Этим письмом Ева разрывала сердце Гамильтона на части. Неужели ей не понятно, что она была обещана ему с детства? Гамильтону, а не этому ханже, который, пользуясь правами друга, выговаривал, как плохо играть в карты, пить и порой заглядывать в бордель. И Господь вместе с законом скрепили это обещание.

Гамильтон, кипя от злости, смотрел на солдат, которые маршировали по пыльному плацу. Они занимались этим уже больше часа под полуденным солнцем и будут заниматься до тех пор, пока он не увидит, что у них все выходит идеально.

Этим людям нужна дисциплина. Их явно растили без всякого представления о том, что такое закон и порядок.

Когда Гамильтон смотрел на них, то сразу вспоминал наглых торговцев на базаре, грязь на улице и неприятный запах отхожих мест на жаре. Местные жили как звери и понятия не имели, каким образом покончить с этим скотством. Однако те из них, кто попал под начало Гамильтона, скоро станут людьми, и ему было наплевать, что некоторые дорого заплатят за это. Благодаря отцу он давно понял, что только идеальный результат достоин похвалы, все остальное приносит лишь позор. Поэтому Гамильтон не допустит, чтобы ему пришлось краснеть из-за солдат. Этого он натерпелся от отца сполна. И смерть старика не избавила Гамильтона от тяжелой ноши ожиданий, которым ему следовало соответствовать.

Один из солдат вдруг упал на землю, ломая ровный строй. Вокруг него взвился клуб пыли, который осел на выгоревшей форме.

Гамильтон, сжав зубы, наблюдал, как двое мужчин взяли упавшего и унесли подальше от марширующих солдат.

— Ленивый ублюдок, — сказал он вслух.

После этих слов сержант Эймс посмотрел на командира и заявил:

— Может, стоит прекратить учения? Эта жара…

— Мне наплевать на жару, — отрезал Гамильтон. Неужели Эймс не понимает, что ему надо добиться идеального строевого шага от этих язычников? — Пусть тренируются усерднее. — Он направил взгляд в сторону людей, уносивших упавшего солдата. — А того надо высечь.

Глаза у сержанта вспыхнули.

— Сэр, вы… вы это не всерьез?

Гамильтон фыркнул и нахмурился.

— Он бестолковый, ленивый и хочет увильнуть от службы. Поэтому его следует наказать.

— Но он не один из нас.

Гамильтон помолчал, потом раздраженно сказал:

— Ладно. Тогда урезать зарплату и дать наряд вне очереди.

Учения продолжались, и Гамильтон заставил себя посмотреть вперед. Количество поблажек, которые они предоставляли местным, выводило его из себя. Но таков был закон: в отличие от солдата-британца индуса нельзя было высечь.

Не важно. Этот солдат все равно заплатит за свою лень. В конце концов, есть наказания и похуже розог.

Англия, 1865

Колючий ветер, гулявший, казалось, по всей Англии, проникал в каждый уголок кареты. Угольная жаровня давно уже не согревала Еву: ее трясло не от холода, а от желания выпить хоть каплю настойки.

Злой Йен, который подарил Еве спокойствие одним поцелуем, сейчас держался от нее подальше. Похоже, он понял, что имеет дело с прокаженной. Если не в прямом смысле, то в переносном точно. Наверное, Йен боялся, что прикосновение к Еве может заразить его тьмой, поселившейся у нее в сердце.

Ева не помнила, когда они последний раз останавливались. Несколько часов назад? Или уже прошел день? Они мчались вперед с бешеной скоростью, и потому ей было страшно просить Йена сделать остановку. Его сейчас можно было описать только одним словом — одержимый. Лицо Йена, которое показалось ей ликом ангела, когда он пришел за ней в лечебницу, теперь напоминало маску зверя, который не остановится ни перед чем.

Йен смотрел в окно. Его взгляд был наполнен злобой и холодом. Ева вонзила ногти в колени так сильно, что ей стало больно. Но это на мгновение отвлекло ее от другой муки. С каждым покачиванием экипажа на неровной калее тело Евы кричало от боли. Но причиной этому была не тяжелая дорога, а желание выпить лекарство, сжигавшее ее изнутри.

Они ехали всю ночь. И сейчас голубоватый слабый свет пытался разогнать темноту внутри кареты. Наступил рассвет, и солнце тянуло к ним свои ледяные пальцы.

Еве хотелось пить — почти так же сильно, как принять настойку. В горле словно застряла наждачная бумага, которая царапала ее изнутри. А еще Еве хотелось принять ванну, чтобы успокоить зудящую кожу.

