Когда сигарета превратилась в золу, он зажег еще одну.

И эта также сгорела сама по себе. Странная привычка!

Милли долго лежала без сна. Когда она наконец погрузилась в тревожную дрему, казалось, не прошло и минуты, как вдруг она широко открыла глаза и рывком села в постели. Зловещая тишина окружала ее. Но Милли могла бы поклясться, что ее разбудил громкий треск.

И вот он раздался снова, ужасный удар стекла по стеклу.

Милли выбралась из постели, набросила пеньюар и распахнула дверь в смежную комнату. В тусклом свете ее глазам открылась неприглядная картина. Осколки фарфора и ошметки пищи усыпали весь пол — ужин графа. Зеркало на стене сплошь покрылось ужасными трещинами, словно сама горгона Медуза стояла перед ним. Под зеркалом лежала бутылка виски, теперь в виде осколков.

Посреди всей этой разрухи стоял лорд Фицхью, спиной к ней, все еще в дорожном костюме.

— Отправляйтесь в свою постель, — скомандовал он, прежде чем она успела что-нибудь сказать.

Милли прикусила губу и подчинилась.

Утром дверь в смежную комнату оказалась заперта с его стороны. Она толкнулась в его дверь, выходящую в коридор, но та тоже была заперта. Едва притронувшись к завтраку, Милли следующие два часа провела в саду, в страшной тревоге, делая вид, что читает.

В конце концов его окно открылось. Графа ей не было видно. Спустя несколько минут окно снова закрылось.

К удивлению Милли, ее супруг явился, когда она села обедать.

Выглядел он ужасно, помятый и небритый. С горечью она осознала, что какое бы скверное впечатление ни производил Фиц, явившись на венчание, все же он — или, более вероятно, кто-то еще — приложил некоторые усилия, чтобы придать ему пристойный вид. Сегодня он об этом не позаботился.

— Милорд, — пробормотала она, не зная, что еще сказать.

— Миледи, — произнес он, усевшись напротив нее. Лицо его оставалось абсолютно бесстрастным. — Не нужно беспокоиться о состоянии моей комнаты. Я уже все уладил с хозяином гостиницы.

— Понятно.

Она была рада, что он взял ответственность на себя. Для нее заниматься этим было бы слишком унизительно. Как она могла бы объяснить случившееся? «Мне ужасно жаль, но мой муж подпортил ваше имущество»?

— Я намерен переехать в более уединенное помещение в двадцати милях к северу отсюда, где мне будет удобнее.

Ему будет удобнее. А как насчет нее?

— Мое общество не доставит вам удовольствия, — продолжал он, устремив взгляд куда-то позади нее. — Я уверен, что вы гораздо приятнее проведете время здесь.

Всего один день женат и уже не может дождаться, как бы поскорее избавиться от нее.

— Я поеду с вами.

— Вам нет необходимости изображать преданную жену. Мы заключили договор. Он в силе.

— Я ничего не изображаю, — сказала она спокойно, хотя ей стоило огромных усилий не повышать голос и ничем не выдавать душевную тревогу. — Если я останусь тут, после того как мой муж разгромил свою комнату и уехал, вряд ли мне доставит удовольствие выносить жалость и праздное любопытство владельцев гостиницы и их слуг.

Он с минуту молча смотрел на нее. Его прекрасные синие глаза теперь были налиты кровью.

— В таком случае поступайте, как находите нужным. Я выезжаю через полчаса.

Место в двадцати милях к северу оказалось великолепным. Они очутились на крутом, густо заросшем лесом склоне, смотревшемся в зеркальную гладь озера. Окраска холмов постоянно менялась. Серые и туманные утром, сверкающие голубовато-зеленые днем, они казались почти фиолетовыми на закате.

Но жилое помещение оставляло желать много лучшего. Милли ожидала, что это будет сельская усадьба. Или хотя бы охотничий домик. Но она обнаружила небольшое строение, мало чем отличающееся от убогой хижины.

Ближайшая деревня находилась в шести милях от дома. У них не было повозки, не было слуг и не было кухарки. Граф полагал, что они смогут прожить на хлебе с маслом, мясных консервах и фруктах, которые им доставляли каждые три дня. Или, вернее, он полагал, что его жену все это устроит. Ему самому нужно было только виски, которое приходило ящиками.

На ночь он удалялся в свою комнату с несколькими бутылками. Каждую ночь он, озверев, что-нибудь разбивал: тарелки об стену, умывальник, крепкий дубовый письменный стол. Милли съеживалась в своей кровати во время этих неистовых вспышек ярости. Хотя он ни разу не сказал ей грубого слова — и никогда даже не посмотрел с недовольством, — при каждом ударе она содрогалась.

