Хоть бы она не покинула его так скоро. Во всяком случае, не теперь, когда близилась свадьба Изабелл. Ее помолвку не оттягивали надолго, как он тайно надеялся. Бракосочетание должно было состояться до конца отпуска капитана Энглвуда. Медовый месяц предполагалось провести во Франции и Италии — по дороге в Индию, к месту службы капитана Энглвуда.

Фиц сам бы женился на ней — если бы стал капитаном Фицхью — во время отпуска из своего полка в Индии. И они побывали бы во Франции и Италии по пути в свою новую совместную жизнь, крепко связанные друг с другом, счастливые оттого, что наконец поженились.

И вот теперь она делала все от нее зависящее, чтобы добиться той жизни, которую они планировали, — но без него.

У него все еще оставались ее письма. Фотография всей их дружной компании. И различные мелкие подарки, которые она время от времени преподносила ему все эти годы. Но это были всего лишь вещи, представляющие только отдельные моменты прошлого. В то время как Элис была живым, дышащим воплощением всего, чем они были и чем надеялись стать. Пока Элис была жива, какая-то ниточка, связывающая их, оставалась неразорванной, несмотря на время и расстояние.

Но без Элис, прекрасной Элис…

А вокруг него жизнь продолжалась. Последние завершающие штрихи довершали ремонт усадьбы. Были настелены новые полы, поклеены новые обои. И сверкающие голубой эмалью ванны и унитазы устанавливались один за другим. Его жена, похоже, лелеяла крайне амбициозные планы относительно цветочного сада. Заросли сорной травы и ежевики были расчищены. По железной дороге доставили целый вагон перуанского гуано вместе с огромными мешками луковиц цветов, радующих взоры ранней весной.

Иногда Фиц видел, как она в широкополой шляпе беседует с садовниками, сверяясь с генеральным планом в ее руке, когда они размечали новые клумбы, которые нужно устроить, и новые дорожки, которые следует проложить.

И несмотря на охватившую его панику, Фиц забирал Элис и отправлялся в свой кабинет, чтобы встретиться там с управляющим, с архитектором и бригадиром рабочих. Чтобы принять своих арендаторов и уладить накопившиеся проблемы. И чтобы написать еженедельный отчет полковнику Клементсу о выполнении своих многочисленных обязанностей.

В некотором отношении он становился похожим на жену — с этим ее стоицизмом и решимостью продолжать задуманное, несмотря ни на что.

Элис, однако, больше не могла продолжать.

— Я всегда думал, что ты угаснешь во сне, — сказал ей Фиц, поправляя кроватку из мягкого ватина, которую он соорудил для нее. — Это было бы так легко, ты даже не заметила бы.

Она еще раз хрипло вздохнула. Глаза ее были закрыты. Одна из ее маленьких лапок время от времени подергивалась. Но в остальном она была слишком слаба, чтобы двигаться.

— Я хочу носить тебя в кармане всю свою жизнь. И готов поспорить, что ты бы не отказалась. Я уверен, что тебе хотелось бы, чтобы просто пришло время тебе уснуть, и когда ты проснешься, чтобы снова была весна, и ты была бы здоровой и сильной и готовой съесть столько, сколько весишь сама. Но никто из нас не может получить того, чего хочет, не правда ли? Ты отправляешься в чудесное место, где всегда царит весна. Меня там не будет, но я буду помнить о тебе здесь. И буду думать, что ты там окружена свежими ростками и орехами, снова юная, по-своему познающая мир.

Она перестала дышать.

Он вытер слезы, невольно навернувшиеся на глаза.

— Прощай, Элис, прощай.


Приглашение на бракосочетание Изабелл Пелем пришло на имя четы Фицхью, но ни Милли, ни лорд Фицхью на него не откликнулись.

Или, вернее, это Милли предположила, что ее супруг туда не пошел. Она была дома, в поместье, а он пропадал неизвестно где. Она не спрашивала о его местонахождении. По правде говоря, она даже не считала, сколько дней он отсутствует. Только знала, что больше семи, но меньше десяти.

Он вернулся спустя два дня после свадьбы. Милли ожидала снова услышать грохот кувалды, но в открытое окно ее комнаты доносились только шум ветра и шаги слуг, отправившихся по своим делам.

