабы хоть эти связи обрезать. У нас теперь казаки появились. Пусть Иван Мартынович к Серпухову выдвинется и там закрепится. Как полагаете?

– Разумно, – согласился князь Трубецкой.

– Разумно, – согласились остальные бояре.

– Значит, решено! – подвел итог государь.


5 октября 1610 года

Поле перед городом Серпухов

Беда случилась, когда не ждали. Воевода Иван Заруцкий осматривал укрепления острога, недавно захваченного поляками, когда со стены раздался пищальный выстрел. Случается такое сплошь и рядом. Обычно осажденные стреляют не из желания попасть – разве с трехсот шагов из пищали в человека угадаешь? Чай, не лук! Стреляют просто из желания отогнать. Ну и на «авось».

Грохнул одинокий выстрел – и казачий атаман, резко дернувшись и даже не вскрикнув, повалился из седла.

– Заруцкого убили!!! – Запорожцы тут же подхватили своего слабо дышащего командира, отвезли в лагерь. Там старый знахарь, окурив раненого дурман-травой, разрезал рану под правой рукой и вытащил застрявшую сразу под перебитым ребром пулю, старательно набил кровоточащую рану болотным мхом. Бледного от потери крови воеводу повезли в Калугу.


– Атаман Заруцкий ранен! – Это известие обрушилось на бояр во время очередной Думы. Наскоро закончив обсуждение закона «О вдовьей доле» и оставив Григория Отрепьева выписывать своим красивым почерком царский указ, Дмитрий поспешил в лагерь за стенами крепости, где располагались казачьи сотни.

Его ничуть не удивила свита царицы у шатра атамана – понятно, что Марианна встревожилась здоровьем доверенного казачьего воеводы. Свою охрану государь тоже оставил снаружи. Откинул полог и тихо, дабы не потревожить раненого, вошел внутрь…

– Коханый мой, ненаглядный, сокол мой, не покидай меня! Не оставляй меня одну с этим уродом! – Узнав голос Марины, Дмитрий замер. – Токмо ради любви нашей живу, токмо ради встреч наших существую! Витязь мой, не уходи! Дитя у нас вскорости родится, не забывай сего, коханый! Шевелится ужо в животике, ножками бьет.

Царь всея Руси оглушительно сглотнул, но его не услышали.

– Откуда дитятко? – слабым шепотом спросил Заруцкий.

– Так после встречи нашей последней тушинской понесла, ты ее помнишь? Димка к тому дню уехал ужо давно. Выходит, токмо твоим дитя может быть, больше некому…

– Что?! – не выдержав, закричал Дмитрий и кинулся через шатер вперед, не откидывая, а срывая полог, ворвался в спальню: – Ты мне изменяла?!

Бледный атаман дернулся в постели, но не смог не то что встать – даже руки поднять.

– Так ты мне изменяла?! – Ладонь сама опустилась на пояс, нащупала рукоять ножа, и царь выдернул косарь.

– Не тронь его! – закричала Мария, становясь перед постелью и раскидывая в стороны руки. – Хочешь, меня убей, а его не тронь!

– Польская шлюха!!! Ты изменяла с ним!

– А ты чего хотел?! – взвизгнула царица. – В зеркало на себя посмотри! Бородавчатый карлик! Я с тобой токмо ради титула спала, и то тошнило! Я токмо с Иваном о любви узнала! Да будь ты проклят, урод!

– А-а-а!!! – Дмитрий вскинул нож…

…и замер.

Даже в самом лютом гневе он не мог убить беззащитную беременную женщину.

Как не мог зарезать и беспомощного раненого.

– А-а-а!

Дмитрий со всей силы вогнал косарь в древесину опорной стойки шатра и выскочил наружу. Увидел всадника, толкнул его с коня, сам заскочил в седло и дал шпоры, во весь опор уносясь куда-то под солнце, сам не зная куда. Спустя час, когда со скакуна уже падала кровавая пена, он оказался на излучине реки и со всего хода врезался в воду. Но конь дальше на глубину не пошел, запутался в водорослях. Мужчина соскользнул с седла, отплыл к берегу и сел на присыпанную снегом корягу, схватившись руками за голову.

Спустя некоторое время послышался топот: это охрана наконец-то догнала своего государя – несколько касимовских татар и пятеро казаков Корелы вместе с атаманом. Воины тут же спешились, отпустили подпруги, стали выхаживать вымотанных скакунов. Старшие дозоров направились к царю.

– Дмитрий Иванович, ты чего?! – вышел вперед, за корягу, атаман Корела.

– Моя жена шлюха, Андрей! – выдохнул мужчина. – Моя жена есть поганая польская шлюха… Я покорил для нее величайшую державу, я выстроил для нее трон, я сделал ее царицей! А она оказалась мелкой, грязной шлюшкой…

– Хочешь, мы отрубим ей голову? – с готовностью предложил Корела.

Дмитрий поднял на него взгляд, и атаман сразу все понял.