Иногда она покидала постель, надевала свое самое плотное пальто и выходила из дома, стараясь уйти как можно дальше, насколько хватало смелости в этой кромешной тьме, чтобы полюбоваться на звезды. Чтобы напомнить себе, что она всего лишь крошечная пылинка в этой бескрайней Вселенной и ее душевная боль столь же незначительна. А затем он обычно ломал что-нибудь еще, взрывая тишину ночи, и ее душа сжималась в одну-единственную точку безысходности.

Спал он днем. Милли часами бродила по холмам, не возвращаясь до тех пор, пока полностью не изнуряла себя. Она очень тосковала по матери, по своей доброй, мудрой и бесконечно любящей ее матери. Скучала по миру и спокойствию родного дома, где никто не напивался до бесчувствия день за днем. Скучала даже по бесконечным упражнениям на фортепиано — здесь ей нечего было делать, не было цели, которой можно было бы добиваться, не было эталона совершенства, к которому стремиться.

Она редко видела мужа. Один раз, после того как умывальник в его комнате разлетелся на осколки, она наткнулась на него, когда он мылся в ручье позади дома, обнаженный до пояса. Он страшно много потерял в весе, превратившись в скелет, обтянутый кожей.

В другой раз он шумно втянул в себя воздух с досадой, когда она зажгла керосиновую лампу в гостиной. Он лежал, распростершись на длинном диване, прикрыв лицо рукой. Милли извинилась, погасила лампу и ушла в свою комнату. По пути она заглянула в его спальню: гардероб был перевернут, стул превратился в дрова, и все было усыпано острыми как бритва осколками множества бутылок из-под виски.

У Милли перехватило дыхание. Его страдания пробудили бурю мучительных эмоций в ее душе. Ее захлестнула темная волна отчаяния, пронизанная скрытыми потоками ярости. Она ненавидела его в этот момент. Никто и ничто не заставляло ее до сих пор чувствовать себя такой никчемной. Как будто самый смысл ее существования заключался в том, чтобы разлучать родственные души и превращать безупречных, подающих надежды молодых людей в жалкое подобие их прежних.

И тем не менее она отдала ему свое сердце, которое он разбил на тысячу осколков. Как бутылку из-под виски.

Изолированное месторасположение их жилища, без сомнения идеальное для того, чтобы скрыть от общества душевные страдания, во всех остальных отношениях было крайне неподходящим. У лорда Фицхью здесь не было никаких дел, никаких обязанностей, заставивших бы его придерживаться определенного расписания. И никаких друзей или родственников, перед которыми ему нужно бы было сохранять достойный вид и держать себя в порядке и трезвости.

В его комнате больше не осталось ничего, что можно было бы сломать. После того как он в щепки изрубил свою кровать на прошлой неделе, он спал на полу, на соломенном тюфяке. Милли боялась, что он теперь примется за гостиную. Но вместо этого он погрузился в глубокую апатию. Виски, вначале только ночной утешитель, теперь стало его постоянным спутником.

Милли не имела жизненного опыта и совсем не разбиралась в столь темных сторонах бытия. Но у нее не возникало сомнений, что супруг ее все быстрее и быстрее скатывается вниз. Ему необходимо было помочь. Крайне необходимо — и как можно скорее. Однако усевшись за стол, чтобы сочинить призыв о помощи, она поняла, что не знает, кому адресовать письмо.

Разве сумела бы прекрасная миссис Таунсенд убедить брата прекратить пьянство? Или полковник Клементс? И уж точно никто из семьи Грейвзов тут не мог ей помочь. И даже если бы Милли, проглотив остатки гордости, обратилась за помощью к мисс Пелем, неужели ее семья разрешила бы ей оказаться вновь вовлеченной в дела графа? Да еще столь скандальным образом.

Благодаря практичным советам миссис Грейвз Милли была вполне подготовлена к тому, что ей придется столкнуться с неприязнью и отстраненностью мужа, пренебрежением слуг и настороженностью светского общества к еще одной наследнице, пробившей брешь в его обороне. Но никому не пришло в голову научить ее, как поступать, если ее муж твердо вознамерился утопить свою молодость и здоровье в виски и окончательно погубить себя.

