Джанет Маклеод - Любовь с ароматом чая

Ее слова прервал приступ кашля.

– Подними руки, – велела ей Кларри, принимаясь быстро массировать ей спину.

Камаль бросился поить Олив охлажденным чаем. Когда девочка снова смогла говорить, она спросила:

– Почему наш отец так ненавидит мистера Робсона?

– Он не верит ему, – ответила ей Кларри. – И я тоже не верю.

– Так ты не выйдешь за него?

Кларри бросила на нее сердитый взгляд.

– Разумеется, нет. Тут и говорить не о чем.

Ее бросило в жар от этой мысли.

– К тому же я ему даже не нравлюсь. Он задумал все это только для того, чтобы прибрать к рукам Белгури.

– Но зачем ему это нужно, если наше поместье ничего не стоит? – поинтересовалась Олив.

– Оно кое-что стоит, – возразила Кларри. – Оно многого стоит, и в качестве чайных плантаций, и как охотничьи угодья. О, мистер Робсон очень хорошо понимает его ценность. Почему, как ты думаешь, хозяева Оксфордского поместья так хотят заполучить Белгури? Робсон в первую очередь хладнокровный бизнесмен.

Олив разочарованно посмотрела на сестру.

– Но если бы ты вышла за него замуж, мы все могли бы остаться здесь.

– А мы и останемся здесь! – вскричала Кларри. – Отец принял решение, и я его поддерживаю. Брак с этим человеком невозможен.

Вскоре после этого Кларри пошла к отцу. Он стоял, глядя в окно своего кабинета. Девушка положила руку ему на плечо, но он даже не пошевелился.

– Олив и Камаль рассказали мне о визите мистера Робсона.

Джон затравленно посмотрел на нее.

– Он хотел отнять тебя у меня. Не только мою землю, но и любимую дочь.

Кларри прикоснулась к его руке.

– Он никогда не сможет этого сделать.

– Я сказал ему, что он тебя не получит. Я правильно поступил?

Джон вглядывался в ее лицо в поисках подтверждения. Кларри не сразу ответила ему, вспоминая, какой бурный отклик в ней вызвали поцелуи Уэсли. Она почувствовала себя предательницей.

– Безусловно, я никогда не буду счастлива с таким человеком. И я знаю, какие страдания это принесло бы тебе.

Джон глубоко вздохнул, почти застонал, и закрыл глаза. Когда он вновь заговорил, его голос звучал безжизненно и блекло.

– Тогда давай больше никогда не будем произносить имя этого человека.

Однако надежды Кларри на то, что настроение отца улучшится после того, как предложение Уэсли перестанет страшить его, не оправдались. Джон еще больше погрузился в сумрачный дурман и галлюцинации, находясь в добровольном заточении в своем кабинете, и она уже не могла до него достучаться.

Когда лето подходило к концу, он иногда мог не появляться по нескольку дней, а если и выходил, то лишь затем, чтобы раздобыть еще спиртного или опиума. Несмотря на болезненную худобу и трясущиеся руки, Джон находил в себе достаточно сил, чтобы сесть в седло и отправиться в деревню, где выменивал на ножи, часы, рыболовные снасти и седла наркотики и выпивку. По тошнотворно-сладкому запаху, который сочился из его берлоги, Кларри знала, что отец курит дурман. После этого он становился слабым и меланхоличным, его суставы и желудок мучительно болели. Ни дочь, ни Камаль не могли заставить его поесть. Джон таял у них на глазах, и Кларри ничего не могла поделать, чтобы остановить его медленное самоубийство. Не ошиблась ли она, так поспешно отвергнув предложение Уэсли? Его чувственное насмешливое лицо с рассеченной шрамом бровью часто являлось перед ее внутренним взором, и Кларри размышляла о том, как бы это могло быть, если бы она стала его женой. Но она гасила эти предательские мысли, ведь они ничем не могли помочь ее отцу.

С наступлением зимних холодов Кларри все сильнее охватывало отчаяние, ведь даже малейшая простуда могла лишить жизни ее отца. Они уныло встретили Рождество, не имея денег на подарки и угощения. Однажды в январе, как раз после девятнадцатого дня рождения Кларри, которое они не стали праздновать, учительница музыки Олив сообщила, что ее мужа переводят в Лахор и она уезжает вместе с ним. Первоначальное облегчение, которое испытала Кларри, подумав о том, что теперь ей не нужно изыскивать средства на оплату уроков, быстро сменилось чувством вины, ведь отъезд учительницы поверг Олив в депрессию. Она безучастно слонялась по дому, отказываясь заниматься.

– Зачем? Все равно некому оценить мою игру.

– Я ценю ее, – пыталась уговорить сестру Кларри. – И Камаль тоже.

