Она решила принарядиться из гордости. Ей хотелось показать всем, что с ней все в порядке. «Мне все равно», — вслух сказала она и тут же оцепенела, потому что дом сегодня вечером был полон скрипами, и постукиваниями, и странными, свистящими звуками, от которых дыбом вставали ее нервные окончания. Ребенком она верила, что с возрастом изживет свой страх темноты, боязнь верхних и нижних этажей и пустых, гулких комнат, но этого пока не случилось. Чтобы приободриться, Кейт строго приказала себе задуматься о проблемах реальной жизни и подготовиться внутренне к предстоящему вечеру.

Что пугало ее больше, спрашивала она себя, встреча с Джоном или встреча с Алексом и Наоми? Она представила себе, что испытает при виде Джона и что при виде сына с подругой, и оказалось, что вся боль концентрировалась на ее отношениях с Джоном. Незаметно для самой себя Кейт примирилась с решением Наоми и Алекса. Или так было потому, что все ее душевные силы были потрачены на Горстов?

— Я же говорил тебе, — сказал Джон, когда звонил ей последний раз, — что в конце концов причиню тебе боль, помнишь?

— Хм, ты сказал, что будешь вынужден причинить боль одной из нас, — напомнила ему Кейт несчастным голосом. И, забывая, что сама настаивала на том, что он не может, не должен оставлять из-за нее свою жену, жалея себя, она зарыдала. — И я могла бы сразу догадаться, кем будет эта одна из нас.

Джон говорил, что пытался рассказать обо всем Джеральдин. Он не просто пытался: он рассказал ей. Он специально приехал домой, чтобы признаться, потому что чувствовал, как ужасно встревожена и напряжена Джеральдин. Ему казалось, что она догадалась о его измене и мучилась из-за этого. Но как-то так получилось, что Джеральдин поняла его совсем по-другому.

— И это все? — спросила Кейт; внутри у нее что-то сломалась. Она тупо недоумевала про себя, как такое было возможно. Если мужчина пришел к жене и сказал ей недвусмысленно: «Я ухожу от тебя к другой женщине», то могла ли жена неверно понять его и ответить что-то вроде: «Семь фунтов сорок пенсов», или «Они в гараже», или «Наверное, это аллергия на бытовую пыль»?

— Наверное. Да, это все. — В голосе Джона слышалось бескрайнее раскаяние. Кейт знала, что и ему тоже больно. Очень больно. Но она могла бы поспорить на что угодно, что он не ревел так, что его голова почти раскалывалась надвое. Он не плакал ночь напролет, в конвульсиях, пока его глаза не исчезли на отекшем лице, а в недавно купленной упаковке «Клинекса» не осталось ни одной салфетки.

Через некоторое время Кейт обдумала все еще раз и пришла к решению, что да, так было к лучшему. Она приняла неизбежное. Но все равно было адски больно.

И поэтому для ее эго было очень важно выглядеть на новогодней вечеринке наилучшим образом — что бы ни значило это «наилучшим образом». Она пошарила в сумочке, пытаясь найти ключи от машины, потом нетерпеливо вывалила все содержимое на кровать: деньги, ключи от дома, старые кассовые чеки, облепленные паутиной человеческих волос.

В комнату целенаправленно вошли Петал и Пушкин, один за другим, и стали с мяуканьем тереться о ее ноги. Она взяла каждого по очереди на руки — они свисали длинными расслабленными плетями, растопырив когти — и поцеловала в макушку. «Кроме вас, у меня никого не осталось», — сказала им Кейт и немного смутилась из-за излишней мелодраматичности.

«Но ведь у тебя есть Алекс, — вдруг произнес голос в ее голове. — Он никуда не делся. Вы отдалились друг от друга только из-за твоей неуступчивости, глупая ты женщина».

От осознания этого факта у Кейт буквально перехватило дыхание. Она схватила сумочку и побросала туда все как было. Снова полились слезы. Сколько слез! Элли была права, поняла Кейт. Может, Элли и чудовище, но она всегда права (в какой-то степени именно правота Элли делала ее таким чудовищем). Сегодня вечером Кейт помирится с сыном. С Наоми она будет вести себя тепло и великодушно — хотя бы только потому, что эту женщину любит Алекс. Господи, сделай так, чтобы они обязательно пришли.


— Я так и знала, что ты придешь первым, — сказала Элли. — Ну, давай, проходи, поможешь мне на кухне. Да, познакомься с моим соседом Даркусом.

— Маркус, — поправил ее сосед.

— Кстати, он продюсирует фильмы.

— У меня небольшое дело по выездному ресторанному обслуживанию.

