Элеонора Глин - Любовь слепа

В голосе Губерта слышался какой-то оттенок пренебрежения.

Ванесса испытывала сильное искушение заявить, что вовсе не желает этого! Но отец смотрел на нее, ее собственная гордость диктовала ей необходимость сдержанности, и она ответила с непринужденным видом, что, конечно, будет счастлива видеть у себя ее светлость.

Губерт переводил взгляд с одной на другую. Невозможно было не заметить царственную красоту Ванессы и ее воспитанность. Алиса рядом с ней бледнела и становилась незначительной, она вдруг показалась Губерту побледневшей и постаревшей, ее подрисовка бросалась в глаза, тогда как белоснежная кожа его жены сверкала молодостью и чистотой.

Игривая мысль пришла в голову Губерту: если бы они поменялись ролями, какую бы из них он выбрал? И тут же, рассердившись на себя за то, что чувствует интерес к женщине, по вине которой очутился в тупике, Губерт отвернулся и встретился с умным взглядом своего тестя.

Выражение лица Вениамина Леви совершенно ясно показало зятю, что он очень хорошо понял все, что делалось в его душе. Лорд был уязвлен — возмутительно и абсурдно, что они так хорошо понимают друг друга. Губерт вооружился: он продолжал разговаривать с Алисой, проявляя при этом, может быть, несколько больший интерес, чем испытывал на самом деле, — он был смущен.

И вдруг что-то заставило его сказать авторитетным тоном: «Я думаю, вы устали, Ванесса, я отвезу вас домой».

Восхитительный трепет пронизал молодую женщину. Впервые ее муж употребил по отношению к ней тон властелина… Ее первым побуждением было повиноваться, но затем нечто чисто женское, присущее ее полу, заставило молодую женщину занять оборонительную позицию. Она сделала вид, что не слышит, всецело заинтересованная старым дядей. Это раздразнило Губерта — он повторил свои слова с еще более ясным оттенком приказания в голосе.

Ванесса не была актрисой — она не могла больше разыгрывать безразличие и, повернувшись, стала прощаться со своей сдержанной грациозной манерой, которая так нравилась леди Гармпшир.

Герцогиня смотрела вслед удаляющейся паре, и Ральф Донгерфилд решил про себя, что он должен, если сможет, предотвратить неприятности, которые, как он чувствовал, назревают в будущем. У парадной двери лакей расстелил перед Ванессой красный ковер до самого автомобиля: начинался дождь. Губерт помог ей сесть в машину. Когда они тронулись, Ванесса неожиданно увидела мрачные, полные страсти глаза Оскара Изаксона, который стоял среди нескольких человек, собравшихся поглазеть на входящих и выходящих гостей. Она вздрогнула и инстинктивно придвинулась к Губерту. Он обернулся и тоже заметил зловещее лицо старшего клерка.

— Это, кажется, клерк вашего отца? — спросил он. — Странная птица.

— Его вид всегда пугает меня, — робко проговорила Ванесса. — Он похож на безумного, но папа говорит, что он совершенно нормален и заслуживает полного доверия.

Губерт знал, что означает взгляд этого человека — дикое восхищение, и он с презрительной интонацией сказал ей об этом.

Ванесса встрепенулась — вся гордость Монтаньяни и классовые предрассудки восстали в ней: «слуга восхищается мною!». Затем она пришла в себя и вспомнила о христианском смирении, милосердии и об остальных хороших вещах, которым ее учили.

Губерт тихонько рассмеялся. Она была восхитительно хороша, и в ней было гораздо больше характера, чем он мог предполагать. Внезапно он почувствовал интерес к возможностям, которые хранила эта натура. Впервые близость Ванессы начинала волновать его. От нее распространялся слабый аромат красных роз, хотя ее букет был из белых роз. В нем воскресли воспоминания…

— У вас замечательные духи, — сказал он.

— Отец привез мне их из Болгарии; это натуральный запах роз, эссенция в таких причудливых металлических коробочках, наглухо запечатанных. Одной из них хватает на годы.

Губерт подумал, что аромат очень подходит к ней, как и чистота розы. Но тут же рассердился на самого себя; он понял, что начинает чувствовать интерес к этой молодой женщине, которую имеет все основания презирать, которая заставила его упрекать себя. Вся эта история была ему навязана, и он не даст никаким чувствам овладеть им. Однако прежде чем они остановились у подъезда своего дома на улице Сент-Джемс, он заметил, что борется с желанием схватить ее в свои объятия.

