Как было упомянуто выше, я брюнетка. Коротко стриженная. Как бы ни пыжилась, волосяной ком на затылке мне не организовать, и, соответственно, прядям из неорганизованного кома ни за что не вылезти. Поскольку я замужем, то мужских рубашек у нас дома навалом, но я предпочитаю писать в халате. Да! В велюровом! С расцветкой под леопарда. Дело, конечно, не в том, что именно в леопарде меня посещает вдохновение. Просто у меня сейчас такой халат. Уютный. Мягкий. А до этого был синий с вышитыми на вороте белыми цветочками. В нем текст тоже хорошо шел. Но тот халат, увы, износился. Пришлось купить леопарда.

Пишу не за столом. Нет. В постели. Как проснусь, так и пишу. Иногда завтракаю, иногда нет. Не завтракаю не от того, что, перефразируя классика, пальцы тянутся к компу… минута – и слова свободно потекут… А потому, что утром вообще плохо ем. Я устраиваю себе в постели гнездо из подушек, куда и забираюсь, накрываю ноги одеялом, на коленки кладу две тощие декоративные подушечки, а на них – ноутбук. Подушечки – это чтобы повыше было, удобнее, значит… Кладу их так, чтобы левая сторона бука слегка свисала с этой импровизированной подставки. Думаете, зачем? Затем, что муж меня достал! Он утверждает, что, если закрывать подушками нижнюю панель ноутбука, он перегреется и гикнется. А внизу, именно с левой стороны, имеются вентиляционные отверстия, через которые машина как раз и охлаждается. Сначала я просто сдвигала комп в сторону, освобождая отверстия, как только слышались мужнины шаги, потом решила, что не стоит так напрягаться. Лучше наловчиться класть бук на подушки так, чтобы этот мужчина перестал зудеть у меня над ухом, да еще в тот момент, когда текст «идет»! И наловчилась! Представьте, «этот мужчина» раз десять проверил, в каком состоянии находятся вентиляционные отверстия, и наконец успокоился.

Как вы знаете, курить в постели опасно. Каждый не раз видел предупреждающий плакат, на котором изображен вусмерть пьяный мужик с сигаретой. Под ней уже образовались язычки пламени, пожирающие матрас, дальнейшая судьба коего незавидна. Судьба мужика – тоже. Но не курю в постели я не из страха повторить его участь. Я вообще дома не курю. И ни в одном из тех мест, где меня может застукать «этот мужчина», то есть мой муж. Он не курит. Курение считает чем-то сродни намеренному членовредительству, в чем, конечно же, прав. Но он прав всегда, что здорово утомляет. У меня вообще очень правильный муж. Он еще бегает трусцой. Каждый день. В любую погоду. И если ему пожаловаться… ну… хоть на что, зачин его ответа всегда один: «Вот если бы ты со мной бегала…» Даже если, например, посетовать на то, что в автобусе у меня вытащили кошелек, муж все равно начнет с коронного: «Вот если б ты бегала со мной, твои сосуды куда лучше снабжали бы мозг кровью и ты не была бы такой растяпой!» Можете себе представить, какую нетленку, с точки зрения моего мужа, я выдала бы, если б ежедневно бегала вместе с ним в аллеях парка, прилегающего к нашему дому! В общем, лучше мужу ни на что не жаловаться и, разумеется, не курить в его присутствии.

Если честно, то я в курение не втянута. Хочу – курю, хочу – нет. Это не дурная привычка, а особое действо! Правда! Я никогда не испытываю непреодолимого желания затянуться ядовитым дымом. Почему курю? Как бы это объяснить… В общем, ядовитый дым сигареты у меня ассоциируется с дыханием свободы. Да! У меня очень однообразная жизнь и строгий муж! Каждый день я сижу в своем подушечном гнезде и стучу по клаве. Пять листов – это ежедневная норма. Главное, чтобы не меньше. Но лучше – восемь. Иногда получается написать десять страниц или даже двенадцать, но крайне редко. А если это получается, то больше не получается ничего вообще. После двенадцати листов я не могу даже смотреть телевизор, а не то что приготовить мужу, пришедшему с работы, ужин. Ну и кому это надо? Лучше все же писать пять. В крайнем случае, восемь…

Поскольку писательница я не слишком популярная, ни на какие тусовки, встречи с читателями и фотосессии в гламурные журналы меня не приглашают. Большую часть жизни я провожу в своем гнезде. Иногда, правда, устраиваю бунт на корабле, вылезаю из постели, надеваю пуховик с крашеным песцом и еду куда-нибудь в глубь города. Все равно куда. Главное, чтобы подальше от дома. Летом на мне такие же неприметные, как пуховик, черные джинсы и светленькая маечка. Зимой – стандартная коричневая дубленка. В общем, человек из толпы. Обывательница. И никто даже не может представить, как в такой момент поет душа у этой обывательницы, как она наслаждается вырванной у злодейки-судьбы свободой.

