Я шла с каким-нибудь другим охотником. Тот, другой, время от времени останавливался, делал глоток из фляжки, протягивал фляжку и мне, глотнуть, я обтирала горлышко фляжки, глотала, рукавом вытирала губы, потом мы шли дальше. Иногда тот, другой, мог пернуть, тихо или громко. Это нормально, что охотник пердит. Напряжение страшное, тебя со всех сторон окружают звери, нужно расслабиться любым способом, кто как может. Некоторые не пердят. Плюют, поплевывают, рыгают, чешут задницу или яйца, останавливаются, расстегивают ширинку, писают, отряхивают член и засовывают его обратно, в зеленые шерстяные охотничьи брюки. Я писаю редко, потому что, когда мы участвуем в облаве, я единственная женщина.

Потом наступает момент, когда вся облава замирает. Охотники занимают позиции, я имею в виду, мы занимаем позиции, ветер всегда должен дуть в противоположном направлении, мы ждем, ждем. Раздаются выстрелы. Кто где стоит, известно. Известно, когда выстрелил Мирко, когда Драго, а когда господин Миленко. На охоте все равны, просто перед именем охотника, если он врач или судья, всегда добавляют слово «господин», а если охотник сельский мясник, лесник или владелец корчмы, то тогда он не господин. Когда старший загонщик делает знак, что охота окончена, облава перестает быть облавой. Охотники рассыпаются по мелким группам, пердят громче, чаще прикладываются к фляжкам и постепенно собираются в охотничьем домике. Там мы садимся и едим то, что привезли из дома в охотничьих рюкзаках. Когда все поедят, я варю кофе, потому что я среди них единственная женщина, мы пьем из металлических стаканчиков, а когда кофе выпит, я мою их водой, которую кто-нибудь из охотников приносит с колодца. А давайте я вам опишу облаву, чтобы вы понимали, о чем я говорю. Я охотник, и вы не можете судить охотника, если совершенно ничего не знаете об охоте.

Я уже говорила, на охоте самой большой проблемой для меня было писать. Видимо, это мой способ выйти из состояния стресса. Стоило присесть, и мне сразу становилось легче. Но не так-то просто присесть среди всех этих мужчин с ружьями в руках, которые напряженно всматриваются в глубину леса, откуда должен появиться олень. Что, если его спугнет шуршание моей струи по сухим листьям? Вы можете себе представить, каково бы мне пришлось в таком случае? Если бы крупное рогатое животное скрылось из глаз вместо того, чтобы рухнуть с пулей в длинной шее?! Нет, я следила за тем, чтобы такая ответственность не пала на мои плечи охотника. Я писала только после того, как подавали знак, что облава закончена. Проблема со стрессом была не только у меня. С господином Стиепаном, да, с господином Стиепаном, он был судьей, была такая же история. Почти такая же. Ему на охоте хотелось срать. Мы с ним вместе уходили подальше в сторону от идущей вразброд толпы людей. Я шуршала за своим кустом, он облегчался за своим. На меня несло тяжелой кислой вонью, но все-таки вместе нам было лучше. Когда мы были в паре, мы были как будто сильнее, и это чувствовала и я, и он. Мы обеспечивали друг другу алиби. Мы подавали сигнал другим, в том смысле, что у нас имеются проблемы с нашими организмами, не более того, а вообще-то мы ничего не имеем против охоты. Это философия, это никак не связано с чувством гадливости. После того как он посрет, а я пописаю, мы мыли руки из его фляжки, он поливал мне, я ему. Мы вытирали руки о штаны и потом медленно брели к охотничьему домику.

Я хочу кое-что рассказать вам про господина Стиепана, хотя для моей истории это совершенно не важно.

Мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, что я просто использовала господина Стиепана как компаньона для пребывания под кустами, что я ничего не знала о нем как о человеке, что господин Стиепан был для меня всего лишь кем-то, кто садится срать по соседству со мной. Нет, это совсем не так, и мне бы не хотелось, чтобы это так выглядело. У господина Стиепана, несмотря на его солидный возраст, была любовница, дама моложе его лет на двадцать. У нее были светло-каштановые волосы, очень густые, чистая, светлая, прекрасная кожа. Она приезжала вместе с ним на охоту. Мы, охотники, знали это, а жена господина Стиепана только догадывалась. Бедняга, у нее не было доказательств. Охотники — люди осторожные в принципе, так что она тщетно досматривала карманы зеленой куртки своего мужа. У нее была репутация ревнивой, не контролирующей себя истерички. Господин Стиепан и мадам Юлка трахались в охотничьих домиках. После траханья они обычно наполняли солью специальные деревянные посудины, прибитые к стволам деревьев, животные лижут из них соль. Это ни у кого не вызывало возражений. Распределение соли это не та работа, для которой требуются концентрация, осторожность и фантазия. Когда таскаешь по лесу тяжелый рюкзак с солью, это не вызывает выброс адреналина в кровь. Господина Стиепана здоровым назвать было нельзя. Он страдал болями в желудке, во время охоты, особенно при облавах, он громко рыгал. Некоторые охотники возмущались. Лес не терпит несвойственных лесу звуков, таких как похожее на рев рыгание или пердеж, напоминающий раскаты грома. Поэтому охотники старались пердеть по-тихому, скромно, распространяя вокруг себя жирную вонь. А отрыжку пытались замаскировать сглатыванием.

В тот день там, на лугу, в конце облавы, о которой я вам рассказываю, я должна была бы чувствовать себя плохо из-за того, что никого не убила. Охотники, которые убили, смотрели, как другие охотники, которые приканчивают животных, сдирают шкуры с животных, которых они убили. Да, охотники бывают разные: которые приканчивают, которые обдирают и которые убивают животных. Те, что приканчивают, подходят к умирающему животному, раненому, но не убитому, и ударом ножа в шею прекращают его мучения. Иногда приходится вонзать нож в тело раненого зверя несколько раз. Эти роли могут и совмещаться. Все, кто обдирает и приканчивает, умеют и убивать, но не все охотники-убийцы умеют животное ободрать, или отрезать ему голову, или правильно вонзить в его тело тонкий нож, если пуля его не убила. В тот раз я никого не убила и ни в кого не попала, и в прошлые разы тоже, считалось, что я должна из-за этого страдать. Как я страдала? Я была жалкой. С широко открытыми глазами я сокрушенно пялилась на зеленую траву. Мне не хотелось ни есть, ни пить. Вранье! Вранье! Ох, какое это страшное вранье! Я вообще не чувствовала себя плохо! Мне хотелось крикнуть: эй, охотники, я есть хочу, я хочу пить, дайте мне кусок бекона! Я бы и стакан воды выпила, и кофе! Господин Стиепан искоса посматривал на меня. Он тоже никого не убил и ни в кого не попал, но тем не менее энергично рвал зубами копченую корейку, и это никого не удивляло. Старикан, как это так, что ты голоден, почему ты не страдаешь из-за того, что не попал животному в шею? Почему и ты не сидишь, схватившись руками за голову и сжав эту голову и руки коленями?! Ничего похожего! Господин Стиепан жрал и жрал, а я жмурилась и жмурилась или пялилась себе под ноги и думала: вот вернемся домой, и я съем два больших банана, шоколадку, кусок хлеба, несколько конфет «Вишня в шоколаде», кусок бекона, сварю себе долгоиграющую копченую колбаску, съем большое яблоко, и вишневый компот, и шоколадный пудинг, и кукурузные хлопья с горячим молоком! И плевать мне, что на картонной коробке написано: «Только для стран Восточной Европы». Жевать я буду тихо, так, чтобы ему не было слышно, он не должен знать, что я ем, что я умираю от голода, как будто я на охоте кого-нибудь убила, хотя на самом деле я никого не убила! Мы сидели под деревьями, они жевали, и жевали, и жевали, повсюду вокруг нас валялись зеленые охотничьи куртки, усы у них были жирными, рты влажными, а мертвые животные ждали, когда они наедятся, вытащат свои ножи и вонзят их им в шеи. Многие головы нужно было отделить от тел, вытащить из животов теплую печенку, сфотографироваться для «Вестника охотника». Какая связь между моим лежанием на животе на краю луга, того самого большого луга, и этим рассказом об облаве и моей потребностью расстаться со школой, перестать быть учительницей? Никакой связи нет. Тем не менее я должна вам рассказать о себе некоторые вещи. Может быть, это важно, а может быть, и нет, но факт состоит, вы слышите эти слова, факт состоит… Пока я была живой, пока ходила внизу, по земле, все постоянно повторяли: факт состоит… У тех, внизу, это самое любимое выражение, они постоянно повторяют: факт состоит… Но и я не лучше их, так что, уважаемые господа, факт состоит в том, что я хотела расстаться со школой…

