К пущей своей досаде Кейт заметила, что Наоми была в брюках клеш. Волнующийся атлас стекал по ее стройным ногам и переливался при каждом ее движении. Проклятый клеш! Проклятая мода! Кейт не хотела иметь к этому никакого отношения. Широкие брюки будут сидеть на ней сейчас не лучше, чем когда она надевала их последний раз. С ее фигурой такие брюки носить было нельзя, о чем слишком живо свидетельствовали ее старые фотографии (особенно одна, при виде которой Кейт бросало в дрожь, в жар и в холод одновременно: на этом фото времен ее увлечения хиппи она была снята в расклешенных брюках с бахромой на коленях — вылитая лошадь-тяжеловоз). Однако этот стиль был создан как будто специально для Наоми с ее стройной фигурой и длинными-длинными ногами.

«Новое — это хорошо забытое старое», — праздно отметила про себя Кейт, имея в виду одежду. А Наоми она сказала почти со злорадством:

— Спиртного, что ли? А у нас нет. Извини. — Тем не менее Кейт принялась суетливо оглядываться по сторонам, словно где-то рядом могла прятаться бутылка. — Я не держу в доме алкоголь. Мы ведь практически не пьем. И как раз вчера за ужином мы допили остатки вина, что покупали к празднику.

— Ну ладно, придется обойтись чаем.

— Вот именно, придется, — эти слова Кейт пробормотала еле слышно. Она никогда не смогла бы сказать такое вслух. И так ее уже мучили угрызения совести из-за того, что она была нелюбезна с водителем такси. Ей было неприятно, что он счел ее злобным человеком, и переживала, что практически вырвала кусок хлеба изо рта его детей (или внуков?).

Насвистывая как мальчишка, правда, не столько от хорошего настроения, сколько пытаясь справиться с раздражением, Кейт отправилась на кухню. Пока чайник наполнялся водой, она стояла у раковины: слушала, как булькает вода, и наблюдала за тем, как за окном Алекс — ее чудо и сокровище — подстригает лужайку ржавой газонокосилкой.

Он вспотел от напряжения. Срезанная трава облепила намокшие, грязные кроссовки и низ джинсов. Каждый раз при виде его Кейт чувствовала, как вырастает в ее груди сердце, наполняясь любовью, и болью, и благодарностью, и огромной собственнической гордостью. Она вдохнула сочный травяной воздух, подержала его в легких несколько секунд, будто стараясь напитать внутренние органы, а потом шумно выдохнула. «Надо купить новую газонокосилку, — решила она, — маленькую, аккуратную электрическую модель». Но потом Кейт представила, как лезвие вонзается в электрический шнур, как в облаке черного дыма исчезает Алекс… в желудке у нее что-то сжалось, и она передумала. В конце концов, газончик у них совсем небольшой и требует минимального ухода.

Когда много лет назад она впервые увидела этот сад, стояло раннее утро и он был наполнен солнечным светом, как чашка молоком. Очарованная, немедленно влюбившаяся в сад, Кейт не раздумывая купила дом и только потом обнаружила, что сад расположен неудачно — с северной стороны, так что уже к полудню последний луч солнца покидал его, оставляя после себя тень и прохладу.

Это было задолго до того, как садоводство стало ее хлебом и ее страстью. А тогда, в пылу безудержного оптимизма, она засеяла сад гвоздиками и живокостью, водосбором, азалиями, жимолостью, геранью, перечником и колокольчиками. На пакетиках с семенами все они цвели буйным разноцветьем, но в сырой комковатой почве они или не всходили вообще, или давали лишь несколько жалких побегов.

Из тех первых посадок выжила только магнолия. Сейчас она уже отцвела и стояла раздетая, окруженная опавшими лепестками. Под ней примостилась покоробившаяся от сырости, покрытая войлоком мха скамейка.

Теперь же, умудренная опытом, Кейт сажала глянцевые, будто восковые цикламены, сочные, полосатые хосты, лохматые папоротники, а также различные вьюнки, в основном выносливых, тенелюбивых сортов. Вьюнки, правда, при всей своей тенелюбивости, так и норовили перебраться через заднюю стену на солнечную сторону — стоило Кейт отвернуться.

И все же она очень привязалась к этому дому, в котором они вдвоем прожили уже двадцать лет. Ее восхищала и его основательность, и то, как прочно он стоял в лондонской глине; и квадратная двухэтажная пристройка-«фо-нарь», накрытая щегольской черепичной шляпой; и нарядная отделка из кованого железа; и балкончик на фасаде, на который нельзя выйти, поскольку был он чисто декоративным элементом, причудой архитектора. Даже одинаковость ее дома с остальными домами на улице странным образом грела ей душу. То, что садик просматривался из спален домов на Брумвуд-роуд, внушало Кейт спокойствие. И было что-то уютное в том, как примыкали друг к другу все эти идентичные полоски земли — край в край, заборчик к заборчику.