— Да, точно. Я именно это и имела в виду. Тревор, представляешь, он зашел, чтобы попросить у меня в долг электродрель! Нет, ну откуда у меня может быть дрель? И вообще, вешать полки в новогоднюю ночь… Слышал ты когда-нибудь о таком? Я уверена, вы сойдетесь. Дружба между вами вспыхнет как огонь, если мне позволено будет так выразиться.

— Напоминаю, что я больше не служу у вас, если вы забыли, — проворчал бывший домработник, но все же поймал полотенце, брошенное Элли, и, кивнув Маркусу, который явно мечтал как можно скорее убраться отсюда подобру-поздорову и желательно на свою родную Ямайку, принялся послушно протирать стаканы. — Можно мне по крайней мере выпить?

— О чем речь… Будешь белое вино? Я могу открыть красное, если хочешь. Но до тех пор, пока не пришли взрослые, можешь даже не надеяться, что я предложу тебе свое лучшее шампанское.

— Я бы предпочел пива.

— В холодильнике. Сам возьми. А как тебе нравится мое новое платье?

— Скажи ей, ради бога, что в нем она похожа на чашку кофе с пеной, — сказала появившаяся в комнате Джуин. Она закатила глаза, потом безразлично кивнула в знак приветствия. Сама она выглядела так, словно собиралась на похороны; лицо было белым от волнения.

— Я не осмелюсь, — с чувством ответил Тревор.

— Даркус, — произнесла затем Элли любезным тоном, оборачиваясь к Маркусу, — это Тревор. Тот самый Тревор. Может, ты помнишь, я о нем упоминала. Тот, который… Как, ты уже уходишь? Ты не останешься? Ну так возвращайся сразу после двенадцати, — уговаривала она его. — Обещай мне, что придешь. Захвати кусок угля и будешь нашим первым гостем в новом году[64]. Говорят, что это должен быть темный и незнакомый мужчина, а кто может быть темнее и незнакомее тебя? Ой. Звонок. Пришел кто-то еще.


— Зачем нам туда идти? — ныла Люси. — Я не выношу подобные сборища.

— Все будет нормально, — сказал Доминик довольно любезно. Импульс поддразнить младшую сестру, разозлить ее появился… и исчез. Почему-то Доминика это больше не забавляло.

— Смешной ты ребенок, — спокойно заметила Джеральдин дочери. — Когда я была в твоем возрасте, я обожала ходить на вечеринки. — И она положила руку Джону на колено, словно у них был общий секрет, словно они всю свою молодость только и делали, что ходили на вечеринки. Джон же подумал, что этим жестом она заявляла свои права на него — как заявляют права на стул в общественном месте, положив на сиденье пальто или газету. Он считал, что его не столько любят, сколько нуждаются в нем. И все же быть нужным — это уже кое-что, полагал Джон.

Что касается предстоящего вечера, то он был солидарен с Люси: он тоже считал, что не вынесет его. Видеть Кейт, но не говорить с ней, не держать ее за руку, не прикасаться к ней — это будет пыткой. Он так и видел, как она, такая яркая, отважная, немного колкая, будет тайком кривить губы, бросать на него презрительные взгляды (ничего другого он и не заслуживал). Она была для него больше, чем жизнь, а он отказался от нее. Из-за своей нерешительности он ее предал.

В машине, в окружении семьи, было тепло и душно. Краем глаза Джон ловил в боковом окне свое отражение — привидение самого себя. В зеркале заднего вида он видел собственные прищуренные глаза, сведенные вместе брови. Позади него лица детей то и дело вспыхивали желтым в свете уличных фонарей, омывавших интерьер «ровера».

Джеральдин убрала руку с его колена и стала копаться в сумочке в поисках освежающих конфет.

— Все-таки до чего же неудобно добираться до Элли. Совершенно в другой части города. Хорошо хоть мы останемся у нее на ночь.

Ей и Джону была обещана отдельная комната. Люси отправится к Джуин. А Доминику придется устроиться на диване. Как это типично для Элли, думал Доминик, именно таким образом распределить спальные места. Наверное, она считала, что раз он был мальчиком, то ему не нужна кровать, что он заснет где придется, что он переживет. «Это несправедливо, — вознегодовал он, узнав о своей участи. — Я хочу спать с Джуин». А мать лишь отмахнулась от него: «Скажешь тоже!», сочтя его слова очередной шуткой.

— Кто хочет мятную конфетку? — спросила Джеральдин. Когда никто не ответил, она вынула одну горошину из упаковки, бросила ее в рот и захрустела. Она чувствовала себя счастливой, расслабленной и даже (она так себе и сказала) веселой. Как же глупа она была, так волнуясь из-за крошечной кисты. Доктор не сомневался в диагнозе. И она действительно была необыкновенно здоровой.