Ванесса не могла заснуть, очутившись в своей роскошной прохладной кровати. Что-то новое вошло в ее жизнь, что именно, она не знала. Губерт в холле сказал ей ледяное «покойной ночи», и она должна была бы чувствовать себя подавленной, но вовсе не чувствовала… Она протянула в темноту руку и сказала громко: «Я люблю тебя». Затем, застыдившись, спрятала лицо в подушки. Потому что брак ведь это только форма, и знатные люди должны сдерживать свои чувства.

Губерт же отправился в Тарф-клуб, так как не хотел оставаться наедине со своими мыслями.

В течение следующих дней они встречались только за едой, затем Губерта снова вызвали в Уэльс на совещание по поводу его рудников, и он отсутствовал целую неделю.

За это время Ральф Донгерфилд познакомился ближе с его молодой женой. Ванесса тотчас же привязалась к нему. Его спокойствие и терпимость, его милые карие глаза привлекали ее. Он был единственным человеком во всем этом новом для нее мире, который казался близким, который понимал ее и с которым она не чувствовала себя настороже. Однажды после полудня они сидели в парке, вдали от толпы гуляющих, и она, сама того не сознавая, нарисовала Ральфу полную картину своей девической жизни, протекавшей за каменной стеной, вдали от всякой действительности.

— Когда вы в первый раз увидели Губерта? — спросил ее Ральф. — Он принадлежит к тем мужчинам, на которых девушки сразу обращают внимание.

Ванесса очаровательно покраснела.

— В опере на «Мадам Батерфляй», и на следующий день папа сказал мне, что он просит моей руки.

Ральф отшатнулся. Значит, его подозрения верны… Она не принимала участия в сделке. И, очевидно, испытывает к Губерту романтическое чувство, краснея так по-старомодному.

— Вероятно, это тяжело для молодой девушки повиноваться во всем своим родителям, — продолжал он, — но я не думаю, чтоб было так уж трудно быть женой Губерта, — и он сочувственно улыбнулся ей.

Ванесса не была глупа. Она быстро взглянула на него — две недели жизни в свете сильно расширили круг ее понимания. Она наконец стала подозревать, что ее брак не похож на другие. Она ловко перевела разговор на другую тему, а Ральф был слишком деликатен, чтобы настаивать. Они заговорили о музыке, о книгах и о любимой ею Флоренции. И Ральфу показалось, что он перенесся на пять столетий назад и что Ванесса была знатной флорентийской дамой, которую он обожал. Очевидно, она никогда еще не жила в настоящем… Он увидел вульгарность и пошлость людей, которые окружали его — эта дочь ростовщика была аристократичнее и благороднее всех, кого он встречал в своей жизни. В конце концов они заговорили о Монтаньяни — это были флорентинцы, переехавшие впоследствии в Рим.

— Они не признавали больше моей матери, потому что она вышла за папу. Не глупо ли с их стороны? Ведь папа такой замечательный человек, — простодушно сказала Ванесса.

Так вот откуда происходила в ней эта патрицианская гордость. Молодая девушка была чудо, а Губерт — самый слепой дурак в мире. Но Ральф слишком хорошо знал своего кузена, чтобы вообразить, что он сможет прямо говорить с ним о его жене, — все должно быть предоставлено воле Божьей, он же постарается сделать, что возможно.

Ральф не знал точно, как далеко зашла связь Губерта с Алисой Линкольнвуд, Губерт никогда не говорил о женщинах… У него было тяжелое чувство, что их отношения могли быть серьезны. В таком случае, считает ли Губерт, что навязанный ему ненавистный брак должен служить препятствием для продолжения романа? Такое положение не сулило в будущем ничего хорошего.

«Если Ванесса его любит, а он из-за Алисы заставляет ее страдать, она этого долго не вынесет, — сказал он себе решительно. — Она горда, как Люцифер, и страстна, как итальянка».

Любовь не нуждается во многих днях, чтобы развиться, у таких натур, как Ванесса. Прежде чем наступила середина июля, ее любовь к Губерту выросла до размеров всепоглощающей страсти, и если бы не суровая выдержка, привитая ей в юности, даже огромная прирожденная гордость не помогла бы ей сохранить самообладание. Он, со своей стороны, тоже крепко держал себя в руках с той ночи приема при дворе и намеренно никогда не разрешал себе смотреть на Ванессу и задумываться над эмоциями, которые она в нем вызывала. Он сознательно не давал развиться своему чувству к ней. Затем случилось вот что.

