Джанетт уже открыла рот, чтобы доходчиво, в красках объяснить Нику, куда ему следует пойти, но громкий голос Коула Прескотта заставил ее осечься и повернуться ко входу в дом.

— Дорогая, что происходит?

— У тебя больное колено, иди в дом, — отозвалась она.

— Все нормально с моим коленом, — спустившись с крыльца, ответил высокий пожилой мужчина с копной белоснежных волос. — Ты так кричишь, что я телевизор не слышу. — Коул внимательно осмотрел гостя и нахмурился, ожидая ответа от супруги.

— Да вот, коммивояжер пожаловал! — не моргнув глазом, солгала она. — Предлагает совершенно ненужную кухонную утварь.

Коул бросил скептический взгляд на жену, потом взглянул на высокого мужчину, который ни словом, ни делом не возразил против такой бессовестной лжи.

Светлые волосы, плотно сжатые губы, упрямо вздернутый волевой подбородок, а в прозрачных голубых глазах светилась непоколебимая решимость добиться своего. На плечи небрежно накинуто пальто, из-под которого виднелись лацканы идеально пошитого пиджака. Коул бросил взгляд на припаркованный кадиллак «Эскалейд», подумав, что коммивояжеры нынче неплохо зарабатывают!

В отличии от супруги, которая знать ничего не хотела о муже Шэрен, он сразу узнал Ника Хейворта. Внучка много рассказывала о нем, а на свадебной фотографии они оба выглядели такими счастливыми и влюбленными! Коул на секунду опустил голову, потом, тяжело вздохнув, произнес:

— Дорогая, иди в дом.

— Коул, послушай…

— Джанетт, — повторил он.

Бабуля Прескотт, поджав тонкие губы, нехотя двинулась к крыльцу, но обернулась и напоследок наградила Ника тяжелым взглядом, обычно не обещавшим ничего хорошего, потом скрылась в доме.

— И чего же вы хотите, молодой человек? — строго спросил Коул.

— Я хочу поговорить с женой, — не повышая голоса, ответил Ник.

Коул Прескотт замолчал, потом задумчиво проговорил:

— Шэрен сказала, что подписала документы на развод.

— Я не подписал.

— Ну что же, — обреченно вздохнул Коул, — кто я такой, чтобы препятствовать вам в разговоре с супругой. За домом тропинка, — он указал направление, — она ведет на пляж. В это время Шэрен гуляет там.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Ник и бросился туда.

Коул закатил глаза и широко улыбнулся, но, когда подул ветер, а колено предательски заныло, он деланно нахмурился и со словами: «Дети!», пошел объясниться со строптивой женой.

***

Небо, усеянное крупными белоснежными облаками, поражало насыщенностью и глубиной цвета. Солнце светило ярко, но совершенно не грело, а ветер, гнавший воздушных барашков по голубой глади быстро и стремительно, был холодным и жгучим. Ноябрьским. И пусть туманы, окутывающие плотной дымкой город летом, развеялись, а дожди случались не часто, близость зимы чувствовалась с каждым днем все больше и больше. Зябкая, дрожащая, унылая.

Шэрен сидела на перевернутой старой лодке и чертила палкой рубленный узор. Чувствовала она себя разбитой и усталой. Ни злости, ни ненависти к мужу, наверное, уже бывшему, она не испытывала, только сожаление. Их любовь оказалась такой недолговечной и уязвимой. Сейчас она была уверена в том, что Ник тоже ее любил, пусть не так сильно, как она, но все же любил. Как умел. Сегодня Шэрен почувствовала это. В его глазах отражалось что-то помимо желания подчинить и добиться, а в прикосновениях сохранилась былая нежность.

Возможно, где-то на окраине души, в темном уголке сердца он тоже сожалел, что у них ничего не вышло. Только Ник винил во всем ее, а она?.. Шэрен частично винила себя за малодушие и трусость, частично его — за жесткость и нежелание слышать, частично судьбу, подвергшую их чувства тяжелому испытанию, которое они с треском провалили.

Шэрен подумала о ребенке и невольно заулыбалась. У нее будет малыш и она сделает его счастливым, отдаст всю любовь, даже ту, что предназначалась его отцу. А семья и друзья ей помогут, не оставят одну, когда будет тяжело, а тяжело будет, она это знала наверняка.

Шэрен сама росла без отца, поэтому хорошо помнила, как это бывает: неудобные вопросы, которыми она часто забрасывала маму. Те самые, которые ей в свою очередь задавали другие дети. Помнила, как мать конфузилась и пыталась мягко объяснить малышке, какой Шэрен была в то время, почему у всех есть папа, а у нее нет, а потом плакала. Горько, но тихо, боясь, что дочь заметит ее слезы. Шэрен замечала.

