— Я попрошу вас поделиться книгой с вашим соседом. Сегодня мы будем разбирать характер Наташи Ростовой. Я взяла второй том Толстого и положила на середину парты. Рядом с моим ухом прошелестело «спасибо».

Повернув голову, я встретилась с его большими глазами. Мелькнула мысль, что они похожи на мои. Такие же карие. Только вот выражение их было другое: ласковое, как у олененка. Я же, когда смотрела на себя в зеркало, видела загнанное животное. Разыскивая нужную главу, в которой Наташа убегала с Анатолем Курагиным, мы придвинулись ближе и наши плечи соприкоснулись. Мне вдруг стало хорошо и спокойно. Настолько хорошо, что я, казалось, так бы и сидела, не шевелясь, чувствуя, как сквозь рукав пиджака проникает его тепло.

Артем провожал меня домой в тот же день. Мы шли по бульварам, даже не держась за руки, но мне, впервые с моего приезда, показалось, что этот мир не плох. Даже без солнца, столь мною любимого, мне казалось, что равнодушный город улыбался мне окнами разноцветных особняков. Новый знакомый рассказывал о себе. До этого учился в Питере, а потом отца перевели на другую должность. Повысили. Мама не хотела переезжать, он тоже. Там прошло его детство, а здесь у него нет друзей. Слушая его, я ощущала, какая пропасть между нами. Он был неискушенным ребенком, я женщиной, которая знала непростительно много для своего возраста.

Новый знакомый предложил погулять, но я убежала домой и, закрывшись у себя в комнате, заплакала, прислушиваясь, не повернется ли в замке ключ. Сегодня после его нежных глаз, ласкающих меня, я никак не могла позволить, чтобы меня использовал старик.

Отношения с Артемом, как я ни старалась их затормозить, развивались быстро. Когда мой опоганенный рот поцеловали его неумелые губы, я замерла от блаженства. Мне показалось, что своей неискушенностью он очищает меня. Его нежность, робкие признания, заставляли меня смущаться больше, чем проделки Петровича в спальне. Мы целовались в подъездах, усевшись на широкие подоконники, и я чувствовала, как упирается в меня его крепкая плоть. Его ласки так распаляли меня, что дома мне приходилось мастурбировать. Артем был так скромен, что мне пришлось напроситься к нему в гости. Бросив сумки на пол, мы начали целоваться прямо в коридоре, не снимая курток. Медленно, не размыкая объятий, мы двинулись в его комнату. Сели на диван, снова целовались. Потом он вдруг опустился на пол и приник к моим коленям. Шептал, что он не имеет права. Я провела рукой по его волосам.

— Обещай ни о чем не спрашивать, — я опустилась рядом с ним, расстегивая его рубашку. Он, наконец, запустил руки под платье, расстегнул лифчик и начал ласкать мои груди. Мое измученное тело наслаждалась его чистыми прикосновениями. Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Мое превращение из девушки в женщину должно было произойти вот так и никак иначе. Тогда с моей душой все было бы в порядке. Неправда, что то, что нас убивает, делает нас сильнее. Боль, оседая в душе, делает нас злыми и жестокими. В убийцах всегда слишком много боли и силы.

В тот день я не разрешила Артему меня проводить. Пока я шла по тем же самым бульварам, по которым мы шли вместе, мое сердце разрывалось от боли. После того, что случилось, я больше не могла принадлежать Петровичу. После неискушенных рук и губ этого мальчика мое тело очистилось, и я стала лучше относиться к нему. Притупившаяся ненависть к Петровичу возгорелась с особенной силой. Судьба помогла мне в тот день не наделать глупостей и дала время принять решение. Мучитель мой укатил на Кубу отдыхать, и я осталась в блаженном одиночестве. Ненавистная квартира — немая свидетельница моих мучений — показалась мне вполне уютной после того, как я плотно закрыла дверь в спальню. Решив почитать на сон грядущий, я отправилась к книжному шкафу. Скользя пальцами по корешкам книг, совершенно уверенно вынула Булгакова.