Наконец Ева не выдержала и позвала своего спутника:

— Йен?

— Да? — отозвался он, продолжая смотреть в окно.

Ева облизнула губы и с удивлением обнаружила, что они были горячими, словно при лихорадке.

— Давай остановимся.

— Нет.

Эта ночь изменила его. Ева не могла отделаться от гнетущего чувства, что заботливый Йен остался в прошлом. Ей казалось, он начал осуждать ее за пристрастие к настойке и собирался покончить с их близостью навсегда.

— Ладно, — проговорила Ева вслух.

Воцарилась тишина, которую нарушал только стук копыт по обледенелой земле.

Наконец Йен выпалил:

— Я не остановлюсь! Даже ради тебя. Даже если сам Бог попросит меня об этом.

Ева ничего не ответила. Она нащупала в кармане пузырек с настойкой и украдкой посмотрела на него.

— Ладно, — повторила Ева. Она не могла больше терпеть и вытащила лекарство из кармана. Одна капля — и к ней придет долгожданное забвение, жажда которого делала ее безумной и больной.

Йен повернулся к ней, его малахитово-зеленые глаза расширились. Казалось, фигура ее спасителя стала еще больше от внезапного приступа гнева.

— Что, черт побери, ты делаешь?

— Ты не даешь мне отдохнуть. — Ева подняла бутылочку вверх, словно собираясь произнести тост за его здоровье. — А вот это сейчас даст. И прекрасно. — Она взялась холодными пальцами за пробку и вынула ее. Хлопок эхом раздался в карете, и Ева с вызовом взглянула в глаза Йену.

— Дай ее мне, — приказал он.

Ева рассмеялась, и этот звук показался ей пугающим.

— Останови карету, — заявила она.

Йен сидел так неподвижно, что, казалось, его мышцы превратились в камни, разбросанные в пустоши, по которой они ехали.

— Отдай мне пузырек, Ева.

— Иди к черту, — сказала она и поднесла лекарство к губам.

— Вот дьявол, — тихо выругался Йен.

Ева не успела ничего сделать. Он быстро наклонился к ней и выхватил из рук пузырек.

— Ах ты, мерзавец! — крикнула Ева и ударила его кулаком в плечо.

— Наркоманка, — ответил Йен, держа руку с настойкой подальше от нее.

Эта сцена привела Еву в отчаяние. Не зная, что делать, она выпалила:

— Это моя бутылочка!

Йен наклонился к ней так близко, что его дыхание коснулось ее лица.

— Да, но я забрал ее у тебя. И обратно не отдам. Никогда.

От его близости кожа стала гореть еще сильнее. Ах, если бы Ева могла на минуту покинуть тело, которое так мучило ее, и наконец успокоиться! Но это было невозможно, а то, что могло сейчас даровать ей спокойствие, Йен у нее отобрал.

Ева зашла слишком далеко в войне, которую не могла выиграть. Ее охватила паника. Еве нужно было любой ценой получить то, что Йен держал в руке, и успокоить прожорливого зверя, который сидел у нее внутри.

— Пожалуйста, Йен. Отдай мне лекарство.

— Никогда.

— Прошу тебя, — повторила Ева, осудив себя за холодные ноты, которые прозвучали в ее голосе.

— Ни за что! — сказал Йен.

Они сидели в тишине и смотрели друг на друга, как два волка перед атакой. Наконец желание выпить настойки и забыться стало невыносимым. Оно целиком подчинило Еву себе, и это было отвратительно. Проклятая бутылка заставляла ее вести себя так, как будто она действительно была сумасшедшей, в чем Томас и не сомневался.

— Йен, — начала Ева и посмотрела ему в глаза.

Ее сердце сжалось, но не от стыда за свое поведение, а от какого-то другого чувства. Ева разглядывала его красивое лицо, а потом опустила взгляд ниже, к широким плечам Йена, вспомнила, как совсем недавно пряталась за ними от миссис Палмер… И поняла, что чувство внутри нее было очень похоже на предвкушение.

Ева закусила нижнюю губу, пытаясь восстановить дыхание, которое вдруг стало неровным. Она и раньше заключала сделки. Своим телом ей торговать не доводилось, но Ева видела, как это делали другие девушки, добиваясь таким образом временных поблажек. Йен был сильным и молодым мужчиной. Она смягчила взгляд и решила заманить его обещанием удовольствия.

— Я… я готова на все, — закончила Ева.