Учительницы, толстые, худые, старые, молодые, тупые, бесчувственные, амбициозные, плохие, ревнивые, злобные, злорадные, нервные, чистые, грязные, тихие, громкие, невыносимые. И дети. Вонючие, шумные, агрессивные, одурманенные клеем, алкоголем и сигаретами, полуголые девочки, смердящие мальчики, глупые, плохие, тупые, грустные, циничные, депрессивные, пассивные, умные, ироничные, больные. Родители, грустные, жалкие, несчастные, уволенные с работы, виноватые, ожесточенные, одурманенные алкоголем и сигаретами, злобные, недоверчивые, подозрительные, ревнивые, неуверенные, неблагодарные, больные, плохие, беспомощные, плаксивые, потерявшие надежду. Я была сыта этим по горло. Он уехал на какой-то семинар на семь дней. Директором городского радиовещания был его друг, я слышала, что им нужен журналист, знающий чакавский диалект, — в моду входили так называемые передачи из нашего края. Нужно было приблизить радио к старикам и старухам за счет запуска в эфир историй из прошлого, рассказанных на их почти забытом языке, чтобы влить новую жизнь в тонкие, ослабевшие, но единственно подлинные хорватские корни. Директор был его другом, чакавский диалект был родным языком моего детства. Беспроигрышная комбинация!

Он вернулся с семинара. Я отвела Эку к его маме. Мы сели ужинать. Потом я обняла его за шею, засунула язык ему в рот, одну руку убрала с шеи и расстегнула ширинку на его брюках, хотя знала, что он не будет трахаться, пока не помоется. Расстегивая ширинку, я имела в виду недвусмысленно дать понять, что очень его хочу. Позади была долгая неделя без секса. Он сдался, мне показалось, что нехотя. Зашел в ванную, я по-быстрому ополоснула пизду в кухне, под краном, ноги тоже помыла в раковине. Мы потащились в спальню, он голый, я одетая, там я стащила с себя джинсы, футболку. Он посмотрел на меня, взгляд был мне понятен, я подмылась на кухне, сказала я, чтобы не терять времени. Я попыталась погладить его по заднице, он не дался, хотела отсосать, он меня оттолкнул. Я встала на четвереньки на кровати, он стоял рядом с кроватью. У меня заболели руки, спина, шея, так долго я стояла в позе кошки. На некоторое время я закрыла глаза, потом открыла и смотрела на щетинистую шею кабана, в то время кабанья голова еще висела над нашей кроватью. Я думала о том, что я так и не стала настоящим охотником. Ни один из тех, кто обдирает, ни разу не вонзил свой большой нож в шею убитого мною животного, если бы я убила кабана, то кто-нибудь из охотников из его брюха вытащил бы горячую печенку и положил мне в ладони, и она дымилась бы паром в моих руках, а кто-нибудь сфотографировал бы меня, с горячей печенкой, со счастливой улыбкой, но еще ни разу… Он кончил, выбрался из меня, а я все еще листала «Записки охотника». Эй, сказал он мне, я здесь, готово дело, проснись. Хммм. Да. Я не сплю. И хотела добавить, что нужно бы убрать кабанью голову из спальни. Я сдвинула ноги и легла на спину. Он рядом. Мыться не пойдешь? Нет, сказала я, стараясь выглядеть нежной, побудь во мне еще немного. Скажи, что ты скрываешь, в чем дело, давай с этим покончим. Я не повернулась на бок и не посмотрела ему в глаза. И он тоже не повернулся ко мне. Что, если пойти в атаку? Почему это ты никак не мог кончить, а семь дней провел без меня, хуй у тебя пустой, в чью дырку ты его слил?! Ничего толкового из этого бы не вышло. У меня нет доказательств, ничего кроме интуиции, а интуиция — просто другое название для женской истерики. Я твоя прочитанная книга, пробормотала я. Пока ты был в отъезде, я сменила работу, теперь я журналистка Городского радио. Он окаменел. Мы молчали, я ждала. И как-то совсем не боялась его. Он это почувствовал. Ладно, это твое решение, под твою ответственность. Но никогда, ни на одно мгновение не надейся, что я тебе помогу. Мне не нужна твоя помощь, о чем ты говоришь? У журналистов ненормированный рабочий день, а ты мать, на меня не рассчитывай. Если тебе придется работать до полуночи, я приду домой в час ночи, если останешься на работе до шести вечера, я буду дома в восемь, и больше я повторять это не буду. Я улыбнулась, да, я тебя внимательно слушаю, ты это один раз сказал и повторять больше не собираешься. Браво, сказал он, хорошая девочка!

Работа в средствах массовой информации кажется потрясающей тем, кто там не работает. В день святого Петра, защитника и покровителя одного из городских районов, который когда-то давно был селом, у меня был страшный мандраж. В тот день я в первый раз вела программу в прямом эфире. Я комментировала гонку на ослах. Я попросила Наташу, она секретарша на радио, чтобы она записала мой репортаж. Скажи звукооператору. Я тогда не знала, что те, кто работает на радио, никогда его не слушают, ни одну из программ. Алло, алло, вы меня слышите, алло, алло, орала я в микрофон. Конечно, мы друг друга слышали, прямой репортаж существовал еще лет за пятьдесят до моего дебюта на радио. Имена у ослов были необычные: Розарио, Розамунда, Бельами, Мэриблю, Анабел. Анабел считался фаворитом, его наездника звали Антонио. Я подошла к Антонио, это было мое первое интервью. Скажите» Антонио, чего вы ждете от этого состязания, алло, вы меня слышите, сказала я в микрофон. Скажите, Антонио, чего вы ждете от этого состязания, повторила я вопрос теперь уже почти крича, шум стоял просто адский. Мой осел придет первым, сказал Антонио. Большое спасибо. Дорогие радиослушатели, обстановка накаляется, позже мне сделали замечание, что я перешла с чакавского диалекта на литературный хорватский язык, воздух кажется на электризованным, волнение нарастает, Розарио, читала я по бумажке, Розамунда, Бельами, Мэриблю и Анабел ждут стартового выстрела, вот мы его слышим, гонка началась! Люди вокруг орали. Это невероятно, я тоже орала, Анабел отстает, вы меня слышите, Анабел отстает, впереди Розарио, Розарио сворачивает с трассы гонки, Розарио исчезает из вида, Розамунда ведет, вы меня слышите, Розамунда мчится вперед, но Анабел все ближе, вы меня слышите, он почти настиг ее, вы меня слышите, я теряю дыхание, вы меня слышите, орала я, вы меня слышите, вы меня слышите, он все ближе и ближе, Анабел обгоняет ее, вы меня слышите, Анабел вырвался вперед, первый Анабел, победил Анабел, Анабел, орала я! Дорогие радиослушатели, я с трудом перевела дух, гонка закончена, самым быстрым ослом стал Антонио Матич! Я из-за этого потом чуть с ума не сошла. Не переживай, сказала мне Наташа, да им это по фигу, каждому приятно услышать свое имя, старик Антонио не рассердится, ему приятно, пусть даже его назвали ослом, это лучше, чем если бы его имя вообще не прозвучало.