Перво-наперво я всегда забираюсь в какое-нибудь кафе, где заказываю самую вредную, с точки зрения моего мужа, пищу: жутко масляный салат, неприлично калорийное пирожное, где побольше крема и сдобного теста, и еще много черного кофе. Вот тут-то для комплекта и полной нирваны как раз и нужны сигареты. Желательно с ментолом. Подруга говорит, что сигареты с ментолом самые вредные, но это именно то, что мне нужно в такие дни протеста. Пусть все будет неправильно, вредоносно и вызывающе! Все не так, как всегда, а потому приятно и очень возбуждающе!

Но дети, вопящие с плазменного экрана, сейчас очень мешают, да… Ничего не поделаешь, как я уже говорила, найти кафе без телевизора в красном углу куда сложнее, чем иголку сами знаете где. С неизбежностью приходится мириться. Лучше закурить сигарету. Ту самую. С ментолом. И в ожидании заказа, смакуя ментоловый дым, смотреть из окна на улицу.

– У вас свободно? – услышала я и в удивлении повернула голову.

В такое время в кафе полно свободных столиков, а потому нет никакой необходимости подсаживаться ко мне. Именно это я собиралась сказать женщине, голос которой услышала, и… обомлела. Передо мной стояла Марина. Из маршрутки. Та, которую муж променял на блондинку в шарфе цвета осенних листьев. Марине я не могла бы отказать ни в чем. Даже если б она потребовала, чтобы я вообще освободила этот столик, я тут же повиновалась бы. Мой муж меня, конечно, достал, но, возможно, я выглядела бы куда хуже Марины, если б увидела его с другой женщиной. В общем, мне хотелось сделать для этой Марины что-нибудь приятное, а потому, скроив самую доброжелательную мину, я ответила:

– Конечно. Садитесь.

– Простите, что я нарушила ваше уединение, – произнесла Марина, тут же устроившись напротив меня. – Просто мне нужно… смотреть в это окно… В другие не видно… Я вам не помешаю…

Разумеется, я тут же бросила самый заинтересованный взгляд за стекло. До этого я смотрела на улицу абсолютно бессмысленно, ни на чем не фокусируясь. Вы должны догадаться, что я там увидела. Вернее, кого… Правильно! На тротуаре стояли Маринин муравьиный Дон Кихот и блондинка. Они разговаривали. Нервно. Особенно горячилась блондинка. Она что-то пыталась втолковать мужчине, который, видимо, не желал ее понимать, а потому для помощи размахивала руками. Ее шарф сам собой сполз с головы, и примятые кудряшки не очень красиво свесились на одну сторону. Лица донкихотистого муравья я не видела, но даже его спина была очень выразительна. Она, эта спина, не хотела идти с блондинкой туда, куда ее хозяин собирался до того, как Марина вошла в маршрутку. Спина вообще больше не хотела блондинку. Мужчина, видимо, озвучил решение своей спины и, резко развернувшись, пошел в сторону метро. Блондинка что-то крикнула Дон Кихоту вдогонку, но он даже не обернулся. Женщина приложила руку ко рту таким же отчаянным жестом, каким Марина в маршрутке схватилась за свое горло. Потом, утопив подбородок в дыбившемся осеннем шарфе, блондинка медленно побрела в противоположную от метро сторону. Да-а-а… Послал-таки плясать свою стрекозу Маринин муравей! Прав был дедушка Крылов! Очень жизненные у него басни!

Надо же… Я столько раз описывала в своих книгах любовников, коих придумывала, и вот они, настоящие, прямо передо мной…

Я посмотрела на Марину. Она, напрочь забыв обо мне, все еще глядела в окно, где уже не было ни ее мужа, ни блондинки. Лицо женщины сделалось серым и обмякшим, словно грязный весенний снег, и грозило растаять, и даже стечь прямо на стол, за которым я, покуривая, ждала заказ. Да, неприятности не красят.

Я не вступаю в разговоры с незнакомыми людьми, хотя могла бы. Для дела. Чтобы получить новые впечатления для своих романов. Но все же никогда этого не делаю. Предпочитаю придумывать, что могут в той или иной ситуации сказать или совершить люди, за которыми я наблюдаю. О! Не попадайтесь на глаза женщинам в крашеных песцах, если не хотите ненароком очутиться на страницах романа. Одной из этих, в песце, вполне могу оказаться я, и тогда вы узнаете о себе такооое…

Сейчас же история сама собой просто лезла мне в руки, и глупо было не воспользоваться этим.