— Я нормально выгляжу? — спрашивала Наоми, снова и снова поправляя прическу. — Кажется, у меня волосы стали лучше расти.

— Это ты стала расти. — Алекс выдернул блузку из-за пояса юбки и нагнулся, чтобы поцеловать мягкую округлость ее живота. — И стала еще красивее.

— Уже видно? — Улыбаясь, Наоми нежно оттолкнула Алекса и заправила блузку. — Эй, хватит безобразничать. Такси уже тут.

При слове «тут» ей вспомнился Тутинг и Кейт, и немедленно накатила тошнота.

— Как ты думаешь, кто-нибудь догадается, что я… ну, ты понимаешь?

— Элли может догадаться. Ты же ее знаешь, она ничего не упускает. А вообще пока едва заметно.

— Едва — это сколько?

В ответ Алекс развел пальцы на дюйм, на два.

— Столько, да? А я чувствую себя такой другой, — призналась она. — И все же: волосы не стали гуще? Их теперь приходится так долго расчесывать.

— Они выглядят великолепно, это все, что я могу тебе сказать. Ну, так как, вы готовы, миссис?

— Нет. Мне нужно сходить. — Твердой рукой она выдворила Алекса из ванны и закрыла дверь у него за спиной. Мочеиспускание, по ее мнению, было глубоко личным делом. В этом она очень отличалась от Элли, которая плюхалась на унитаз с задранной юбкой и спущенными трусами и через открытую дверь продолжала вести оживленный разговор с мужчиной ли, с женщиной, совершенно не заботясь о сохранении своей женской загадочности. Элли Шарп была так примитивна.

Теперь, каждый раз ходя по-маленькому, Наоми не могла не вспоминать тот тест на беременность, то, как неожиданно полоска картона окрасилась в ярко-фиолетовый цвет. И снова ее охватывали те же эмоции, что и тогда. А Алекс был так восторжен, и горд, и… да, вне себя от радости. Его реакция вызвала в Наоми подавленность и благодарность. А эти два чувства, как масло и вода, не смешиваются друг с другом.

Она нажала на ручку сливного бачка раз, другой, третий (тут требовалась определенная сноровка) и встала у раковины, рассеянно намыливая руки.

— Эй, — заорал Алекс, барабаня в дверь.

— Что? — Она улыбнулась своему отражению в зеркале грустной-грустной улыбкой.

— Ты собираешься провести там всю ночь?

— Уже выхожу.

— Я хочу спросить тебя кое-что.

— Да?

— Да.

— Ну так спрашивай.

— Хорошо. Наоми, выйдешь ли ты за меня замуж и сделаешь ли меня честным человеком? Я умоляю тебя, стоя на коленях.

Когда она распахнула дверь, то обнаружила, что Алекс вовсе не стоит на коленях. Он хитро улыбнулся ей уголком рта и подмигнул.

— Повтори, пожалуйста, Алекс.

— Я сказал: выйдешь ли ты за меня замуж и так далее, и тому подобное.

— Ты действительно этого хочешь?

— Несомненно.

— Тогда я принимаю твое предложение.

— Отлично!

— Мы расскажем об этом сегодня вечером? Кейт и остальным?

— Двойной удар? А почему бы и нет?

— Потому что Кейт, может быть… Как ты думаешь?

— Кончено, она вряд ли обрадуется, но вряд ли она будет возражать. Элли права. (Как так выходит, что Элли всегда права? До чего же мудра старая сова!) Пора наводить мосты. Я бы не пошел на эту вечеринку, если бы не считал, что это возможно. — Алекс обнял Наоми и громко, сочно поцеловал ее в щеку.

— Иногда ты ведешь себя как сумасшедший, Алекс.

— Я просто страшно рад. Дай-ка мне руку. Ну же, давай. Вот так. Мы вместе пройдем через все трудности, да?

— Вместе, — согласилась Наоми. Но в глубине души она знала, что она одна. Вернее, она и ее секрет.


Кейт сидела выпрямившись, в своем неэластичном платье, одинокая и великолепная, под картиной, изображающей вырвавшийся на волю ад. В руках она все вертела и вертела бокал шампанского, борясь с желанием проглотить все его содержимое одним махом, строго напоминая себе, что она за рулем. Она чувствовала себя жертвой изощренной шутки (вечеринка проводилась в другом месте). Или пациентом венерической больницы («Доктор примет вас через пару минут, миссис Гарви»). Она была взволнованна и растерянна, желала, чтобы поскорее пришли и другие гости, и в то же время мысль о том, кто эти другие гости, приводила ее в отчаяние. Она должна была догадаться, что если Элли говорит прийти в девять, то надо приходить в десять. Кейт следовало бы догадаться, что нужно опоздать — и что даже опоздав, она могла прийти слишком рано.