Она смахнула рукой слезу, медленно покатившуюся по щеке от воспоминаний и жалости к себе. Нет, она не будет мученицей, не будет оплакивать свою жизнь и жить прошлым! Шэрен будет сильной и смотреть будет только вперед, без оглядки на былое. Возможно, со временем, даже выйдет замуж. Она очень надеялась, что не в мать, что не будет всю жизнь любить одного мужчину. Хотя в глубине души знала, что она такая же. С той встречи в Париже прошло десять лет, а она так и не смогла забыть: озорная мальчишеская улыбка, миндальное печенье и первый поцелуй.

Все это время Шэрен искала на лицах мужчин отголоски того бесшабашного очарования, мечтала снова утонуть в невероятных голубых глазах и вновь ощутить магию его поцелуя. Миндаль, мята и нежность, — тогда вкус был именно таким.

Она с первого взгляда влюбилась в молодого Ника, но по-настоящему полюбила мужчину, которым он стал. Властного, жесткого и невероятно целеустремленного. Страстного и нежного, циничного и надменного. Шэрен любила в нем всё: и то, как смотрел, заставляя краснеть от корней волос до пяток, и то, как злился, заставляя сердце разрываться от обиды, а жгучие слезы наворачиваться на глаза.

Зато теперь она знала: крепкий союз это не только любовь, какой бы сильной ни была. Доверие и понимание важны не меньше. Но этого в их отношениях было ничтожно мало. Возможно, Шэрен не сможет полюбить другого мужчину так же сильно, как Ника, но сможет подарить ему тепло и нежность. А ведь это немало.

Порыв крепкого ветра с крупинками соленой влаги бросился в лицо, взметнув волосы, и Шэрен судорожно обхватила себя руками. Промозглость и сырость, которыми веяло от холодного океана, пробрались под свитер, а синий дутый жилет отчего-то абсолютно не грел. Она мелко задрожала, с грустью осознавая, что мягкая золотая осень закончилась и пора одеваться теплее, а сейчас лучше вернуться домой.

Шэрен отбросила в сторону тоненький прутик и провела ногой по песку, стирая рисунок, когда на ее плечи опустилось черное кашемировое пальто. Всего на мгновение она позволила себе забыться в родном запахе, приятно щекотавшим нос. Впитавшийся в ткань аромат парфюма, практически неуловимый, но от этого еще более притягательный, терпкий запах средства после бритья и легкий флер сигаретного дыма. Но разве <i>ее</i> Ник курил? Нет. А тот, другой, который своими вопросами — циничными и оскорбительными, — уничтожал все светлое, что Шэрен чувствовала к нему, да. Она непонимающе нахмурилась, затем вскочила, позволяя пальто соскользнуть с плеч.

— Ты… — прошептала она, не веря своим глазам. — Я же велела тебе держаться от меня подальше! — Шэрен отступила на пару шагов, увеличив дистанцию между ними. — Не смей подходить! — когда Ник шагнул ближе к лодке, предупредила она.

— Шэрен, милая, я…

— Я тебе не милая, я тебе никто!

— Ты моя жена, — тихо произнес Ник, а когда Шэрен возмущенно всплеснула руками, добавил: — Я порвал документы.

— Зачем? — изумилась она.

— Потому что, ничего еще не кончено. Шэрен, я…

— Что тебе нужно? — грубо оборвала она.

— Ты.

— Шпионка и шлюха? — Именно так он назвал ее в тот роковой день, именно эти оскорбления зло бросил в заплаканное лицо.

Ник содрогнулся от ее слов, понимая, что Шэрен сто раз права, а он тысячу раз виноват.

— Прости, любимая, — он сделал шаг к ней, осторожный и маленький, но наткнувшись на предостерегающий взгляд, отступил. — Выслушай, пожалуйста.

— Выслушать? — тихо произнесла Шэрен, затем практически закричала: — Я валялась у тебя в ногах и умоляла выслушать!

— Я знаю, как виноват перед тобой, знаю, как сильно обидел. Я думал, что ты моя любовь, моя жена, самый близкий мне человек — предала меня! — на выдохе ответил Ник. Громче, чем следовало, вызвав своим напором испуг в огромных синих глазах жены.

Напором и силой ты ничего не добьешься…

— Прости, родная, — мягко сказал он, вовремя вспомнив совет Трейси. Ник столько раз добивался желаемого силой и кипучей энергией, что успел позабыть, как действовать по-другому. Забыл, что не всё можно просто взять, что есть вещи, которые приятны только если их отдали добровольно. Шэрен была для него обжигающей страстью и нежной любовью — самой редкой драгоценностью. Ник безумно хотел, чтобы она вернулась к нему, но вернулась сама, по собственной воле. Он желал, чтобы она снова любила его.

