* * *

Кристина задумалась. Уходить в прошлое было тяжело, настоящее при всей его неустроенности и неопределенности казалось лучше. Наслаждение. Что это для нее? Конечно, Витька. С ним она научилась целоваться. Расслабилась. Оказывается поцелуй гораздо более интимная вещь, чем сам секс. Это перемешивание слюней и облизывание языков друг друга доставляет улетное наслаждение только с тем, кого ты по-настоящему хочешь. В те краткие моменты, когда она не вырывалась, он делал с ней что-то совершенно неземное, нечеловеческое. Родное. Ни один из ее любовников никогда не целовал ее так. Так как с ним не бывает. В ту ночь она ему так и сказала. Он засмеялся, зарылся в ее волосы. Прохрипел, что у него тоже так ни с кем не было.

Кристина отодвинула ноутбук и вышла на балкон. Стемнело, качали игольчатыми шапками сосны, ветерок растрепал волосы, лаская и утешая. Хотелось плакать и перестать бороться. Стать слабенькой, как Витькина жена и понадеяться на мужчину.

В комнату заглянула Илария.

— Детка, чаю попьем?

Она подошла к маме, обняла ее.

— Конечно, попьем. А может, покушаешь? Я куриный бульон сварила.

— Завтра, милая. Сегодня совсем не хочется. Только чаю горячего с лимоном. — Илария поправила шаль на плечах. — Что-то холодно. И тошнит.

Кристина нахмурилась. Она в маечке, вечер душный, а маме холодно.

Мама часто мерзла. Проклятые таблетки имели кучу побочных эффектов. Кристина отстранилась. Обе пошли на кухню. Илария села. Кристина включила чайник, поставила на стол пирожные. Илария ласково посмотрела на дочь.

— Все хотела спросить и забываю. Как там Сергей поживает?

Кристина опустилась напротив, подперла кулачками лицо. А ведь она и забыла. Странно, как мало это ее трогает. Витька совсем задурил ей голову. Усмехнулась.

— У Сережки все хорошо. По-прежнему много работает. Днем на правительство, вечером на мафию. Настолько отошел от своего неудачного брака, что почти сделал мне предложение.

— И ты молчишь?

Кристина улыбнулась.

— До Нового года еще далеко. Вдруг передумает.

— Что-то не слышу энтузиазма в твоем голосе, дочка. Он же вроде тебе нравился. Что-то произошло?

— Ничего не произошло. У нас все хорошо. Сводил меня в ресторан, утром принес кофе в постель. Сказка, а не мужчина.

Илария внимательно наблюдала за дочерью.

— Твое охлаждение к Сергею как-то связано с Витей?

— Никак, — Кристина поспешно схватила чайник и стала разливать кипяток по тонким фарфоровым чашечкам. Мама любила пить чай из красивых чашек. Говорила, что так вкуснее, чем из кружек.

Илария отпила глоточек горячего чая и поставила чашку на место.

— Девочка моя, тебе нужно выйти замуж, и Сергей самый подходящий кандидат. Воспитанный, респектабельный, хорошо зарабатывает. Ведь если поставить их рядом с Витей — если предположить, что тот был бы свободен — подняла вверх тонкий пальчик Илария — то наш сосед проиграет во всем. Да их даже сравнить нельзя. Ни внешне, ни внутренне.

Кристина пожала плечами. Скажи это моему сердцу, мамочка, которое заходится только от одного его вида. Я бы рада была от него избавиться, да вот не получается. Хорошо еще хватает сил бороться с собой и не стать его любовницей. Желая прекратить скользкий разговор, Кристина взяла в руки пульт и включила телевизор. Илария несколько раз незаметно поглядывала на дочь, понимая, что та что-то не договаривает, но расспрашивать не стала. Только мысленно попросила у Бога, чтобы тот уберег дочку от искушения.

Глава 9

Ночью Кристине не спалось. Растревоженные воспоминания, которые она так долго старалась похоронить, выплывали наружу. Она снова чувствовала себя школьницей. Утром форменное платьице, вечером… Она выбралась из теплой, но такой неуютной постели, включила ноутбук. Может быть, сегодня нужные слова улягутся в правильном порядке, вызывая те чувства, которые она испытывала. Кристина и сама не знала, отчего она придавала такое значение написанию этого романа. Хотела освобождения? Так оно невозможно. Тот самый катарсис, о котором столько говорят, пусть испытывают ее читатели. И Сережка. «Расскажешь мужчине правду, потеряешь его навсегда», — шепнул внутренний противный голосок. Тогда зачем нужен такой мужчина?

