– Уходите! – зарычал Герберт из-за двери.

Кларри не подчинилась и вошла с подносом, на котором стоял лимонад и лежало песочное печенье домашнего приготовления.

Герберт сидел в вечернем полумраке, уставившись в окно. У него на коленях лежала нераскрытая книга. В майских сумерках он напоминал библейского пророка.

– Я принесла вам попить, сэр, – сказала Кларри спокойным, несмотря на бешено бьющийся пульс, голосом.

– Я же просил не входить. Пожалуйста, унесите это.

– Тогда я оставлю поднос, и вы сможете подкрепиться позже, – произнесла Кларри, подойдя к столу, стоявшему у окна, и ставя поднос рядом с Гербертом.

Он на нее даже не взглянул. Девушка сделала глубокий вдох.

– Я хотела спросить, сэр, не связывался ли с вами мистер Дэниел Мильнер, торговец чаем? Он теперь поставляет нам чай. Мне стало известно, что у него возникли осложнения в делах, и я предложила ему обратиться к вам за помощью.

– Кто? – вздохнул Герберт нетерпеливо, по-прежнему не отрывая глаз от окна.

– Мистер Мильнер из «Чайной компании Тайнсайда». Некоторые другие компании пытаются выжить его с рынка. Я не вполне уверена, что…

– Вы опять со своим дурацким чаем! – резко заговорил Герберт, неожиданно оборачиваясь к ней. – Мне-то какое до этого дело?

Кларри вздрогнула от неожиданности.

– Я подумала, что он, должно быть, порядочный бизнесмен и вы захотите ему помочь. Мистер Мильнер честно ведет торговлю, а другие, более могущественные компании, стремятся подорвать его бизнес.

Герберт откинулся в кресле.

– Бизнес, торговля, честно или нечестно, какая разница? Не имеет значения, как мы относимся к работе, если всех ожидает один и тот же конец – холодная могила.

Его слова ужаснули Кларри.

– Конечно, это имеет значение, сэр! Все имеет значение, начиная с того, как мы приветствуем друг друга утром, и заканчивая тем, как закрываются цветы вечером. Зачем Богу наделять нас жизнью, если ничто не имеет значения?

Герберт сжал подлокотники кресла.

– Если жизнь имеет значение, то почему ее отнимают так легко и безжалостно? – сердито заговорил он.

Кларри шагнула к нему.

– Я не знаю. Но разве она не наполняется смыслом, если каждый день жить в полную силу, а не тратить время впустую, запершись в темных комнатах, подальше от того, что доставляет нам радость?

– Радость? – спросил Герберт безучастно. – Что радостного в этом мире?

– Ваши сыновья, – ответила Кларри смело. – И друзья, которые хотят снова видеть вас счастливым.

Герберт взволнованно хлопнул ладонью по подлокотнику и, наклонившись вперед, вперил в нее гневный взгляд.

– Я больше никогда не буду счастлив. Никогда! Как вы смеете даже заикаться об этом? Вы ничего не знаете о любви, если думаете, что я смогу когда-нибудь примириться со своей потерей.

Кларри хотела закричать ему в ответ, что они с Олив знают о потерях очень много. Это он не может представить себе, как это – потерять все: своих любимых родителей, дом, друзей детства. Но девушка сдержала возмущение.

– Никто и не ждет, что вы быстро оправитесь после такой трагедии, – мягко сказала она. – Но вы не единственный человек на свете, которому выпали нелегкие испытания. Тем, что вы избегаете мистера Берти и Уилла, вы только усугубляете их страдания. Мистер Берти переживает по поводу своей свадьбы, а Уилл очень несчастлив…

Герберт вскочил на ноги.

– Не вам меня учить, как относиться к моим сыновьям!

– Что вы хотите этим сказать, сэр?

Опешив от его горячности, Кларри отступила назад.

– Если бы вы относились к своей работе более ответственно, моя жена сейчас была бы жива. Я доверил вам ухаживать за ней, но вы меня подвели! Берти совершенно прав. Если бы я только послушал его, если бы не дал сочувствию Луизы повлиять на мое решение!.. Я буду жалеть об этом до конца своих дней!

Кларри попятилась, словно он ударил ее.

– Я не считаю себя виновной в смерти миссис Сток, – произнесла она сдавленным голосом. – Я была ее экономкой, а не супругом, к тому же бедная женщина заболела задолго до моего появления в вашем доме. Ее снедала тоска по малышке – ребенке, о котором никто не говорил. Именно это горе высасывало ее силы.

Теперь, когда боль и разочарование последних месяцев прорвались наружу, Кларри уже не могла остановиться.

