— Элли правильно сказала, — продолжала Джеральдин, — что-нибудь в этом роде должно было произойти при том, что они… — Она хотела сказать «они жили все вместе», но в сложившейся ситуации это совершенно безобидное выражение прозвучало бы как-то некрасиво. — Ну, ютились буквально друг на друге.

«Ага, Алекс на Наоми, — подумал Джон. — Хотя, может быть, и совсем наоборот». Джон не был опытен в любовных делах и никогда не притворялся, что разбирается в этом.

— Лучше бы она приехала к нам, — сказал он. — У нас достаточно свободно.

— Да я бы просто не вынесла… Ты сам подумай, ведь это же Наоми.

— Я понял.

— Конечно, я не могу отрицать, что даже сейчас она выглядит великолепно. Очень привлекательно. И я могу понять, что своевольный молодой человек…

Великолепно? Привлекательно? Наверное, так оно и было. Но для Джона Наоми Маркхем всегда казалось такой глянцевой, такой двухмерной, как будто ее вырезали из какого-нибудь журнала мод. Он повернулся от окна к жене, но ничего не сказал, только пожал плечами.

— А вот и я, — объявила Люси, появляясь в самый последний момент: теперь у Джеральдин не оставалось времени на то, чтобы отправить дочь обратно смывать макияж, наложенный неумелой, но щедрой рукой (наименее удачно получились зеленые тени на веках).

— Привет, земляне, — раздался голос Доминика, вошедшего с улицы через стеклянную дверь вместе с потоком сквозняка. — Как вы тут? Эй, Люси, чучело ты гороховое, что это за грим у тебя на лице? Я думал, что ты будешь смотреть пантомиму, а ты, оказывается, сама выступаешь.

— К твоему сведению, это не пантомима, а оперетта, — заносчиво проинформировала его Люси. — Фу, не подходи ко мне, от тебя воняет как от свиньи.

— Доминик, Люси, — слабым голосом пожурила детей Джеральдин, беря свою сумочку.

— Пойдемте же, — сказал усталый Джон и направился к дверям, не глядя на остальных членов семьи.

Он и сам был как тот опереточный гвардеец с одинокой душой и печальным взглядом. И он тоже тосковал о любви дамы.


Джуин и Маффи пошли на улицу — гадить и убирать. Между ними существовала договоренность: Маффи гадил, Джуин убирала. Она всегда серьезно относилась к своим обязанностям владелицы собаки. Теперь же, когда Маффи остался ее единственным другом во всем мире, единственным существом по эту сторону Альфа Центавра, которому она была небезразлична, она еще более ревностно выполняла свой долг по отношению к нему.

Она гуляла с ним столько, что он чуть не падал от усталости. Она кружила по улицам Хакни и Шоредита, повторяя про себя Чосера или перебирая в уме вновь и вновь события последних недель.

Погода в эти дни никак не могла определиться: продолжалось ли еще лето или уже наступила осень. И время тоже, казалось, почти замерло. В небе висели облака, не в силах ни разразиться дождем, ни уплыть прочь. Машины с орущими стерео проносились мимо носителями бессмысленного шума. В воздухе стоял слабый запах разложения, как будто Лондон медленно, неумолимо гнил. Нечаянно впав в метафизическое состояние, Джуин подумала, что Лондон пахнет так же мерзко, как она себя чувствует.

Она не разговаривала с Элли. После поездки Джуин к Кейт были сказаны такие вещи, какие ни одна порядочная, заботливая мать никогда не сказала бы дочери.

Джуин допускала, что тогда она сама была несколько не в себе… может быть. Но она хотела как лучше. Она была искренне убеждена, что Кейт должна была знать, чем занимается Алекс, и, узнав об этом, вмешаться. Она бы сказала Алексу: «Немедленно прекрати это безобразие», и он, послушный сын, тут же бы прекратил. Джуин была возмущена тем, что Элли знала об этих сексуальных похождениях — и это значило, что весь свет вот-вот узнает об этом, — а Кейт пребывала в неведении. И ни на долю секунды Джуин не приходило в голову, что Алекс возьмет и уйдет из дома, да еще вместе с этой плаксой Наоми. Так что она ни в коем случае не заслужила того, чтобы ее называли… как же Элли выразилась? Дерьмокопалка? Дерьмомешалка? Она не заслужила того, чтобы ее называли дрянной сплетницей или хитрой жабой. Ведь правда же?