— Думал? — переспросила Шэрен, проигнорировав его мольбу. Она обреченно покачала головой. Ник узнал правду, поэтому приехал. Только зачем? Принести ей извинения за несправедливое обвинение или, возможно?..

— Что тебе нужно, Ник? Знать твой ли это ребенок? Твой, можешь не сомневаться. — Шэрен выдохнула. Ник все-таки отец и должен знать об этом наверняка, а не гадать: правду она сказала или солгала, когда в сердцах заявила, что ребенок не от него. — Если хочешь, можешь навещать его, я не буду против.

«Возможно, ты будешь делать это чаще, чем Виктор», — печально подумала она, а потом искренне произнесла:

— Я тебя прощаю. — Затем с напускным спокойствием добавила: — А теперь я хочу остаться одна.

Шэрен отвернулась, скрывая горькие слезы и кусая губы, чтобы не начать всхлипывать в голос. Еще слово, и она снова кинется ему в ноги, моля не бросать, остаться с ними, а этого делать было нельзя. Ник был нужен ей больше, чем любой другой человек в этом огромном мире, но привязывать к себе мужчину с помощью ребенка, спекулировать на отцовских чувствах она не собиралась. Ник всегда твердо заявлял, что его дети будут расти в полной семье. Скорее всего, именно поэтому они сейчас разговаривают.

Шэрен вздрогнула, когда черное пальто вновь легло на плечи, но в этот раз Ник укутал ее и сомкнул руки на чуть округлившемся животе. Очень нежно и осторожно, согревая дыханием светлую макушку.

— Я не хочу навещать, я хочу растить нашего ребенка. Шэрен, я так люблю тебя, — шептал он. — Позволь мне доказать, что больше не обижу, позволь любить тебя.

Она застыла в его руках, не шевелясь и не дыша.

— Пожалуйста, позволь. — Ник зарылся носом в золотистые волосы, вдыхая их аромат, затем потерся щекой, ощущая их мягкость. — Пожалуйста, милая, пожалуйста! — тихо молил он.

В его словах было столько искреннего раскаяния, столько страха, что она откажет, что прогонит и отвергнет его любовь! Шэрен расслабилась, снова ощутив забытое чувство защищенности, затем обернулась в его руках и прижалась щекой к широкой груди. Там, где билось сердце. Ровно и надежно. Она чувствовала: сейчас оно стучало для нее. И ее душа вторила ему. Теперь все будет хорошо. Шэрен верила в это.

***

Полная луна любопытно заглядывала в широкие окна, заливая нежным, серебристым светом огромную спальню и освещая гладкую обнаженную спину спящей женщины. Шэрен удобно устроилась в надежных объятиях мужа, мерно и спокойно вдыхая свежий воздух, проникавший через приоткрытую балконную створку. Ник отчаянно желал прижать ее к себе еще крепче, но боялся разбудить, поэтому трепетно, едва касаясь, водил пальцами по гладкой коже, даря ласку даже во сне.

Шэрен поехала с ним в Нью-Йорк, маленькими ручками создала для него настоящий дом и навсегда изменила жизнь, подарив любовь, чистую и прекрасную. А через несколько месяцев осчастливит появлением еще одного члена семьи. У них будет сын! Ник давно не чувствовал себя таким нужным, настолько любимым и так искренне любящим. Все это дала ему Шэрен.

Она простила его. Простила по-настоящему и без оговорок. Не вспоминала и не упрекала. Простила то, что вряд ли смог бы простить он сам. И только это омрачало его счастье. Потому что простить самого себя у Ника так и не получилось. Как и бабули Прескотт.

Ник вздрогнул, вспоминая дни, прожитые в Окленде. Пришлось ему нелегко, но он стоически выдержал свалившуюся на него лавину неприязни, глухого неодобрения, которое позже сменилось недовольным смирением. С одной стороны Ник был рад, что у его жены есть такой тыл, с другой, что живут они далеко от Сан-Франциско. Житейская мудрость: «Чем дальше, тем роднее!» в отношении Джанетт Прескотт работала на все сто!

Он потянулся, захватывая пальцами теплое одеяло и прикрывая их тела. Шэрен завозилась на нем, что-то неразборчиво проговорила, затем пушистые ресницы дрогнули, и она открыла глаза. Сонная, теплая, взъерошенная — Ник не сдержался и сильнее прижал ее к себе. Крепко, но аккуратно, боясь надавить на заметно округлившийся живот.