Ее любопытство оказалось сильнее решимости не обращать внимания на происходящее с мужем. Она проскользнула в комнату, окно которой выходило на разрушенную стену. Фиц стоял перед стеной, все еще в дорожном костюме, ладонью упираясь в нее. Затем он принялся медленно ходить, скользя по стене ладонью, словно был студентом, изучающим археологию и в первый раз осматривающим развалины Помпеи.

Милли отправилась на обычную дневную прогулку. Когда она вернулась, он все еще был там, прислонившись к каменной стене, с сигаретой, зажатой между пальцами.

Он слегка вздернул подбородок в знак того, что заметил ее приближение. Печальное, полное тоски выражение его лица сказало ей все.

— Вы были на свадьбе, — сказала она без всяких предисловий.

— И да, и нет, — ответил он. — Я не заходил внутрь.

— Вы ждали перед церковью, пока она внутри произносила свои обеты?

Какой жалкий и глупый романтический поступок — еще одна причина разлюбить его. И все же она чувствовала, будто сердце ее разрывается на части.

— Я наблюдал, как они вышли из церкви, сели в ожидавшую карету и уехали прочь.

— Она видела вас?

— Не думаю, — тихо сказал он. — Я был лишь одним из лиц в толпе.

— Должно быть, она была красивой невестой.

— Да, с этим не поспоришь. Ее жених был взволнован. Она выглядела счастливой. — Он закинул голову. — Я с ужасом ожидал дня ее свадьбы. Но сейчас, когда он пришел и все кончилось, я чувствую почти… облегчение. Наконец это свершилось. Она стала женой другого мужчины. Мне больше не нужно этого бояться.

— Значит… вы и вправду рады за нее?

— Хотел бы я, чтобы так было. Я завидую ему. И никогда не перестану завидовать. И все-таки когда я увидел, как она улыбнулась ему, будто тяжесть свалилась с моих плеч.

Он посмотрел на Милли.

— Приятно знать, что я не столь эгоистичен, как я думал.

«Не смей так поступать со мной. Сейчас не время проявлять благородство и великодушие».

Он сунул руку в карман и вытащил сверток, завернутый в шелк и перевязанный лентой.

— Это для вас.

— Вы уже вручили мне подарок ко дню рождения.

— Мы оба знаем, что это Венеция догадалась прислать вам подарок от моего имени. Вы всегда были мне преданным другом. До сих пор я не выразил вам своей признательности должным образом, но, пожалуйста, знайте, что я вам очень благодарен.

«Не надо, — едва не сказала она. — Не надо».

— Вы не позволили мне утонуть в виски. Вы не оставили меня в одиночестве перед лицом полковника Клементса. И вы всегда, всегда добры ко мне. Я надеюсь, что однажды тоже смогу стать вам таким же добрым другом.

Милли прикусила нижнюю губу.

— Что в этом свертке?

— Черенок лаванды для вашего сада. Я спросил у вашей служанки, и она сказала, что вы очень любите лаванду. После свадьбы Изабелл я отправился в Леди-Прайорс-Плейс и попросил несколько черенков. Я понимаю, что лучше их сажать весной, но вполне допустимо и осенью.

Милли развернула сверток и действительно обнаружила там черенок лаванды.

— Еще несколько прибудут завтра, но этот я решил доставить лично.

— Вам не стоило беспокоиться. — Он и вправду не должен был этого делать. Шесть недель упорных стараний разлюбить его — и вот, пожалуйста, он одним-единственным жестом сводит все ее героические усилия на нет.

— Все, что мы здесь делали до сих пор — это что-нибудь разрушали или предотвращали дальнейшую порчу, — усмехнулся он. — Давайте же вырастим что-то. Что-то новое. Что-то свое.

«Ты не знаешь, о чем просишь. Даже не представляешь, какие необычные надежды это пробуждает во мне».

— Благодарю вас, — сказала она. — Это будет чудесно.

Глава 8

1896 год


— «Лавандовый мед», — прочитала Изабелл написанную от руки этикетку на стеклянной банке.

— Вы любите мед, насколько я помню, — сказал Фиц. — Мы получаем этот мед в Хенли-Парке. Очень хороший мед.

И очень красивый, прозрачный, светящийся золотом в накрытой клетчатой тканью банке.

— Боже мой, чтобы получить лавандовый мед, нужно иметь целое поле лаванды.

— Многие акры и акры лаванды. Великолепное зрелище, в особенности после трех месяцев в Лондоне. — Фиц ощутил прилив гордости и теплоты при мысли об этом поле. Он скучал по нему, своему уголку на этой Земле.