У Губерта был дядя епископ, женатый на сестре его матери. Леди Аделиза Карстерс не понимала того, что современные браки требуют двух спален, и не поощряла этой моды. Для Губерта и его жены, которых ожидали во дворце епископа, расположенного рядом с собором в Прансминстере, была приготовлена громадная комната для гостей, времен Елизаветы. После чая, который пили на лужайке сейчас же по приезде, тетя Аделиза со своим обычным замораживающим достоинством повела Ванессу наверх, в ее комнату, переодеться к обеду.

— Уборная Губерта находится здесь, дорогая, — сказала она, указывая на маленькую дверь в дубовой панели, и, покидая комнату, добавила: — Ванная комната расположена в другой нише на противоположной стороне.

Ванесса обомлела. Ей бросилось в глаза лицо Мадлен, которое она могла видеть в зеркале туалета, где расставляла какие-то вещи. Его выражение, которое трудно было бы описать, возбудило в ее госпоже какие-то подозрения и заставило ее резко открыть маленькую дубовую дверь.

В небольшой, в шесть футов, квадратной комнате стоял великолепный комод работы Чипанделя, туалетный стол, умывальник и один жесткий стул той же эпохи. И это было все!

Неожиданное ощущение пронзило Ванессу. Где же будет спать Губерт? Дикий порыв различных чувств заставил ее на мгновенье растеряться. Она так сильно дрожала, что едва могла стоять. Все подавленные эмоции последних шести недель, казалось, разом воскресли. Она почувствовала, как все завертелось перед ней, и опустилась на жесткий стул.

Все в доме епископа делалось со строжайшим соблюдением приличий, и обед начинался ровно в восемь часов. Летом в восемь часов! При ярком свете солнца!

— Вам приготовлена большая комната для гостей, Губерт, — позвала его тетка, когда он поднимался по лестнице. Думая о другом, он кивнул и открыл дверь, не постучав, — и сделал шаг назад: на него смотрели испуганные глаза Ванессы, удивленной его вторжением. Она сидела здесь в легком прозрачном капоте, а Мадлен застегивала завязки ее серебряных туфель.

— Прошу извинить меня!

В одну секунду он понял все… Конечно! Эти восхитительные старомодные родственники устроили все самым глупым и неудобным образом. Он хорошо знал расположение дома. И, стараясь не смотреть на Ванессу, немедленно спасся бегством в маленькую уборную, где его уже ждал Гардинг, поднявшийся туда снизу по крутой каменной винтовой лестнице. Лукавое лицо лакея, подобно лицу Мадлен, выражало смущение хорошо воспитанного человека. Губерт почувствовал странное возбуждение и беспокойство, но усилием воли справился с ними. Одевшись и спускаясь из каморки по крутой лестнице, он громко рассмеялся. Где же, черт возьми, он проведет эту ночь?

Два розовых пятна горели во время обеда на щеках Ванессы. Губерт мог видеть ее между стоящими на столе высокими цветами. Кровь стремительно текла по его жилам, но чем возбужденнее он себя чувствовал, тем крепче становилась его воля. Он не поддастся больше слабости! Достаточно с него одного позорного воспоминания.

Чопорная благочестивая атмосфера дома действовала на Ванессу. Внешне ее манеры стали такими же сдержанными и холодными, как манеры окружающих, но под наружным спокойствием скрывалось сильнейшее волнение.

Так проходил этот вечер, и ровно в одиннадцать часов — почтенный и приличный час для отхода ко сну — Ванесса, вся трепеща, лежала в огромной пуховой четырехместной кровати.

Губерт посреди разговора со своим дядей и другими достойными гостями неожиданно рассмеялся вслух от весьма легкой благочестивой остроты. Его положение становилось чересчур забавным. Выдержит ли он характер? Или…

Он подумал о том, какой неожиданностью явились бы для этих мирных людей его мысли, если бы они их узнали, и снова рассмеялся, епископ тоже расхохотался с довольным видом.

Конечно, Ванесса не спала, когда услышала, что кто-то вошел в уборную. Если ее сердце сильно билось в ночь свадьбы, то теперь оно буквально готово было выскочить из груди.

Губерт сел на жесткий стул и опять рассмеялся, затем выругался почти вслух. Можно терпеть неудобства ради спорта или на войне, но в мирное время он был избалованным человеком, а чипанделевский стул был очень жестким. Около часа он вертелся сюда и туда, выкуривая несметное количество папирос, затем часы пробили час.