Глава 10

Утром Кристина проснулась в плохом настроении. Заливающее спальню солнце казалось насмешливым и издевающимся. Кристина долго валялась в постели. Ни бегать, ни плавать, а уж тем более делать упражнения на тренажерах не хотелось. Она чувствовала себя разбитой и несчастной. Дел по работе на сегодня никаких не намечалось, что тоже было плохо. Когда приходила депрессия, Кристина знала, что ей лучше носиться по делам, в разговорах и разъездах забывая о себе. Но сегодня спешить было некуда. Еще вчера телефон подозрительно молчал, грозя неминуемым августовским кризисом, когда все клиенты разъезжались по курортам и дачам. Устав валяться, Кристина вышла на балкон и поморщилась. Денек обещал быть жарким. Немного постояв в нерешительности, поругивая себя за лень, она спустилась вниз, чтобы сделать кофе и бутерброд. Взяв поднос, отправилась в сад. Заливались радостно птицы, с озера доносились возбужденные детские голоса. Отскочила от стола сброшенная сосной шишка. Кристина посмотрела вверх на голубое небо. И от какой-то его особенной яркой нежности с чистейшим единственным облачком, почувствовала, как защипало в носу от пронзительной жалости к себе. Бросив недоеденный бутерброд, побрела по саду к засохшей сосне. Обняла ее шершавый, уже неживой ствол, чувствуя, как побежали по щекам горячие слезы. Сегодня она была совершенно одна, маму еще вчера забрали на очередное обследование, и теперь Кристина могла плакать сколько угодно в одиночестве. И от этой своей ненужности, такой милый день казался невыносимым. Уж лучше бы дождь, на который можно было бы спихнуть свое плохое настроение, сравнять слезы на щеках с каплями дождя на стекле. Эх! Да что ж с ней такое?! Витька? Нет его. Она вчера решила. Придумать игру, в которой бы его не существовало. Ее жизнь без него. Ведь было же так когда-то.

Кристина похлопала ладошкой сосну и побрела к столу. Недоеденный бутерброд, недопитый кофе. И тоска. Она почти с радостью услышала мелодию мобильника. Как хорошо-то. Да, она здесь. Готова показать любую квартиру. Даже самому противнючему из клиентов. Только выдерните меня отсюда.

— Не вешай трубку, ладно? — его голос был хрипловатым и до ужаса родным.

— Что ты хочешь?

— Тебя, конечно.

— Ничего не будет. Ты разве не понял?

— Почему ты не сегодня не бегала?

— Нет настроения. Тебе, который весел, как птица, этого не понять. И вообще, бегай с женой. Ей не помешает немножко физкультуры.

Кристина чувствовала, что ведет себя глупо. Но желание его губ уже отдавалось в теле. Она почувствовала, как стало теплее. Черт. А она, чувствуя себя такой слабенькой, даже не могла бросить трубку. Она вдруг почувствовала, что плачет и на какое-то время выпала из реальности и даже не заметила, как Витька, засунув мобильник в карман, легко перемахнул через забор. Он бросился к Кристине и обнял ее. Их губы сомкнулись, и его упрямый наглый язык начал обшаривать ее рот, увлекая в полет, где не было никого, кроме них двоих. Почему-то ей казалось, что самое лучшее — когда он облизывал бочок языка. Надо было бы оттолкнуть, но она вдруг так размякла в его объятиях, остро понимая, что сопротивлению тоже бывает конец. И конец настал. Витька подхватил ее на руки и понес к дому. Она, отвечая на его поцелуй, успела подумать, как хорошо, что мамы нет. Задохнувшись, он поставил ее на пол, мягко гладя все ее тело, залезая в самые потаенные места, которые желали быть поглаженными. Она отдавалась ощущениям, позволяя жившим своей жизнью рукам делать то, что им делать было совершенно нельзя. Но именно это сводило с ума. Он расстегнул лифчик и прикоснулся к груди, ласково сжимая. Кристина застонала, потянула его на себя. Он был нетерпеливым и медленным, ласковым и грубым, именно таким, каким требовало ее естество. Его тело на миг предвосхищало ее желание, затормаживая его на мгновение, чтобы усилить ощущения. Все это было так сладко, нежно и правильно, что их тела, нежно сливаясь словно вопрошали, почему им, измучившимся, не позволяли это сделать раньше. Ведь то, что так хорошо никак не может быть неправильным. Он вошел в нее нежно, не до конца и, дразня, замер. Она тоже замерла, понимая как прекрасно это родное, но уже ставшее забытым ощущение. Затихла, отдаваясь наслаждению, отсрочивая момент его более глубокого проникновения. Он облизывал ее рот, не двигаясь внизу. Она чувствовала, что сейчас умрет, если он не двинется, и слегка подалась вперед. Он тут же вошел глубоко, погладив все внутри, снова вышел и снова глубоко вошел, уже не оставляя ее, двигаясь быстрее и быстрее. Одновременный оргазм был настолько длинным и сладким, что Кристина подумала, что умирает. Он целовал ее мокрые щеки и слизывал слезы, шепча в самое ухо нежные и глупые слова.