– Но ты ничего в этом не понимаешь, – жаловалась Олив. – Только отец разбирается в музыке. Но она больше не интересует его!

Не зная, что делать дальше, Кларри решила вызвать Джона на откровенный разговор. Она ворвалась в его кабинет и рывком раздвинула занавески на окнах, впуская яркий свет в мрачную комнату с застоявшимся воздухом. Отец вздрогнул и застонал.

– Сколько это может продолжаться?! – набросилась на него Кларри. – Я не позволю тебе махнуть на все рукой. У тебя есть две дочери, о которых ты должен заботиться, или ты об этом забыл? Когда в последний раз ты удосужился послушать, как Олив играет на скрипке? Когда в последний раз ты выходил взглянуть на чайные посадки и поговорить с работниками?

Она приблизилась к сжавшемуся на походной кровати отцу и ухватилась за одеяло.

– Вставай, отец. Вставай сейчас же!

От того, что она увидела, у нее сжалось сердце. Перед ней был почти скелет, одетый в ночную рубашку. Его бледные ноги и руки стали вдвое тоньше, чем раньше. Голова казалась слишком большой для туловища, а глаза были слишком велики для его лица. Скрепя сердце Кларри решила заставить отца подняться, боясь, что иначе он здесь умрет.

– Мне придется отправиться в Оксфорд и сказать Робсонам, что они могут приезжать и распоряжаться в Белгури, потому что Джон Белхэйвен сдался. Я должна это сделать, отец? – гневно потребовала ответа Кларри.

Он уставился на нее, как будто она была ему совершенно незнакома, и даже не пошевелился.

– Уэсли Робсон прав, – продолжала дразнить отца Кларри, – Белгури разорено. Кому оно нужно в таком состоянии? Я, должно быть, совершила большую глупость, отвергнув его предложение. Возможно, еще не слишком поздно…

Она добилась цели – лицо Джона исказилось от боли, и он предпринял попытку подняться.

– Нет, не надо… – прошептал он еле слышно.

Кларри нагнулась, чтобы помочь ему.

– Тогда поднимайся, папочка, – подбодрила она его, – ради меня и Олив, поднимайся и живи!

Но он тут же повалился назад.

– Я не могу, – прохрипел Джон. – Я слишком устал. Сама управляйся.

– Нет! – испуганно крикнула Кларри. – Без тебя я не могу.

Отец посмотрел на нее тусклым взглядом.

– Напиши… кузену Джейреду, – выдохнул он. – Он… вам поможет.

– Чем он может нам помочь? Он живет за тысячи миль от нас, в Англии. Джейред владеет пабом, а не банком. Отец, нам нужны деньги!

Отвернувшись, Джон закрыл глаза.

– Прости меня… я хочу только… чтобы меня оставили в покое.

Кларри смотрела на него, с трудом веря в происходящее. Месяцы страданий и борьбы за то, чтобы удержать Белгури на плаву, оказались тщетными. Страх и злость, поднимающиеся у нее в душе, грозили захватить ее целиком. У нее внутри что-то надломилось.

– Я ненавижу тебя! – закричала Кларри. – Ты трус! Я рада, что мать мертва и не видит тебя, беспомощно лежащего тут!

Она кричала, и ее трясло от гнева.

– Где мой отец? Где храбрый солдат, несгибаемый нортумберлендец? Ты – не он! Если ты не поднимешься и не попытаешься помочь своим дочерям, я больше не желаю с тобой разговаривать!

Но до Джона, казалось, не доходили ее угрозы. Он продолжал лежать без движения с закрытыми глазами, как будто Кларри здесь не было. С таким же успехом она могла бы кричать на отсыревшие стены. Девушка вылетела из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что задрожали стены. Не было нужды говорить Олив или Камалю о том, что случилось: по их изумленным лицам было видно, что они слышали каждое ее слово. Кларри пронеслась через гостиную и выбежала на веранду.

Вцепившись в перила, Кларри слышала, как заплакала Олив за стеной, но на этот раз она не смогла бы ее утешить. Кларри душил гнев, и она не была уверена в том, что сможет выдавить из себя хотя бы слово. Она сжала зубы, чтобы не разрыдаться.

– Мисс Кларисса, – окликнул ее Камаль, стоя в дверях. – Пройдите в комнату, и я приготовлю вам чай с травами.

Не в силах вынести его доброту, она нетвердой поступью направилась к ступеням.

– Я еду к Аме! – выпалила Кларри и сбежала вниз.

Садясь в седло, она слышала, как Камаль просит ее остаться. Олив тоже выбежала на веранду.

– Возьми меня с собой! – закричала она. – Не оставляй меня здесь!