— Вы никогда не рассказывали мне об этих акрах лаванды. Я думала, Хенли-Парк всего лишь груда развалин.

— Так и было когда-то. Лавандовые поля заложили уже после того, как я стал владельцем — хотя в основном это заслуга леди Фицхью. Она неутомимый и упорный садовник.

Изабелл держала банку меда в руке, любуясь ею на свету. Она резко поставила ее на стол.

— Вы вручаете мне что-то, полученное в ее саду?

В ее голосе прозвучали одновременно подозрение и недовольство — она увидела слишком много в простом подарке.

— В нашем саду, — решительно возразил Фиц. — Я приобрел первые черенки у леди Прайор.

— Возможно, даже обиднее, что это исходит из чего-то, принадлежащего вам двоим, — сказала Изабелл, надув губы.

— Вы встречаетесь с женатым мужчиной, Изабелл. Часть моей жизни тесно переплетается с жизнью моей жены.

— Я знаю это. — Она шумно, с раздражением, вздохнула. — Но лишние напоминания совсем ни к чему, разве нет?

Фиц увидел мед за завтраком, вспомнил, что Изабелл любит тосты с медом, и спросил экономку, нет ли под рукой неоткрытой банки — вот так просто. Но увы, в жизни все гораздо сложнее.

— Если он вам не подходит, я заберу его назад и найду что-нибудь другое, что вам понравится больше.

— Конечно же, он мне понравился. Я обожаю все, что вы мне дарите. — Уголки ее губ на мгновение опустились вниз. — Просто меня очень расстраивает, что в вашей жизни есть много такого, что я не могу разделить.

— Теперь все изменится. У нас с женой не было ничего общего, когда мы поженились. — Осознав, что привел не лучший пример, он поторопился добавить: — Это займет какое-то время, вот и все. Мы должны наверстать все те годы, что провели в разлуке, а затем строить новую жизнь.

— Вы говорите так, словно между нами существуют всего-навсего определенные расхождения, которые необходимо преодолеть.

Фиц был ошеломлен, что она не согласна с ним в этом вопросе.

— Это неизбежно, разве не так? Мы оба изменились. Потребуется некоторое время, чтобы снова узнать друг друга, как было когда-то.

— Я вовсе не изменилась! — с горячностью воскликнула она. — Да, я познала замужество и материнство. Но осталась все той же, какой была всегда. Если вы знали меня тогда, значит, должны знать и теперь.

— Я знаю вас, но не так хорошо, как мне бы хотелось. — Ему показалось, что он слышит оборонительные нотки в собственном голосе.

— Не так хорошо, как вы знаете свою жену, вы хотите сказать.

Фиц не мог понять, почему разговор постоянно возвращается к его жене.

— Конечно, я знаю ее ежедневные занятия так же хорошо, как свои собственные, и изучил ее характер. Но она непостижимая женщина, леди Фицхью. Никогда невозможно угадать, что она на самом деле думает.

— А как насчет меня? Вы можете сказать, что думаю я?

Ему было знакомо это полу-вызывающее, полу-покаянное выражение на ее лице. Она понимала, что погорячилась, но еще не готова была признать свою ошибку. Он улыбнулся с облегчением:

— Я думаю, что вы хотели бы поговорить со мной о чем-нибудь другом. А то мы все время возвращаемся к одному и тому же.

— Возможно, если бы я могла быть уверена, что вашей жене не удалось каким-то образом пробраться к вам в сердце.

— Глупо даже думать об этом. Если я люблю ее, что тогда делаю здесь, с вами?

Его объяснения, очевидно, были приняты. Она застенчиво улыбнулась:

— Может, поговорим о нашем медовом месяце? О том, куда мы отправимся, когда окончатся ваши шесть месяцев?

— Зима будет в самом разгаре, разве нет?

— Да! — воскликнула Изабелл, глаза ее загорелись. — Значит, мы отправимся в теплые края. В Ницце будет прекрасная погода. Но там столько народу зимой, мы случайно можем с кем-нибудь столкнуться. На Майорке будет не хуже — или на Ибице, или даже в Касабланке.

Тоскливое чувство охватило его. Празднование Рождества в Хенли-Парке стало доброй традицией, собиравшей под крышей их дома всех родных и друзей. Фиц в глубине души не хотел сорвать праздник, чтобы отправиться в неизвестные края, — самые его теплые воспоминания последних лет были связаны с этими торжествами. И его больно ранила мысль покинуть жену сразу после Рождества.