Она вдруг подумала о Витьке, и откуда-то возникло теплое чувство, что он-то как раз и понял бы. Заглушил бы ее жалость к себе своими поцелуями, нежными руками стер чужие отпечатки пальцев. Он принял бы ее всю со всеми убийствами, оправдав в душе и скорбя вместе с ней. «Откуда такая уверенность, Кристина?» — в знакомом голоске чувствовалась насмешка. «Ты никогда не сможешь это проверить, потому что он никогда не придет к тебе».

Не придет — и так проживу.

Девушка опустила пальцы на клавиатуру. Книга не даст покоя, пока не будет закончена. Надежды на освобождение никакой, но может быть, станет хоть чуть-чуть полегче. Это все, что пока хотелось бы.

* * *

Я и сама не поняла, как однажды испытала оргазм. В тот день Петрович долго не мог кончить. Его маленький толстый член уже не причинял боли. Сначала я, как обычно, пыталась отключиться и думать о чем-нибудь. В темноте — первое время я настаивала на том, чтобы гасить свет — слышались стоны Петровича, изредка прерываемые какими-нибудь, пошлыми словечками. И вдруг меня охватило возбуждение. Обычно лежавшая под ним, как бревно, я непроизвольно двинулась ему навстречу и вдруг почувствовала, как глубоко сжавшаяся внутри пружина толчком распрямилась. Оргазм был до того сильным, что я чуть не застонала, но вовремя спохватилась. Петрович мгновенно прореагировал. Со словами «ах ты, маленькая шлюшка» он шлепнул меня по щеке и вдруг, возбудившись то ли от этого первого удара, то ли от моего оргазма, мгновенно кончил, издав противный затяжной звук удовлетворения. Лежа под его тяжелым телом, я чувствовала себя, словно оп исалась, стоя у доски перед всем классом. Скатившись с меня, он приподнялся на локте и долго смотрел мне в лицо. Я встретила взгляд, не отворачиваясь, внушая себе, что мне плевать, что он обо мне подумает. Он медленно провел пальцем по моей щеке, вероятно, это был самый большой жест нежности, на который он был способен, и задумчиво сказал:

— А вот матушка твоя ни разу со мной не кончила. Только подставлялась.

После его слов я почувствовала себя облитой помоями, а мое расслабленное от наслаждения тело тут же подтвердило выставленное против себя обвинение. Я мгновенно скатилась с кровати, подхватила валявшийся на полу халат и быстро закуталась в него. Сзади меня вспыхнула свет торшера.

— Кристина!

Я обернулась через плечо. Петрович, растянувшийся на простыне с вялым членом, возлегавшем на яичках, мгновенно вызвал желание стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Он не должен был делать это со мной. Если бы он был нормальным человеком, он никогда бы не принял моей жертвы.

— Тебе повезло, что ты в раннем возрасте испытала оргазм. Многие взрослые женщины только мечтают об этом.

У меня пересохло в горле. Повезло? Я должна была почувствовать первый оргазм — те, которые я получала, лаская себя, не в счет — с каким-нибудь красивым парнем, который бы любил меня, а не с этим физическим и нравственным уродом, которому я отдавалась, чтобы спастись от жестокости мира. Петрович зевнул и отвернулся от меня, щелкая пультом от телевизора. Подавленная случившимся я словно приросла к полу и не могла двинуться. Вспыхнул экран, зазвучал голос диктора, предсказывающий дождь и слякоть. Я, обожавшая солнце, порадовалась, что завтра его не будет. Солнечный день мне с моим позором не пережить. Повернулась на ватных ногах, чтобы идти к себе.

— Не забудь выпить таблетку, — раздался голос Петровича.

Взяв упаковку, я отправилась на кухню за водой. Зажав одну таблетку в ладони, я пересчитала остальные, размышляя, умру ли я, если проглочу их все сразу. По ногам потекла сперма, одна капля, как и в первый раз, упала на плитку. Точно так же я растерла ее ногой. Я не могу позволить себе умереть. Я обязана жить и выжить. И мне предстояло решить, как. Я запила таблетку водой и спрятала упаковку в карман.

На помощь пришли книги. В них я искала ответы на свои вопросы и даже иногда находила. Упиваясь чужим миром любимых героев, я забывала о своем перевернутом существовании то ли женщины, то ли подростка. К моменту возвращения мамы из больницы я настолько освоилась со своей ролью, что даже смогла посмотреть ей в глаза.