И поэтому Джуин избегала встреч с Элли и отказывалась разговаривать с ней — отчего Элли, впрочем, только выиграла, получив возможность разглагольствовать без помех и в неограниченном количестве. Лишь в самом начале, когда она впервые почувствовала определенный холод со стороны дочери, она спросила: «Что с тобой случилось? Язык проглотила?» И больше ни разу Элли не подала виду, что замечает нежелание Джуин разговаривать с ней.

Разумеется, мать и дочь Шарп ссорились и раньше. Под их крышей существовала давняя традиция взаимных обид и претензий. Но обычно или одна, или другая враждующая сторона в конце концов шла на уступки, и между ними вновь устанавливалась более приемлемая дисгармония — своеобразный колючий розовый куст. Но захочет ли Кейт снова разговаривать с Джуин? Простит ли она ее хоть когда-нибудь? (Обвинения и крики Кейт до сих пор звенели у нее в ушах; до сих пор она вздрагивала, вспоминая об этом долгими ночами.) И сможет ли когда-нибудь она, Джуин Шарп, произнести имя Алекса Гарви без того, чтобы в желудке у нее все болезненно сжималось? И сможет ли она вынести утрату своей самой сокровенной мечты?

Страсть Джуин к Алексу, казалось, всегда жила внутри нее. На эту страсть никак не повлияло превращение Джуин из девочки в подростка. Эта страсть никак не изменилась после сексуального пробуждения Джуин, поскольку с самого начала, с детских лет, это было сексуальным чувством — в некотором роде. И точно так же, как Элли Шарп росла в полной уверенности — обычной среди маленьких девочек ее поколения, но ни в ком эта уверенность не была столь непоколебимой, — что в один прекрасный день она выйдет замуж за принца Чарльза и станет королевой, Джуин Шарп росла, не сомневаясь в том, что в один прекрасный день она выйдет замуж за Алекса Гарви и станет миссис Гарви.

Вот почему каждый раз, когда Алекс смотрел на нее с улыбкой, ничем не отличающейся от тех, которыми он одаривал всех и каждого, когда он был вежлив с ней и одновременно вежливо бесстрастен, когда его доброе расположение раздавалось всем без различия, когда его глаза смотрели на нее, но не видели ее, когда он был милым Алексом для всех, — маленькая часть ее души умирала от разочарования.

И все же пока он был Алексом для всех… Джуин повернула за угол и пошла по направлению к дому. Маффи бежал сзади, облаивая встречных сук. Пока он был Алексом для всех, существовал шанс, что в какой-то момент она сможет сделать его своим Алексом. Но теперь, когда он принадлежал Наоми, у Джуин не оставалось ни малейшей надежды.

Конечно, их связь не будет долгой, размышляла Джуин, дергая за поводок, чтобы успокоить своего неуемного пса. Через шесть недель все уже закончится, если верить предсказаниям Элли. Алекс после такого приключения станет серьезнее и мудрее. «Я был полным идиотом», — провозгласит он, найдя утешение в молодой упругой плоти и покой в любящих объятиях. (Джуин была почти уверена в том, что если хотеть чего-нибудь сильно-сильно, если желать чего-нибудь всеми силами души, то твое желание может сбыться… Ведь правда?)

Однако оставался вопрос: вдруг что-то важное сломалось так, что уже не починишь? Алекс Гарви предал мечту Джуин Шарп. Он расторг священный договор, который никогда не заключал. И теперь она принуждена была сомневаться в своей вере в него и в их предназначении друг другу. И кроме того, Джуин не была уверена в том, что ей захочется подбирать объедки за Наоми Маркхем.

В школе им читали лекции о безопасном сексе, им рассказывали о «группах риска». Когда ты шел с кем-нибудь в постель, говорили им учителя, ты шел в постель и со всеми предыдущими половыми партнерами твоего избранника. То есть ты попадал в вирусный винегрет. Поэтому переспать с Алексом Гарви значило бы, в определенном смысле, переспать и с Наоми Маркхем, а это вовсе не входило в планы Джуин Шарп. И если бы только с Наоми Маркхем — нет, ведь следуя логике, это значило бы также и переспать со всеми теми, с кем когда-либо спала Наоми, и с теми, кто когда-либо спал с теми, кто спал с Наоми, и так далее. Страшно было даже подумать.

Когда Джуин, слегка запыхавшись, подошла к входным дверям своего дома, она услышала, что внутри заливается телефонный звонок. И она судорожно заторопилась, вставляя ключ в замочную скважину, как будто от этого звонка зависело все ее будущее, весь последующий ход ее жизни.

Маффи почувствовал панику Джуин и возбужденно скакал вокруг нее, стукаясь мордой о ее лодыжки, мешая ей войти в дом.