Кристина, остро понимая, что проиграла, попыталась его сбросить с себя, но он только сильнее прижался к ее телу, уговаривая и целуя. Она почувствовала, как напряглась его плоть и вновь ощутила острое желание, словно еще ничего не было. Еще разок, уговаривала она себя, отдаваясь, запутываясь в клубке эмоций и чувств. За все эти часы они так и не лежали рядом, лишь меняясь местами. То он сверху, то она. В реальность их вернули одновременно два звонивших телефона. Витька встряхнулся и, вытащив из джинсов свой «Самсунг», подал ей ее «Нокию», валявшуюся на столе. Голос, донесшийся из трубки, грубо столкнул с вершин наслаждения.

— Квартира на Пражской еще продается?

— Да. Нет. — она выдохнула, чувствуя, что хочет разбить телефон. — Попозже. Перезвоните. — она нажала отбой и одновременно кнопочку справа, выключая телефон, желая снова прижаться к Витьке. Но он, совершенно не обращая внимания на обвившие его шею руки, продолжал разговаривать. Кристина села на кровать, стараясь не слушать его взволнованный голос. Все еще продолжая разговаривать, он встал и начал одеваться. Кристина подняла голову, глядя на него с удивлением. Закончив разговор, он подошел к ней и обнял.

— Крис, я не знаю, как сказать. Мелкая камешек себе в нос засунула. Надо срочно в больницу везти.

Оторвавшись от нее, он быстро натянул клетчатую рубашку. Посмотрел с сожалением.

— Извини, что ухожу. Я так долго ждал. Правда. Но мне надо идти.

Все еще голая, Кристина подошла к нему и прижалась всем телом, ощущая кожей грубую ткань джинсов и рубашки. Он на мгновение зарылся в ее волосы, коснулся губами ее губ. И ушел.

Кристина медленно опустилась на разобранную постель и оперлась руками в колени. Не может быть, чтобы их встреча так закончилось. Она столько сопротивлялась своему желанию, и когда, наконец, отдалась ему, ее бросили в тот самый момент, когда, как ей казалось, что не только их тела, но души обнимались. И надо же было этой дурешке себе что-то в нос засунуть. И так все было глупо и неправильно, что она снова заплакала, досадуя на себя и свою слабость.

Чувствовала она себя еще хуже, чем раньше, потому что раньше существовало преимущество: она ему не отдавалась и считала, что для него это будет наивысшим счастьем, если она вдруг позволит, а на деле оказалось, что глупый эпизод с камешком в носу дочери оказался для него важнее, чем быть с ней. Весь день Кристина слонялась по дому в ожидании звонка от Витьки. Казалось, когда все выяснится с дочерью, он точно должен позвонить и прийти к ней. Но Витька не появился ни в этот день, ни на следующий. Этого времени Кристине хватило, чтобы полностью измучить себя бесполезными доводами, что Витьку, как и любого женатого мужчину, надо срочно забыть. И во время прогулки она даже нашла тропинку вокруг леса, по которой можно было совершать свои одинокие пробежки. Вечером в понедельник, окончательно измучившись от одиночества и непонятного молчания Витьки, Кристина поехала за мамой в больницу. А уже во вторник снова начались звонки, за одну из, казалось бы, самых непродажных квартир внесли аванс, и Кристине пришлось носиться, собирая документы и подыскивая варианты для собственников. И только вечером, услышав столь знакомую песню «Что я буду делать без тебя» она вдруг почувствовала себя вконец несчастной. Где же ты, Витька, черт бы тебя побрал?

Она наткнулась на Витьку, когда вспотевшая от быстрого бега по лесу, возвращалась домой. Он подошел близко-близко и быстро поцеловал в разгоряченную щеку.

— Хочу тебя прямо сейчас.

Кристине захотелось его ударить. Больно-больно по щеке, а потом тут же обнять, потому что тело уже начало нашептывать свой компрометирующий мотивчик. Она выдохнула и отступила на шаг.

— Слушай, а не пошел бы ты… — она запнулась, глядя в такие родные зеленые глаза. Губы, помня предыдущую ласку, не желали говорить ничего обидного. — К жене и деткам.

Витька улыбнулся, слегка кивнул и от этого стал больше обычного похож на кота, объевшегося сметаны.

— Так ты обиделась на меня? Я и подумать не мог.