– Знаете ли вы, что Уилл винил себя в смерти своей сестры, потому что осмелился дотронуться до нее, и никто не потрудился объяснить ему, что в действительности произошло? – выкрикнула она. – Вы задумывались о том, каким несчастным делаете его, отказывая ему в утешении? Мальчик лишился матери. Он обожал ее не меньше, чем вы, он старался утешить ее в последние минуты ее жизни, играя ей на скрипке. Но себя вы ему утешать не позволяете, и Уилл думает, что в смерти матери он тоже каким-то образом виноват. Почему вы так бессердечны с ним? – продолжала Кларри, дрожа. – Почему вы бессердечны по отношению к себе, ко всем, кто вас окружает и кто больше всего вас любит?

Герберт стоял, молча глядя на нее в упор. Все его тело напряглось от гнева. В какой-то момент Кларри показалось, что он может ее ударить. Она слишком много себе позволила. Что на нее нашло? Зачем она все это ему наговорила? Сейчас он уволит ее.

– Уйдите, – процедил Герберт сквозь зубы. – Прочь с моих глаз!

Кларри повернулась и бросилась вон из кабинета. В дверях она услышала громкий звон разбившегося стекла и в испуге обернулась. Герберт столкнул поднос с лимонадом на полированный пол. Кларри увидела, что он взял в руку пресс-папье и собирается его в нее запустить. Когда он зарычал, она выскочила из комнаты, захлопнув за собой дверь, и в то же мгновение об нее ударилось брошенное пресс-папье. Точно так же вел себя ее пьяный отец, но видеть в таком состоянии трезвенника Герберта было ужасно. Глотая слезы, Кларри побежала к лестнице. Ее добрые намерения привели к противоположному результату, многократно ухудшив ситуацию. А все из-за ее прямолинейности.

Наверху в своей комнате девушка разрыдалась. Какая же она никудышная экономка! Она так и не научилась держать свое мнение при себе, проявляя почтение к другим. Несколько минут свели на нет тяжкий труд, проделанный за последний год. Как теперь она покажется на глаза своему нанимателю?

Кларри прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить рыдания. Она не оставила себе иного выбора, кроме как подать прошение об увольнении. Герберт, видимо, этого и ожидает после случившегося. Как возликует Берти! А что же Уилл? В последние дни он почти не разговаривал с ней, так что, возможно, она ему уже не так и нужна.

Заставив себя успокоиться, Кларри вытерла слезы. Она обязана походатайствовать за Олив – по крайней мере, ее сестра не должна лишиться работы. Вся вина лежит на ней, и только на ней. Герберт должен это понимать.

Кларри пролежала всю ночь без сна, а ранним утром спустилась на второй этаж с письмом, в котором приносила свои извинения и просила об отставке. Она просунула конверт под дверь спальни Герберта и пошла вниз, чтобы затопить печь и приготовить чай и овсяную кашу.

Через двадцать минут девушка вздрогнула, услышав раздавшийся из кабинета требовательный звонок. С похолодевшим сердцем она отправилась наверх, готовясь принять на себя гнев Герберта.

– Входите, – велел он, услышав стук в дверь.

Кларри увидела его стоящим у окна. Тусклый утренний свет выхватывал седины в его всклокоченной шевелюре. Повернувшись к ней, он протянул руку с ее письмом и потряс им.

– Я прошу прощения, сэр, – выпалила Кларри. – Я не имела права все это говорить.

– Да, вы не имели на это права, – сказал он, сурово глядя на нее.

Отойдя от окна, Герберт, прихрамывая, обошел стол. Бесконечно долго он пристально смотрел на нее. Его измученное лицо покрылось глубокими морщинами страдания и усталости. Он словно состарился на десять лет.

– Но то, что вы сказали, – правда. Я был слишком эгоцентричен в своем горе. Я чувствовал себя таким виноватым…

Он замолчал, сглотнув. В его глазах блеснули слезы.

– И мне нужны были правдивые слова молодой женщины, чтобы я смог это понять.

Герберт вернул письмо потрясенной Кларри.

– Я хотел бы, чтобы вы пересмотрели свое решение.

– Вы… вы не желаете, чтобы я ушла? – запинаясь от смущения, спросила Кларри.

– Нет, не желаю, – ответил Герберт. – Пожалуйста, останьтесь, Кларри. Ради меня и ради Уилла.

Она видела, какого труда ему стоило просить ее. Кларри тут же ответила:

– Конечно, я останусь. Я совсем не хотела уходить. Спасибо, сэр.

– Нет, Кларри, это я должен вас благодарить.

Губы Герберта растянулись в натянутой улыбке. Девушка быстро сунула письмо в карман передника и повернулась, чтобы уйти.