Я сделала это ради нас, мамочка, и пусть весь мир судит меня. Зато мы в тепле и у нас есть деньги. Тогда-то во мне и зародилась мечта о собственном доме. И ради своей мечты — я уже это осознавала — я могла пойти на все.

После моего оргазма наши отношения с Петровичем изменились. Раз я получала удовольствие наряду с ним, значит, должна была и платить за него. Крохотный росточек желания убить моего мучителя с каждым месяцем выпускал по листочку. Петрович много пил, его мужские функции слабели. Уже просто я и мое развивающееся тело его не возбуждали. То он не мог кончить, то его орган отказывался подниматься. На мое счастье он не оказался фанатом орального секса. Его возбуждали разные позы и переодевания. Началось все с того, что однажды я вернулась из школы, а он оказался дома. Вид моего форменного короткого зеленого сарафанчика в синюю клеточку так возбудил его, что он тут же быстро кончил, уложив меня на кухонный стол. А потом, поедая приготовленный мной его любимый грибной суп, допрашивал меня с пристрастием, не пристают ли ко мне мальчишки. И если что, он готов с ними разобраться.

— Грудь-то у тебя ого-го стала, — он грубо ущипнул меня за сосок. — Еще подросла, с тех пор, как я ее трогаю. Тебе же нравится, а?

Я отвернулась, что было воспринято, скорее как смущение, я же испытывала желание надеть ему на голову кастрюлю с горячим супом. То ли от неожиданности, то от того предчувствия, что это только начало его извращений, я почувствовала себя еще больше использованной, чем обычно.

Кем я только не была потом. Женщиной-кошкой, женщиной-вамп, служанкой, госпожой с хлыстиком. Кстати, надо отдать должное, однажды я с огромным удовольствием вытянула его по спине хлыстом. Он тоже привыкал делать мне больно. Брал меня, где попало. В коридоре, кухне, ванной. Однажды нас чуть не застукала мама. Я жила в увеличивающемся кошмаре и не видела выхода, кроме как убийства. Через три месяца Петровичу пришлось пойти еще на уступку. Для того чтобы положить маму в очередную больницу, требовалась прописка.

Мое сердце сжалось, когда мама искренне поблагодарила его. Когда мы остались одни, она заметила, что он не такой уж и плохой человек. Я отвернулась. Болезнь изменила маму, она сосредоточилась на себе и не замечала окружающее. А я все больше и больше накручивала себя, что должна вспомнить о своей гордости и перестать быть удобной подстилкой и кухаркой в одном лице. А недавно после юбилея Петровича, где ему подарили большой аквариум, к моим обязанностям добавилась еще одна — кормление рыбок и покупка корма.

И вдруг произошло то, что никак не ожидалось. В наш класс прямо посередине года пришел новенький. Классная посадила его ко мне: Корзина болела гриппом. Сказала мимоходом, что нас с Зинаидой давно пора рассадить, мол, много болтаем. Мельком взглянув на меня, паренек сел. Я слышала, как шептались девчонки за моей спиной. Наверно, обсуждали, как мне повезло: новенький был симпатичным. Широкоплечий, высокий, с почти сросшейся линией бровей над карими большими глазами. Он тут же начал копаться в сумке. Достал тетрадку, учебник, ярко-зеленую ручку и уперся взглядом вперед. То ли на доску, то ли на блеевшую что-то про характер Андрея Болконского нашу одноклассницу.

Я нарочито зевнула и отвернулась к окну. Денечек был серый, хмурый, апрельский. Голая ветка жалобно билась в окно. Мне почему-то пришла в голову мысль, что ей холодно и одиноко. И она подобна мне. Именно это я чувствовала последние полгода. Нервы мои были на пределе. А я все никак не могла найти выход из положения.

— Воронцова, мечтать, конечно, приятнее, но вернитесь к нам, пожалуйста. — Нина Ивановна стояла у доски, глядя в мою сторону. Кое-кто захихикал. В классе меня не любили. Да я и не старалась никому понравиться или с кем-то подружиться. Держались мы с Корзиной особняком, и я вовсе не была в восторге от того, что нас рассадили. Мы же не первоклашки, в конце концов. Справедливости ради надо отметить, что учителя меня не любили тоже. Училась я кое-как, с тройки на четверку, держалась независимо. Независимость эта моя, впрочем, шла не от излишне высокого мнения о себе, а скорее от моей ущербности, внутреннего стыда, с которым я никак не могла справиться. Я чувствовала себя развращенной, испорченной и грязной.