Выплаты по ссуде за дом перестали казаться ей серьезными расходами, да и вообще дом был уже почти выкуплен. Счета оплачивались по частям, прямым дебитованием, и больше не висели над Кейт дамокловым мечом. Она зарабатывала вполне прилично, а Алекс — и того больше. В финансовом отношении ее дела никогда не обстояли лучше, чем сейчас. Наконец-то у нее появилось ощущение, что она контролирует ход своей жизни, — ощущение устроенности и безопасности.

Пока она ожидала, когда закипит вода в чайнике, ее взгляд бездумно бродил по кухне, повсюду натыкаясь на беспорядок и передавая в мозг картину ужасного хаоса. Ее окружало так много вещей, столько имущества скопилось за два десятилетия! Даже от случайной мысли о возможном переезде, о том, что ей придется упаковывать и перевозить всю эту неразбериху, у нее кружилась голова и портилось настроение.

На одном только комоде лежали: два непарных носка; сломанный велосипедный звонок; батарейки — то ли пустые, то ли рабочие; погнутая вилка; выкройка из «Вог», свернутая и как попало засунутая в конверт; розовый улыбающийся тостер с таймером, подаренный кем-то на Рождество… «Место для всего, — пошутила Кейт про себя, барабаня пальцами по оконной раме, — и все на месте».

Когда Алекс посмотрел в ее сторону, Кейт жестом попросила его подойти. Газонокосилка дернулась и зарылась в землю. Удрученно ухмыльнувшись, Алекс бросил ее как есть, подошел к задней двери и встал там, опираясь на косяк в своей обычной расслабленной манере, как бы обнимая себя: руки сложены на груди, ноги скрещены, правая стопа по-балетному опирается на носок — для равновесия.

— Наоми приехала, — тихо и конфиденциально проинформировала она его, с мученической улыбкой.

— Да? — Всегда, когда речь заходила о ближайших подругах Кейт, на лице Алекса появлялось выражение добродушной терпимости.

— Она ушла от Алана.

— Опять?

— На этот раз навсегда — так она утверждает.

— Ну, поживем — увидим. — Он расплел руки, чтобы откинуть волосы, упавшие на глаза — серые глаза, в которых отражалось все, что они видели и знали.

— Она примчалась сюда в луже слез — и на такси.

— Автобус нашей Наоми не подходит. И метро тоже не для нее. Своих мужчин она бросает стильно.

— А как же иначе. — Кейт взглянула на часы и ворчливо добавила: — Интересно, что бы она делала, если бы нас не оказалось дома. У нее с собой медного гроша не было. Как бы она рассчиталась с таксистом?

— Так кто же ему заплатил?

— Не догадываешься? — Она развела руки, словно говоря: «А что мне оставалось делать?». — Я вот думаю, не позвонить ли мне Элли. Может, стоит ее позвать.

— Может, и стоит, — задумчиво ответил Алекс, почесывая заложенный цветочной пыльцой нос. — Если тебе действительно нужна ее помощь.

— Ты ведь знаешь ее. Иногда она дает очень разумные советы.

— Иногда. А в остальное время она ведет себя как старая кошелка, — заметил он шутливо, и от улыбки каждая черточка его лица сместилась вправо. — Сначала ответь себе на один вопрос: а не станет ли от ее помощи только хуже?

Алекс не был красивым (хотя Кейт не могла бы объяснить почему), но при этом был настолько обаятелен и симпатичен, что она не смогла удержаться и крепко сжала его загорелый локоть, обхватила бицепс, видневшийся из-под рукава футболки, а потом прикоснулась губами к плечу и вдохнула через влажную, пахнущую стиральным порошком ткань его сладкий, теплый аромат.

— Такой риск существует.

— Все будет зависеть от ее настроения.

— Именно.

Они с Алексом так хорошо понимали друг друга, между ними установились такие открытые, честные отношения. Оценивая прожитое, эти отношения Кейт считала своим наивысшим достижением.

— А ты не уступишь Наоми свою комнату? — Она просительно посмотрела на Алекса. — Может, поспишь в гостевой одну ночь? Или две? Не знаю ее планов — надолго ли она почтила нас своим присутствием.