– И еще, Кларри, – задержал ее Герберт. – Скажите Уиллу, что я хотел бы позавтракать с ним до того, как он отправится в школу.

– Да, сэр, – произнесла Кларри, и ее сердце радостно забилось. Она вышла из кабинета, закрыв за собой дверь.

Глава шестнадцатая

Лето 1907 года


То лето было самым счастливым в жизни Кларри с тех пор, как умер ее отец. Они с Рэйчел часто встречались, чтобы пойти в чайную или прогуляться в парке, если стояла хорошая погода. Теперь, когда Кларри уже не должна была отдавать половину своего жалованья, она смогла позволить себе купить Олив краски и мольберт. Они дважды брали у Стоков велосипеды и ездили за город на пикник, во время которого Олив занималась рисованием. Но больше всего Кларри ждала четверга, когда после обеда появлялся Джек с партией чая. Она задерживала его под разными предлогами – посмотреть, почему протекает кран, или устранить какую-нибудь мелкую поломку, после чего угощала его чаем и приготовленным Долли пирогом с тмином.

– Что ты там рисуешь? – спросил он однажды Олив, сидевшую напротив него за столом.

– Так, набросок, – ответила Олив, краснея.

– Покажи ему, – подбодрила ее Кларри.

Олив энергично замотала головой, но Джек протянул руку и выхватил у нее блокнот.

– Нет, не смотри! – взвизгнула Олив.

Джек захохотал.

– Это мы с тобой, – сказал он, показывая рисунок Кларри. – А на чайнике сидит купидон!

– Боже мой, Олив, – пробормотала Кларри, закрыв лицо руками.

Олив вырвала блокнот из рук Джека.

– Это просто шутка. Джек не должен был это видеть.

Их переполох показался молодому человеку забавным.

– Сколько еще у тебя рисунков? Целая кипа моих портретов, которую ты хранишь у себя в спальне, да?

– Не зазнавайся! – шутливо осадила его Кларри. – Было бы кого рисовать.

– Да, – надулась Олив, захлопнув альбом, – не такой уж ты и красавчик.

Джек прыснул.

– Вы, сестры Белхэйвен, умеете поставить парня на место. Мне завидуют все разносчики чая по эту сторону Тайна. Знали бы они, что я тут терплю.

Кларри шутливо толкнула его, смеясь, когда он, поставив чашку, встал, чтобы уходить. В дверях Джек спросил у нее:

– Может, сходим в «Павильон» завтра вечером?

Ее глаза засияли от радости, но ответ был неопределенным.

– Не знаю, освобожусь ли я вовремя. Мисс Ландсдоун приедет на ужин.

– Я буду им прислуживать, – предложила свою помощь Олив.

Кларри взглянула на нее с благодарностью.

– Справишься?

– Конечно, – ответила сестра. – Я подавала на стол гораздо чаще, чем ты.

– Значит, решено, – улыбнулся Джек. – Я зайду за тобой без четверти восемь.

Он послал Олив воздушный поцелуй.

– Спасибо, мой маленький купидончик.

Олив закатила глаза.

– Я делаю это для Кларри, а не для тебя.

Джек вышел, тихо смеясь.

За это лето Кларри с Джеком несколько раз были в мюзик-холле и в кино. Он покупал ей шоколадки, а после провожал домой, несмело целуя у двери в кухню и делая комплименты. Несмотря на то что он старался вести себя, как дамский угодник, его прикосновения были робкими и неуклюжими. Краснея, Кларри думала о том, что ей не с чем сравнивать, кроме страстных и самоуверенных объятий Уэсли. Но ей и не следует сравнивать! Джек был добрым и веселым парнем – и гораздо больше джентльменом, чем нахальный Робсон, несмотря на его более высокий социальный статус. Но все же она с раздражением ловила себя на том, что не может выкинуть Уэсли из головы, когда Джек обнимал ее за талию и целовал на прощание.

В особняке Стоков также происходили перемены. Герберт постепенно выбирался из депрессии, стараясь во время еды быть с Уиллом и снова погружаясь в работу. Свадьба Берти была назначена на сентябрь, и Вэрити с воодушевлением вернулась к переоформлению второго этажа. Уилла переселили в спальню поменьше, но он, похоже, был не против.

Свободное время мальчик в основном проводил со своим школьным приятелем Джонни Уатсоном или пел в церковном хоре. Олив по-прежнему иногда давала ему уроки музыки, но чаще долгими летними вечерами Уилл либо играл в теннис, либо помогал на конюшнях, принадлежавших отцу Джонни. Мальчик окончил последний класс начальной школы и, как только наступили каникулы, уехал на три недели в Шотландию с семьей Джонни. Уилл вернулся оттуда румяным. Отношение к прислуге у него стало другим.