— Ох, хватит, ну хватит же! — взмолилась спотыкающаяся Джуин.

Она опустила на пол совок, которым собирала за Маффи его кучки, перешагнула через песика и помчалась через прихожую к телефону в гостиной.

— Алло.

— Джуин Шарп? — осведомился уверенный мужской голос.

— Да, это я.

— Это Доминик Горст.

— Привет, Доминик Горст, — ответила Джуин, тяжело садясь, почти падая на стул, давая волю своему разочарованию (хотя чего она ожидала, на что надеялась, почему так бежала к телефону, она не смогла бы внятно объяснить).

— По телефону у тебя очень приятный голос.

— Да?

— Из тебя получится отличная секретарша.

— Спасибо тебе, шовинист несчастный. Однако я собираюсь стать пилотом.

— Значит, журналистика тебя не привлекает? Четвертая власть не для тебя? Я-то думал, что ты собираешься пойти по стопам великолепной Элли Шарп.

— Ни за что в жизни!

Джуин ссутулилась и прикрыла свободной рукой глаза. «Если я вырасту похожей на мать, — пылко пообещала она себе, — я убью себя. О, не получится, ведь если я стану как она, то буду страшно довольна собой».

— Но работенка эта совсем непыльная, — настаивал Доминик, к которому Джуин всегда относилась довольно пренебрежительно (она считала его заносчивым и хитрым). — Что может быть лучше: каждую неделю разражаться тирадами правого толка да еще и получать за это деньги.

— Мама совсем не правая, — возразила Джуин. — Может, она уже не такая левая, как раньше, но идеям социалистов она явно сочувствует. В молодости она очень увлекалась классо[32].

— Ага, конечно. — В голосе Доминика звучал смех. — Тогда моя мама — пожизненный член не «Сердитой бригады», а бригады очень-очень обиженных людей.

— Доминик, ты болван. И вообще, зачем ты мне позвонил?

— Ах да, послушай, как все вышло. Простые смертные ушли развлекаться. Навели марафет и отправились в оперу. А я, обнаружив, что остался в полном одиночестве, на цыпочках прокрался к телефону.

— Чтобы надоедать людям дурацкими звонками? Хочешь прославиться, как те придурки, о которых пишут в газетах?

— Точно! Мой план такой: ты расскажешь мне, какого цвета на тебе трусы, а я подышу в трубку.

Она подумала минутку, потом сказала: «В цветочек», — поскольку не знала ничего более отталкивающего за исключением, пожалуй, только трусиков-стрингов.

— Очень сексуально. А скажи-ка мне, Джуин, как тебе перспектива отдохнуть с нами в стране хаггиса?

— Не очень, честно говоря. — Джуин, не бывавшая нигде севернее Бирмингема, имела крайне упрощенное представление о Шотландии, составившееся в основном по картинкам на крышках банок с печеньем. Ей рисовались волынки, юбки в клетку и вересковые пустоши.

— Там здорово, вот увидишь, — пообещал ей Доминик, и в этот момент он был искренен.

Он любил западное побережье, любил его пустынность и красоту, оно заряжало его: шотландский воздух наполнял не только его легкие, но и сердце и душу. У Доминика было несколько вредных привычек, но в основном он был отменно здоров и гордился своим физическим совершенством. Холодное, бурное море соответствовало его настрою. Оно заставляло его кровь петь.

— Придется поверить тебе на слово.

— Поверь. И мне пришло в голову, что там мы с тобой могли бы поближе узнать друг друга.

С некоторым трудом Джуин разулась — упираясь носком одной ноги в пятку другой, она, не расстегивая, стянула свои поношенные босоножки. Она вдруг поняла, что улыбается, сама не знала чему, разве что удивительной нелепости Доминика.

— Это невозможно. Я уже отдана другому. У меня есть парень.

— Да? И как его зовут?

— Джо Блоггс.

— Чем он занимается?

— Пасет свиней.

— Хорошая работа.

— Да… Спокойная.

— А ты серьезно хочешь стать пилотом?

— Совершенно серьезно, — подтвердила Джуин, которой до этой минуты такая идея ни разу не приходила в голову.

— А мне лично нравится печатное слово. Я бы хотел стать первоклассным репортером вроде Дэвида Гарви.

— Ох! — отреагировала Джуин на фамилию Гарви.

— Есть плохая новость: с нами может поехать моя бабушка.

— Нет, нет и нет, Доминик. Плохая новость (я бы сказала — хуже быть не может) — это то, что я буду спать в одной комнате с Люси. Потому что, как ты, наверное, догадываешься, мы не очень-то дружны.