– Это ваш муж? – спросила я, хотя нисколько не сомневалась в этом.

Марина вздрогнула и перевела на меня испуганные глаза. Потом ее взгляд как-то мгновенно трансформировался в ненавидящий, и она по-змеиному прошипела:

– Сссс чччего вы вззззяли… Какое ваммм…

Она не дошипела. Чувствовалось, что ей очень хочется запустить в меня тяжелой стеклянной пепельницей или стильной вазочкой. Марина желала выместить ненависть к своему мужу и его блондинке хотя бы на мне, но силы ее вдруг покинули. Женщина уронила руки на стол, на них – голову и разрыдалась. Я не знала, как ее утешить. Да и вообще, по себе знаю, что в таких случаях лучше не лезть со своим сочувствием. В эти моменты очень полезно выплакаться как следует, чтобы хоть как-то освободиться от боли. Потому… пусть себе поплачет. Дети с телеэкрана так вопят, что никто, кроме меня, и не услышит Марининых рыданий. А то, что она прилегла на стол, – ну так и кому какое дело! У нас нынче полная свобода самовыражения!

Пока она плакала, я принялась думать о ее муравье. Муравьиный взгляд, обращенный на блондинку, до того быстро потух при появлении Марины, и так безразлична была спина, которую мы имели удовольствие видеть за окном, что я решила: эта женщина в шарфе цвета осенних листьев на самом деле ничего для этого мужчины не значит. Она для него является чем-то вроде моей ментоловой сигареты. Элемент мужской свободы. Хочу изменяю, хочу – нет! Вот только что пылал желанием, зеркальце поддерживал, ручку гладил, а теперь вдруг расхотел – и ничего с этим не поделать. Да! Похоже, сердце блондинки раздавлено… И Маринино тоже… И кем? Каким-то муравьем, чьи щеки целуются изнутри, как у литературного героя, над которым потешается все человечество! Конечно, Маринин муж не носит на голове тазика для бритья, но это вовсе не делает ему чести!

– Не расстраивайтесь, – проговорила я, отправив в рот порцию обильно сдобренного жирным майонезом салата, который мне наконец принесли.

Официантка хотела было что-то сказать в адрес Марины, по-прежнему распластанной на столе, но я ей не дала. Пусть идет и смотрит конкурс детской песни, а наши переживания – не ее ума дело. Впрочем, можно заказать кофе для Марины. Салата с пирожным ей, скорее всего, и не захочется, а тонизирующий напиток вполне может взбодрить! И я заказала еще один эспрессо, именно после этого выдав несчастной женщине свое «не расстраивайтесь» и добавив:

– Он не стоит ваших слез.

– Да что вы по-ни-ма-е-те? – пробулькала Марина и даже оторвала голову от стола, что было уже хорошим признаком.

Конечно, я могла бы ей сказать, что мой муж хоть и очень саркастически, но все-таки называет меня «инженером человеческих душ», и что про эти самые человеческие души я уже наваяла романов двадцать, только вряд ли она поверит! Разве инженеры человеческих душ едят простецкие салаты с просроченным майонезом в третьесортных кафе, пусть даже и украшенных разноцветными зонтиками? Да никогда! Они принимают пищу в фешенебельных ресторанах с белой лепниной на потолке, при входе в которые стоят вымуштрованные швейцары в галунах. Эти церберы не пропустят в зал всяких там марин, желающих во что бы то ни стало поглазеть в ресторанное окно на то, как им изменяют собственные мужья.

– Не любит он ее, – сказала я по-простому.

Марина посмотрела на меня с таким значением, что я поняла: она не против поговорить на эту тему. Давно известно, что самые животрепещущие, чувствительные и интимные вопросы лучше всего обсуждать с людьми совершенно незнакомыми: попутчиками в поездах дальнего следования, соседями по больничной койке или по таким вот столикам в кафе.

– Возможно, не слишком любит, – поправила меня Марина, – раз столь безжалостно бросил ее посреди тротуара. Но ведь выходит, что меня он не любит вообще…

– С чего вы взяли?

– Ну… раз изменяет… Вот вам… скажите… муж изменял?

Я взяла из пачки еще одну сигарету, зачем-то помяла ее в пальцах, как когда-то разминал свою папиросу «Беломорканал» мой дед, прикурила и, выдохнув дым, честно ответила:

– Откуда мне знать? Мне кажется, что не изменял, но ведь и вы, судя по всему, до сегодняшнего дня были уверены, что муж вам верен.

– Я… до сегодняшнего дня… почему-то даже не задумывалась над этим… Гоша никогда не давал повода к каким-то сомнениям… Всегда был нежен, предупредителен… и все оказалось враньем…