— Ну конечно, — ответил он, поколебавшись всего какую-то долю секунды. Как и все люди, он тоже испытывал недовольство и досаду, но при этом у него была способность немедленно справляться с этими чувствами. И потом он не вспоминал ни о своей щедрости, ни о людях, которые злоупотребили ею. В отличие от Кейт, он ни на кого не держал зла. — Смотри-ка, чайник сейчас взорвется. Давай я заварю чай, а ты пока иди выражать соболезнования.

— Нет, ты иди, а я займусь чаем. Побудь для Наоми жилеткой — хотя бы пять минут. Поболтай с ней, посиди рядом, повытирай слезы. Составь ей компанию. Утешь ее. Завладей ее мягкой ручкой и позволь ее гневу вылиться наружу. Проследи, чтобы она не вскрыла себе вены. Она ведь так любит разводить мелодраму.

— Да уж.

Алекс не спеша направился в сторону гостиной. Кейт достала старинное, с растительным рисунком блюдо, покрытое паутинкой трещин, и стала перекладывать туда печенье, а сама прислушивалась к его бодрому приветствию, к низкому голосу с успокаивающими интонациями и к ответному нытью Наоми.

Чуть позже Кейт подошла к телефону, сняла трубку, положила ее обратно, снова сняла ее — и снова положила обратно. Ей очень хотелось призвать подкрепление в лице Элли, которая (при соответствующем настрое, разумеется) в подобных ситуациях проявляла недюжинную выдержку.

С другой стороны, она порою бывала слишком жесткой, слишком категоричной, слишком резкой. Словом, Элейн Шарп иногда вела себя как… как Элейн Шарп.

_____

Джеральдин Горст, в девичестве Гарви, королевой восседала в жалобно поскрипывающем шезлонге. Тень от рододендронов, в которой Джеральдин пряталась от неумолимо наступающего солнца, становилась все короче.

Она не очень-то любила жару. Вчера, угощая на кухне миссис Тигни кофе и изо всех сил пытаясь держаться со своей гостьей как с ровней, Джеральдин так и сказала, чтобы поддержать разговор. Она так и сказала, обращаясь к джинсовой спине Кейт, пока та копалась в клумбе с розами. Она так и сказала мойщику окон, запрокинув голову назад, чтобы ее голос достиг верха гибкой лестницы, подвешенной к кирпичной стене Копперфилдса — ее внушительного дома в Суррее. («Я не очень-то люблю жару», — услышал он, приступая к фронтону.) И сегодня утром Джеральдин то же самое сказала кассирше в «Маркс энд Спенсер». Девушка на секунду отвлеклась от складывания белой воздушной нейлоновой сорочки, подняла голову и через ряды ярких блузок и купальников посмотрела в направлении выхода из магазина, еле видного из ее отдела. Наверное, в среде флуоресцентного освещения, кондиционеров и приглушенных голосов о прелестях лета можно было только догадываться.

То, что для одной женщины было идеальным английским полднем, для другой являлось сущим адом. Джеральдин казалось, что и сам день был окутан жарой, завернут в зной как в дополнительный слой одежды. Обмахиваясь, Джеральдин удрученно качала головой.

Пылающий июнь. Невыносимо было даже думать о том, как он проникал во все многочисленные поры на ее теле. Он крал у нее силы, он превращал ее в кусок зрелого бри, так что она вытекала из сандалий и из рукавов хлопчатобумажного платья.

А тут еще, явно с целью усугубить мучения Джеральдин, к ее лицу подлетело какое-то насекомое в желточерную полоску с прозрачными крыльями, похожее на детеныша осы (а бывают ли у ос детеныши, или осы появляются сразу готовыми, из какого-нибудь отвратительного хранилища куколок?). Ее попытки прихлопнуть насекомое ничем не увенчались, и она недовольно надула губы. В этот акр зелени вкладывались огромные средства, но Джеральдин считала, что отдача была несоизмеримо мала, и сознание этого несоответствия ужасно мучило ее. (Над тем, что вся жизнь в принципе такова — ничто и никогда не оплачивается сполна, — она предпочитала не задумываться.)

Только в те редкие воскресенья, когда она открывала свой прекрасно благоустроенный сад для общественного доступа — когда приезжали люди, чтобы бродить повсюду, охать и ахать над африканскими тюльпанами, выпрашивать черенки «Комтес де Бушо»[1] и восхвалять до небес Pelargonium х hortorum[2], когда блестящие, припаркованные бампер к бамперу «воксхоллы», «вольво», «БМВ» и «саабы» не вмещались на гравийной подъездной дорожке и выплескивались на улицу, — только тогда сад стоил своих затрат. А в основном, как, например, сейчас, Джеральдин склонялась к мысли, что расценки Кейт были скорее высокими, чем низкими. Можно даже сказать, грабительскими, право слово.