– Ох уж эти бабы, – присел он рядом с царем. – И жить с ними нельзя, и убить рука не поднимается. Может, хоть Заруцкого тогда зарубить?

– Его казаки – это четверть нашей армии. Если они захотят отомстить, у нас в Калуге такая смута начнется… Что поляки умрут от восторженного хохота.

– Я вижу, Дмитрий Иванович, в тебе заговорил государь!

– Из меня никудышный государь, Андрей, – покачал головой царь всея Руси. – Те, кого я милую, пытаются меня убить. Те, кого возношу, предают. Те, кого нанимаю, начинают мною командовать. Я обещал не проливать русской крови, но в моей державе четвертый год творится резня. Я обещал сделать страну свободной, и она оказалась в польском и шведском рабстве. Я обещал сделать ее богатой, но в иных краях уже жрут от нищеты собак и лягушек. Я обещал сделать ее образованной, и в ней закрылись последние приходские школы. И даже моя собственная жена оказалась обычной польской шлюхой!!! – Он ударил себя кулаком по колену. – Из меня не получилось правителя, атаман. Даже самого плохонького. Похоже, царем мало родиться, и им невозможно стать по книгам. Царем можно только вырасти!

В этот раз Андрей Корела предпочел промолчать.

– Ты помнишь, атаман, в чем я поклялся присягнувшей мне царской армии? – вздохнул Дмитрий Иванович. – Я пообещал им всем, стрельцам и боярским детям, что они никогда не пожалеют о своем выборе! Когда сейчас я вспоминаю эту свою клятву, мне хочется пойти и утопиться.

– Не надо топиться, государь, это большой грех, – внезапно сказал стоящий за спиной царя Петр Урусов. – Коли хочешь умереть, скажи мне, я тебя зарежу!

Дмитрий и Андрей одновременно повернули к татарину головы, и тот пожал плечами:

– Воля государя – закон. Самоубийство – грех.

– Я полагаю, это была шутка? – мрачно предположил атаман.

– Смотри, татарин, ты сам предложил, – еще более зловеще скривился сын государя Ивана Васильевича и поднялся на ноги. – Что-то я продрог. Дайте мне сухой плащ и лошадь с сухим седлом и давайте возвращаться.

Спустя шесть часов все они, втроем, сидели в жарко натопленной горнице у сонного воеводы Дмитрия Трубецкого и пили горячее вино, закусывая его яблоками и грушами, вылавливая фруктовые дольки из густой сладкой патоки.

– У меня больше нет жены, Дмитрий Тимофеевич, – негромко поведал царь всея Руси, – я больше не жду ребенка и не желаю быть государем. И я не хочу, чтобы блудливая полячка считалась правительницей Русских земель. Из меня никчемный государь, воевода. Жалко, что я понял это слишком поздно. Но у меня все равно остается долг перед предками, создавшими православную державу и возвеличившими ее. Я знаю, что меня недолюбливают в Нижнем Новгороде и ненавидят в Рязани. Но я также знаю, что они желают изгнания ляхов и шведов с Русской земли не меньше меня. Раз только я один мешаю русскому единению и русской победе, то пусть меня не станет! Напиши в эти города, что я умер. Предложи им объединить армии и разгромить захватчиков. Перестав убивать друг друга, мы с легкостью управимся с иноземной напастью.

– Как это умер? – не понял боярин.

– Поехал на охоту и был зарублен злыми татарами. На такие мелкие кусочки, что и опознавать оказалось нечего. Погиб, умер, исчез!

– Но как же… Как быть с тобой?

– Когда я уходил из дома своего воспитателя, Дмитрий Тимофеевич, – признался Дмитрий, – то Григорий Васильевич открыл мне одну тайну. После беды в Угличе мой дядюшка Афанасий сделал для меня вклад в английское торговое дело. На тот случай, коли тайна моя откроется и придется бежать. Дабы я от нищеты не страдал в скитаниях своих. Давно бы сии сокровища потратил, но за ними за море плыть надобно. Вестимо, настала пора воспользоваться дядюшкиной закладкой. Так выйдет лучше всего и для меня, и для всей моей державы.

– Англичане обманут, недорого возьмут, – пробормотал воевода и тоже потянулся к вину.

– На такой случай ты мне из казны немного золота отсыплешь, Дмитрий Тимофеевич, – слабо улыбнулся царь всея Руси. – Ты ведь пожертвуешь на благое дело немного казенных денег?

– Казенная казна – твоя казна, государь, – задумчиво пригладил бороду воевода.

– Вот и договорились, – облегченно вздохнул Дмитрий Иванович. – Ну что, Андрей, поедешь со мной за море?

– Куда же мне деваться, государь? – пожал плечами атаман. – Я матери твоей поклялся за тобой до смерти приглядывать.

– А ты, Петр?

– Не поплыву, – мотнул головой татарин. – Дикие люди, холодные города, чужая вера. Коли ты уходишь, то я в степь уйду.