– Я хочу поехать одна! – крикнула Кларри в ответ, подгоняя Принца, чтобы поскорее выехать за ворота.

Камаль и Олив пытались уговорить ее вернуться, но Кларри, проглотив слезы, галопом помчалась в деревню.

Дым от вечерних огней поднимался в звездное небо. Припозднившийся скот возвращался в стойла. Кларри слышала женское пение, разносящееся в сумерках, крики матерей, зовущих детей домой. Где-то заиграла бамбуковая свирель, наполняя ночной воздух незамысловатой мелодией. Боль Кларри неожиданно утихла, словно кто-то снял с ее сердца тяжелый груз.

Она застала Аму и ее домочадцев сидящими вокруг костра, жующими бетель[10] и сплевывающими красный сладковато-горький сок. Ама тут же пригласила Кларри присоединиться к ним, не задавая вопросов о причинах столь позднего визита. Одна из ее дочерей принесла гостье миску риса и пюре из бобов, а другая – горячего сладкого чаю.

После этого все остальные ушли, оставив Кларри наедине с ее старой нянькой. Девушка излила Аме все свои горести и рассказала о ссоре с отцом.

– Я наговорила ему ужасных вещей. Непростительно ужасных, – призналась Кларри. – Но, видя его в таком состоянии… Я была так напугана и так зла на него. И сейчас тоже. Я не знаю, что мне делать. Помоги мне, Ама!

Поначалу женщина ничего ей не отвечала, продолжая жевать и смотреть в огонь и держа ладонь Кларри на своих коленях. Наконец Ама заговорила.

– Этой ночью ты должна укротить свой гнев. Когда взойдет солнце, ты помиришься с бабу-сагибом[11]. – Она торжественно взглянула на Кларри. – Он дал тебе жизнь, и ты обязана его чтить. Он хороший человек, но сейчас его дух устал. Он потерялся и ищет путь домой. Но он все еще любит тебя.

Кларри склонила голову. Ее переполоняли чувства. В конце концов она судорожно вздохнула, и из ее глаз хлынули слезы. Ама прижала девушку к себе и стала качать ее, гладить по голове и нашептывать слова утешения, пока Кларри выплакивала свою беду.

Потом девушка улеглась, положив голову Аме на колени, и смотрела в огонь, ощущая блаженную умиротворенность. Ей не нужно было спрашивать разрешения, чтобы остаться на ночь под крышей дома Амы, как иногда бывало в детстве.

Позже, свернувшись калачиком на тростниковой циновке под тяжелым шерстяным одеялом, Кларри уснула, ощущая запах дыма в волосах и слушая сопение скота за бамбуковой перегородкой.

Кларри проснулась, когда забрезжил рассвет. Она была удивительно спокойна и совсем не чувствовала той злости, которая одолевала ее вчера вечером. Девушка вышла на свежий утренний воздух, закутавшись в одеяло.

Она размешивала кашу, когда за оградой раздались шаги, и вскоре во двор стремительно вошел Камаль.

– Мисс Кларисса! – закричал он. Его лицо исказилось от горя.

– Что случилось?

Кларри вскочила. Ее сердце тревожно забилось.

– Ваш отец…

Вдруг суровое лицо Камаля, заросшее бородой, сморщилось, как у ребенка. Он остановился и издал мучительный стон. Кларри окаменела.

– Нет, – выдохнула она. – Нет!

Не в силах пошевелиться, она смотрела, как слезы наполняют глаза кхансамы и катятся вниз по щекам. Скорбь Камаля сказала ей все без слов. Ее отец умер.

Джон Белхэйвен был похоронен согласно завещанию: рядом со своей супругой Джейн на маленьком участке позади дома, а не на кладбище в Шиллонге, где хоронили всех выходцев из Британии. Его тело нашел Камаль, но не в кабинете, а в супружеской спальне. Джон лежал, свернувшись калачиком на покрытой плесенью кровати, в которой умерла его жена. Гарнизонный врач сказал, что его сердце отказало после многих лет малярии и горячки. Плантаторы редко доживали до пятидесяти пяти.

Кларри терзали воспоминания о жестоких словах – последних словах, которые Джон от нее услышал. Ее преследовало видение: отец, уползающий в свою старую спальню, словно раненое животное в нору. Скорбь Олив усиливала чувство вины.

– Ты убила нашего отца! – рыдала девочка. – Как ты могла сказать ему такое?!

Кларри даже не пыталась доказывать обратное, ведь в глубине души знала: это отчасти правда.

На похороны, которые провел священник из Шиллонга, пришло совсем мало людей. Были две монашки из монастыря и один чайный плантатор из Гувахати, с которым Джон рыбачил в лучшие времена.