Милли оставила мысль о письме и схватила шляпку. Плотные облака, затянувшие небо, обещали дождь, но ей уже было все равно. Необходимо было как можно скорее покинуть лачугу. И если она вернется вымокшей, как мышь, схватит пневмонию и скончается до конца месяца, ну что ж, тем лучше для…

Она осеклась на полуслове.

Ее муж, целыми днями не покидавший помещения, сидел на крыльце и заглядывал в дуло винтовки.

— Что… что вы делаете? — услышала она собственный голос, высокий и ломкий.

— Ничего, — ответил он, не оборачиваясь, поглаживая ладонью ружье.

Медленно, стараясь не шуметь, Милли вернулась в дом. И там впервые в жизни она схватилась за сердце. У нее перехватило дыхание. Кружилась голова.

Он задумал покончить с собой.

Фиц потерял счет времени, но ничего не имел против. Прошлое было куда предпочтительнее настоящего и даже будущего. И даже лучше, когда границы реальности и фантазий размыты.

Теперь он вовсе не был где-то возле озера Дистрикт, а находился в доме у Пелемов, оживленно беседуя с Изабелл, в то время как ее мать сидела за вышивкой в дальнем углу комнаты.

Она была такой интересной, Изабелл, и такой внимательной. Ее глаза сияли, как звезды в ночи, ее красота очаровывала, как весеннее утро, яркое и сверкающее, полное жизни и тепла. И когда он взглянул на нее, его сердце затрепетало от радости, воспарив к небесам.

— Мне нужно поговорить с вами, лорд Фицхью, — сказала она.

Лорд Фицхью? Кажется, это троюродный племянник его деда.

— Что случилось?

— Вы не можете продолжать так вести себя.

— Почему нет? — Он был обескуражен. Именно так он и хотел себя вести, беззаботный молодой человек, рядом с девушкой, которую любил.

— Если вы не хотите подумать о себе, тогда, пожалуйста, подумайте о своей семье. Ваши сестры будут в отчаянии.

Фиц открыл глаза. Странно. Неужели он все это время поддерживал беседу с закрытыми глазами? И когда это комната стала такой темной, полной тоски и уныния?

Он лежал навзничь. А она стояла, склонившись над ним, всего на расстоянии вытянутой руки. Он протянул руку и коснулся ее лица. Она задрожала. Ее кожа была нежнее, чем воспоминание о весне. Он так скучал по ней. Это была она. Его любовь и мечта.

Очень осторожно, чтобы не напугать ее, он притянул ее к себе и поцеловал. Боже, вкус ее губ был таким сладким, как у воды из родника весной. Он зарылся пальцами в ее волосы и поцеловал снова.

И только когда он расстегнул верхнюю пуговицу ее платья, она начала вырываться.

— Тшш. Тшш. Все в порядке, — пробормотал он. — Я буду очень осторожен с тобой.

— Вы бредите, лорд Фицхью! Я не мисс Пелем. Я ваша жена. Пожалуйста, отпустите меня.

Он был потрясен. С трудом приподнявшись, он сел… Боже, его голова!

— Что за… Почему вы разговариваете со мной в темноте?

— Последний раз, когда я зажгла лампу, вашим глазам стало больно.

— Ну ладно, сейчас можете зажечь.

Вспыхнул свет, больно ударив по глазам. Но он нуждался в хорошей встряске. Его жена ускользнула в дальний угол комнаты. Какого дьявола он так ошибся, приняв ее за Изабелл? Они ведь совершенно разные — по росту, по телосложению, по голосу. По всему.

— Наверное, пришло время задуматься, стоило ли так напиваться, что вы ошибочно приняли жену за свою возлюбленную, — холодно сказала она.

Он снова улегся. Мерцающий свет лампы рождал колеблющиеся круги различной яркости на потолке.

— Это помогает мне забыться, уйти от реальности в мир иллюзий.

— Что в этом проку, если на следующий день вы все равно обо всем вспомните?

Конечно, проку от этого не было. Пьянство — это слабость. Его отец никогда бы не одобрил подобного поведения, недостойного мужчины. Но с другой стороны, его отец в свои девятнадцать уже имел все, ради чего стоит жить. Остаток жизни Фица представал перед его мысленным взором бесконечным и бессмысленным. Несомненной оставалась только душевная боль. Его сокурсники по Итону получат офицерские звания. Изабелл выйдет замуж и будет вынашивать детей от другого мужчины.

А Фица что ждет впереди? Ремонт крыши в Хенли-Парке? Близкое знакомство с процессом консервирования сардин? Чопорная леди Фицхью с постоянным неодобрением на лице, сидящая напротив него за десятками тысяч завтраков?