Она закрыла глаза, чувствуя, как ее тело затопил жидкий огонь желания. Это было поразительно. Ева уже не понимала, что хотела больше — Йена или свое лекарство. Очень медленно Ева положила ладонь ему на ногу, и ее тело удивительным образом отозвалось на прикосновение к его мускулам. Что если она проведет рукой выше, по его бедру? Будет ли оно таким же твердым, как тут, у колена? Ева взглянула на свои пальцы и позволила им сделать то, чего желало ее сердце. Ей было легче думать, что эта рука принадлежала не ей, а другой, более раскованной женщине. Еве нравилось смотреть на свои движения. Она подняла взгляд к лицу Йена. Ее дыхание участилось.

— На все, понимаешь? — сказала Ева вслух.

Йен смотрел на нее и не двигался. Тогда Ева решилась провести рукой еще дальше, подчиняясь новому для нее желанию. Она никогда не испытывала удовольствие от ласк мужчины. Но что-то внутри нее, заставлявшее сердце гореть, шептало, что Йен может подарить ей это наслаждение.

Рука Евы медленно скользнула вверх по мягкому материалу, ощущая под ним мускулистое бедро, пока наконец не коснулась мужского достоинства Йена. К ее удивлению, он не был возбужден. Но даже так его естество едва умещалось в ее ладони.

Оно будет большим. Некоторые женщины многое бы отдали, чтобы заполучить себе такого любовника. Супружеский долг в спальне всегда был для Евы лишь обязанностью. Она никогда не понимала, как другие могли говорить о занятиях любовью, как о чем-то приятном, а о размере мужского органа — как о волнующем преимуществе.

В состоянии, близком к помешательству, Ева вдруг поняла, как сильно захотела познать эту сторону любви.

— Пожалуйста, — простонала Ева, лаская пальцами Йена, чувствуя, как его плоть твердеет от ее прикосновений. Что произойдет, когда его естество окажется внутри нее? Даст ли ей это долгожданное освобождение от страданий тела? Ева знала только один вид блаженства — тот, что дарила ей настойка. Может, их близость будет слаще, чем наркотик?

Чувствуя ладонью жар его тела, Ева не сомневалась, что так и случится. Йен был лучше всех мужчин, которых она знала. Значит, и удовольствие будет самым большим.

Зеленые глаза Йена потемнели. На мгновение ей показалось, что он сейчас схватит ее, а потом даст то, что ей так нужно — освобождение от мук, а после — и пузырек с настойкой.

Сейчас Ева не хотела думать о том, как низко пала, продавая себя другу детства, который был первой ее любовью, выпрашивая удовольствие и запретный напиток.

Свободная рука Йена, большая, шершавая, легла ей на пальцы. Он сжал их, заставляя крепче держать свой мужской орган, и откинул голову на спинку сиденья. Стон похоти сорвался с его губ.

Йен попался в ловушку. Значит, скоро она заберет настойку. Но облегчения Еве эта мысль не принесла. Она хотела большего.

Еву пугало то, каким правильным ей казалось ощущение руки Йена, сжимавшей ее пальцы. Ее пугало желание наклониться и коснуться ртом того места, где сейчас находилась ее ладонь. При мысли об этом ее грудь напряглась, а все тело словно стало тяжелым. Она хотела, чтобы Йен обнял ее и начал ласкать до потери сознания, чтобы исчезло все, кроме них двоих, объединившихся против жестокого мира. Представив себе это, Ева не выдержала и стала расстегивать второй рукой брюки Йена. Но он вдруг схватил ее и с силой отбросил назад. Его лицо исказило страдание.

— Что ты делаешь? — задыхаясь, проговорил Йен. Резко встряхнув головой, он открыл окно кареты и выбросил пузырек с лекарством на дорогу.

Пылавшее внутри нее желание тут же угасло. Ева вскрикнула и взялась за ручку двери, готовая прыгнуть из экипажа на ходу, только чтобы найти свое сокровище.

Йен схватил ее за лицо. Пальцы больно сжали подбородок и щеку. Ева замерла. А потом медленно — так же медленно, как ее ладонь скользила по его бедру — она повернулась к Йену. Он смотрел на нее, и его глаза горели от какого-то сильного чувства. Он силой поднял ее лицо к себе так, что их губы почти соприкоснулись.

— Ты не продажная женщина, — произнес Йен.

Боль от его слов пронзила Еву до самых костей. Но она с вызовом спросила:

— Откуда ты знаешь?

Теперь уже Йен замер так, словно она ударила его. Ева сложила губы в подобие улыбки. Она хотела еще сильнее ранить его словами и потому продолжила: