Подойдя к узнику, сержант Малаваль бесстрастно посоветовал:

— У тебя еще есть возможность признаться, слышишь, Хуаристская собака? Твое упрямство не доведет до добра! Будь разумным, подумай о себе!

Стив так и не пришел в сознание окончательно, несмотря на несколько ведер воды, вылитых на него. Слова сержанта не проникали в затуманенный болью мозг, пока он не услышал боязливо-сочувственный шепоток, доносившийся из толпы. И как ни странно, ему почему-то захотелось громко расхохотаться. Неужели они и в самом деле решили его заклеймить? Надутые глупцы! Для чего? Оставить шрам на трупе? Как еще они не привезли с собой гильотину?!

Том Бил ничего не смог сделать — настала очередь сержанта. Стив слышал, как они спорили, прежде чем Бил в ярости удалился. Стив вытер пот со лба и попытался поднять глаза. Интересно, почему Консепсьон все еще здесь, а лицо ее так осунулось и побелело?! Почему? Ах да, они собираются заклеймить его как каторжника. От него ожидают крика, и он закричит. Может, они взбесятся настолько, что убьют его на месте и закончат этот смехотворный спектакль…

Сержант Малаваль взялся за ручку железного клейма и двинулся вперед. Не стоит и проверять железо — оно раскалено добела! Расставив ноги, сержант Малаваль нацелился и прижал клеймо к кровавой, истерзанной плоти, слыша, как шипит сожженная кожа. Омерзительно запахло паленым.

Тело узника напряглось и обмякло. Глаза закрылись, лицо исказила мучительная гримаса. Стив Морган хрипло вскрикнул, но это не был крик раненого животного, молящего о пощаде, как ожидал сержант. Вместо этого негодяй имел наглость заорать из последних сил:

— Да здравствует революция!

Несмотря на присутствие целого полка французских солдат, вооруженных до зубов, в толпе раздались приветственные возгласы. Какая-то красивая женщина громко завопила, обзывая французов палачами и мясниками. Кто-то заорал на всю площадь:

— Смерть французам!

Малаваль нерешительно взглянул на полковника. Дьявол, если он ничего не предпримет, начнется восстание. Заключенный вел себя как герой! Нужно было сразу его расстрелять, но полковник наделал глупостей…

Деверо перегнулся через перила, едва сдерживая ярость:

— Сержант! Гоните этих проклятых идиотов отсюда, да побыстрее! Закройте ворота!

Малаваль взял под козырек:

— Есть, мой полковник! Немедленно! — И, поколебавшись, добавил:

— Мой полковник… заключенный…

— Делайте как ведено, сержант! Избавьтесь от толпы! А этот… пусть жарится на солнце, пока я не решу, что с ним делать.

Сержант браво отсалютовал и начал выкрикивать приказы. Разогнать людей оказалось проще простого. Стадо грязных дикарей! Да и сам сержант был рад убраться отсюда как можно дальше, в тень, в прохладный кабачок, где можно распить бутылочку вина. Скорее бы оказаться в Дуранго! Интересно все же, что полковник сделает с заключенным? А женщина? Она не похожа на пленницу. Может, это все же любовница полковника?

Сержант пожал плечами. В конце концов, это не его дело!

Слава Богу, их здесь скоро не будет!

Поставив двух мексиканских ополченцев охранять узника, сержант отправился в казарму. Пора укладывать вещи!

Глава 38

В комнате с закрытыми наглухо окнами стояла невыносимая духота. Дурной сон все длился, длился бесконечно, затягивая Джинни в водоворот ужаса.

Мокрыми бессильными пальцами она возилась с застежками платья. Унижение за унижением: теперь она вынуждена раздеваться для него — Деверо предупредил, что они заключили сделку и Джинни должна выполнить уговор, добровольно покорившись ему. Добровольно? Господи Боже, как может этот жирный, гнусно улыбающийся червяк воображать, что она может покорно отдаться ему?! Но Деверо ясно сказал, чего ожидает от Джинни.

— Простите, дорогая, если обойдусь без лишних любезностей! Я просто солдат и привык брать женщин в спешке, между боями. Днем я буду наслаждаться вашим прелестным телом, а вечером предстоит долгий путь в Дуранго. Уверен, что вы подарите мне много приятных моментов! Только помните, малышка, я не такой дурак, каким вы меня считали, правда? И к тому же никогда не заключаю невыгодных сделок!

Платье соскользнуло на пол, и Джинни затряслась в ознобе. Тело было словно лед, и она едва удерживалась, чтобы не стучать зубами.

— Ну же, мадам, нечего медлить! Снимайте рубашку! Мне не терпится узнать, какие сокровища она скрывает!

Охваченная непреодолимой тошнотой, чувствуя, что сейчас упадет, Джинни тупо повиновалась. Холодно… как холодно! Она не осмеливалась поднять голову, признать окончательное поражение, встретить взгляд этих желтых омерзительных глаз, жадно пожирающих каждый дюйм ее обнаженного тела.

Волосатое жирное тело Деверо оказалось поразительно белым, словно жабье брюхо. Вопль рвался из горла Джинни, но, вынудив себя вспомнить гнусную сделку, заключенную с этим чудовищем, она не пошевелилась и позволила ему толкнуть себя на постель. Только крохотная капелька крови из прокушенной губы поползла по подбородку.

— Я хочу сначала взглянуть на вас. Ах, я так и думал!

Какое великолепное тело, предназначенное для любви!

Джинни изо всех сил боролась с надвигающейся дурнотой. Это отвратительное волосатое животное — что он знает о любви? Любовь — это безумный стук сердца, кровь, звенящая в жилах, когда Стив ласкал ее. Руки… руки Стива — то нежные, то жестко-требовательные, всегда способные заставить ее испытывать страсть. Она любила его, даже когда ненавидела.

Джинни каменным взглядом уставилась в потолок, пока мягкие, пухлые пальцы ползали по ее телу. Как не похоже на загорелые крепкие пальцы, прикосновений которых так жаждала Джинни. Когда-то она боролась со Стивом, повторяла, как ненавидит его, твердила это снова и снова…

«Мой любимый, моя любовь, я едва не убила тебя однажды, — с мукой думала она, — за то, что ты хотел меня, сделал женщиной, научил любить, а теперь…»

А теперь руки другого человека алчно стискивают ее груди. Жирные губы накрыли ее рот, толстый язык скользнул внутрь. Настоящее — это непередаваемый ужас, и смерть — единственное, о чем она молила в эту минуту.

Рауль Деверо — свинья, жирное, волосатое, скотоподобное существо, прижимающее ее всем весом, насилующее, врезающееся, втискивающееся, разрывающее тело… отдающее приказы, словно она была шлюхой, купленной на час, на два.

— Ах, ты прирожденная кокетка, малышка. Под этой холодной внешностью скрывается пламя… возьми в руки… да, вот так… ноги чуть шире… обхвати ими меня за талию… Не стоит так стесняться… ведь ты делала это раньше, не так ли?

«Не могу, не могу больше, меня сейчас вырвет», — лихорадочно думала Джинни, но тело автоматически подчинялось приказам. Она двигалась под ним, но только потому, что Деверо приподнял ее навстречу беспорядочным требовательным толчкам. Нужно освободиться! Эта мысль заставила ее извиваться, дергаться, голова моталась из стороны в сторону, девушка всхлипывала от боли, отчаяния, беспомощности, задыхалась, с омерзением ощущая липкую слюну на лице, груди, гнилостный запах изо рта.

— Маленькая шлюшка, развратница, это он тебя выучил? Тебе нужен настоящий мужчина! Я дам тебе все, что нужно!

Она стонала, словно обезумевшее животное, но он принял эти стоны за вздохи наслаждения, и, когда Джинни поняла, что не в силах больше выносить этот кошмар, открыла рот, чтобы выплеснуть отвращение и ненависть к этой твари, отвисшие мокрые губы заставили ее замолчать.

Позже, оставив лежать на постели бледную, измученную Джинни, он вновь обрел деловые манеры и показную сердечность.

— Крайне сожалею, что вынужден вас так скоро покинуть, моя птичка. Вы были великолепны, особенно когда отбросили застенчивость! Лучшая из всех, кого я имел, и поверьте, у меня было много женщин, во всех частях света!

Жаль, жаль, что приходится расставаться, особенно теперь, когда я по-настоящему узнал, как вы очаровательны, но стоит ли волноваться? Вот что: как только мы доберемся до места и устроимся, я найду уютную квартирку и пришлю за вами. Ну как, согласны? Неплохая идея, верно? О, у нас еще будут долгие ночи роскошной любви, и тогда уж мы не будем спешить — не нужно слез, малышка! Ты же знаешь, нам, солдатам, всегда приходится прощаться!

Он считает или притворяется, что считает, будто она не хочет с ним расставаться! О Господи, неужели этот человек настолько бесчувствен?

Где-то в глубинах опозоренной, униженной души Джинни нашла достаточно сил, чтобы напомнить Деверо о его обещании. Облизнув пересохшие губы, она попыталась вытолкнуть несколько несвязных умоляющих слов:

— Насчет мужа… вы сказали…

Деверо пристально взглянул на нее, но тут же улыбнулся, широко, с притворным добродушием:

— Как! Все еще думаете об этом отребье?! Ох уж эти женщины! Ну что ж, не стоит беспокоиться! Я прикажу отпустить его сегодня же, а пока пусть подумает о своих деяниях и будет благодаря что так легко отделался. Только пусть уходит, когда стемнеет. Не хочу, чтобы здешние жители считали, будто подобные вещи легко сходят с рук! Ну что, легче стало? Все образуется! Но вы — вы приедете ко мне. Назад дороги нет: новости здесь расходятся быстро — все узнают о сегодняшней ночи! — Он громко рассмеялся:

— Да и кому вы нужны теперь?! Конечно, не этому старому ханже, дону Франсиско, — креолы очень строго следят за нравственностью своих женщин! Вы должны быть мне благодарны — я освободил вас от унылого существования, которое ведут все мексиканские дамы. Нам будет очень весело вместе, увидите, я более чем щедр! Ну а пока — один поцелуй на прощание! Сейчас пошлю Кунту — пусть принесет что-нибудь поесть!

Не обращая внимания на бледную, сжавшуюся девушку, полковник наклонился, схватил ее за плечи и впился в губы мокрыми губами… Не успела за ним закрыться дверь, Джинни, шатаясь, побрела к умывальнику, стоявшему в углу, и начала корчиться в приступе рвоты.

Еле передвигаясь на трясущихся ногах, она дошла до кровати, легла и беспомощно зарыдала, закрыв лицо руками.

Душа и тело были покрыты невидимыми шрамами унижения и позора.

Он прав — с ней все кончено. Грязь, какая грязь! Теперь каждый отвернется от Джинни, все будут считать, что она добровольно стала любовницей Деверо. Она спасла жизнь Стива, но разве он поверит теперь, после того, что произошло… Что же осталось теперь? Убить себя… да, да… убить!

Джинни подняла голову, безумным взглядом обвела комнату.

«Не хочу больше жить, — лихорадочно думала она. — Не могу мучиться этим позором. А Стив… Стив все еще там, под безжалостным солнцем, сгорает от жажды, терзается муками ада. Я брошусь с балкона, может, тогда он поймет, что случилось. Не хочу жить без него!»

Джинни подбежала к окну, попыталась открыть створки, но они были надежно заколочены. Джинни рухнула на колени, громко рыдая, молясь, чтобы полковник с легионерами поскорее покинули город — может, ополченцы, которых так легко подкупить, позволят ей поговорить со Стивом? Она бросится к его ногам, будет умолять о прощении, объяснит все. Джинни закрыла глаза и пробормотала;

— Стив… Стив, дорогой…

Глупая! Словно повторяя это имя, можно его вернуть…

Никогда он не простит ее… Как хорошо знала Джинни, каков он в гневе, его гордый, несгибаемый характер. Он предпочтет умереть, чем узнать, что она сделала для спасения его жизни…

Джинни потеряла всякое представление о времени и лишь смутно, словно сквозь сон, слышала крики, звон, стук копыт — французы уходили. Какое это имеет теперь значение?! Поздно…

Джинни лежала неподвижно, словно мертвая. Наконец пришла пожилая мексиканка, принесла фрукты и воду… Но на загорелом лице — ни следа доброты и сочувствия. Поставив поднос, она швырнула на постель дешевое платье:

— Это больше подходит для путешествия, сеньора. Полковник сказал, что вы скоро уезжаете и оставите мне взамен свой наряд.

Не ожидая ответа, женщина схватила платье и, тщательно сложив, вышла. Слезы вновь показались на глазах Джинни. Платье… волшебное платье, подаренное Стивом… последнее, что он дал ей, а она, Джинни, даже не поблагодарила. Но теперь она была рада, что платье унесли, — все погибло, и ее добродетель тоже.

Грубая домотканая материя царапала тело, но Джинни уже ни на что не обращала внимания. Боже, Боже, пусть кончится этот кошмар!

Звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине, прозвучал словно взрыв, и Джинни вскочила. Что случилось?

Неужели полковник передумал и хочет взять ее с собой?

Дверь распахнулась, и Джинни в ужасе отпрянула, узнав вошедшего. Он молча ступил через порог и стоял, глядя на нее, облизывая тонкие губы.

— Ждешь кого другого, может быть?

И внезапно Джинни почувствовала, что юбка доходит только до щиколоток, ноги голые, а вырез блузки слишком велик. Бил раздевал ее глазами, словно знал, что под грубыми лохмотьями ничего нет.