Человек, сказавший, что ничто не может остаться тайной, был весьма проницателен.

Дженкинсу не нужно было ничего говорить, он и так прекрасно знал, что герцог убегает от леди Сибил.

Он был уверен — уехали они по той простой причине, что его хозяин не мог остановить леди Сибил, которая всеми доступными ей средствами пыталась склонить его к супружеству.

Леди Сибил вдовствовала уже три года.

Теперь же она решительно настроилась снова выйти замуж за человека, способного обеспечить ее и дать ей ту жизнь, которой она бы наслаждалась.

Еще она мечтала о высоком положении в обществе.

Ее отец не относился к числу особо знатных пэров.

Так как леди Сибил обладала не слишком большими средствами, ей обязательно надо было подыскивать себе знатного и богатого мужа.

Она вышла замуж за человека намного ее старше, но достаточно богатого, чтобы понравиться ее отцу.

Полковник Брук, однако, не имел никакого желания проводить время в Лондоне.

Балы, приемы, званые вечера и люди, их посещавшие, навевали на него скуку.

Он увез жену в деревню, и это так расстраивало леди Сибил, что она могла неделями пребывать в дурном расположении духа.

Единственными развлечениями служили верховая езда, охота и стрельба.

Друзья мужа не сильно отличались от него по возрасту, а их беседа редко касалась иных тем, кроме спорта.

Леди Сибил боялась сойти с ума от скуки.

Когда ее муж внезапно умер от сердечного приступа, она с трудом удержалась, чтобы не станцевать на его могиле.

Положение и связи мужа вынуждали ее должным образом соблюдать траур, хотя родственники шептались о бессердечности леди Сибил.

Когда наконец леди Сибил смогла сбросить черные одеяния, она поспешила в Лондон, подобно дикой утке, возвращающейся домой из-за моря.

Она открыла лондонский дом мужа, который он держал запертым все время ее замужества.

Она развлекалась исступленно, расточительно и очень сумасбродно.

Ее гости чаще всего состояли из любителей пообедать за чужой счет и тех, для кого любая хорошенькая женщина неотразима.

С того самого момента, как леди Сибил впервые увидела герцога, она точно знала, чего хочет и на что надеется.

Она преследовала его упорнее, чем любой шотландец оленя во время охоты.

Когда он в конце концов уступил, она решила, что достигла цели и выиграла это трудное сражение.

В герцоге воплощалось все, чего она ждала от любовника.

Но все же леди Сибил не могла заставить его произнести слова, которые она так стремилась услышать: слова, которые сделали бы ее его женой.

Не удавалось ей и принудить его сказать:

«Я вас люблю».

Ей потребовалось какое-то время (поскольку молодая вдова никогда не отличалась проницательностью), чтобы понять: то, чем этот человек наслаждается в ее обществе, вовсе не соответствует его представлению о любви.

Леди Сибил потребовалось много времени и много бессонных ночей, чтобы осознать неприятную правду.

Да, герцог наслаждался ею как женщиной, но она никак не могла повлиять на ход его мыслей, и их отношения не затронули его сердце.

Он был учтив, тактичен и по-своему благодарен ей за те удовольствия, которые она дарила ему.

Он посылал ей цветы, дарил подарки — не особенно дорогие, но подобранные с отличным вкусом, достойные женщины, считавшей себя леди.

Если он покидал ее на рассвете, она знала, что не может никогда быть совершенно уверенной, что увидит его снова.

Она задавалась вопросом: неужели он исчезнет, даже не поняв, как она будет тосковать без него?

Иногда леди Сибил испытывала желание накричать на него, потому что, несмотря на все усилия, герцог оставался вне ее досягаемости.

Она пробовала немного отдалиться от него, но это не помогало.

Тогда она решила сделаться ему необходимой, заставить его почувствовать, что жизнь без нее просто невозможна.

И это стало ее роковой ошибкой.

Герцог осознал, насколько привычным для него стало присутствие леди Сибил, какой требовательной она сделалась, как много начала предъявлять на него прав.

Вот это-то и испугало его.

Герцог не имел ни малейшего желания становиться чьей-то собственностью и меньше всего объектом матримониальных притязаний.

Импульсивно (а это было в его характере) приняв решение, он велел своему камердинеру упаковать вещи.

Па следующий день они покинули Лондон.

Он знал, что его секретарь сможет уладить все вопросы, в том числе разошлет извинения за отмену встреч и отказ от приглашений, и утрясет все, касающееся леди Сибил.

Герцог заказал корзину цветов и поспал ей вместе с вежливой запиской.

Он писал, как сожалеет о том, что не имеет возможности поужинать с нею вечером, как и обещал.

Он объяснил:

Я должен ехать в Париж, а затем отправлюсь в Тунис, где собираюсь осмотреть кое-какие римские руины, чтобы впоследствии включить эти впечатления в свою книгу. Я знаю, вы все поймете, и еще раз благодарю вас за все восхитительные часы, проведенные нами вместе…

Когда леди Сибил нашла эту записку на подносе с завтраком, она почувствовала тревогу. Герцог обычно не писал ей, если они встречались только накануне вечером.

Он проводил ее домой очень рано, сославшись на усталость, и это также было не похоже на него.

Леди Сибил не сомневалась, что герцог, атлетически сложенный и прекрасный спортсмен, никогда не устает.

Она участливо спросила его:

— Может быть, вы простудились?

— Надеюсь, нет, — ответил герцог, — но я хочу пораньше лечь спать.

Он отвез ее домой. К досаде молодой женщины, его прощальный поцелуй в карете не был особенно пылок, и он попрощался на пороге дома.

Леди Сибил не могла настаивать, чтобы он вошел в дом, на глазах у лакея.

Поэтому она просто сказала:

— Мне кажется, вы не отказались бы от чашки чая на ночь, а в гостиной найдется и шампанское.

Она посмотрела на герцога так выразительно, что ему было бы трудно не понять ее призыва.

— Спасибо, — ответил он, — но не сегодня вечером.

И раньше, чем леди Сибил смогла придумать, что еще сказать, герцог сел в карету.

Когда карета отъехала, ей хотелось бегом броситься вдогонку.

Каким-то необъяснимым образом женщина почувствовала, что этот человек уходит из ее жизни.

А сейчас, читая его записку, она поняла, что именно это и произошло.

Пока он пересекал Ла-Манш, герцог все-таки несколько раз вспоминал леди Сибил.

Как обычно, его секретарь устроил все быстро и со знанием дела; впрочем, иного герцог и не ожидал.

Его светлости предоставили лучшую каюту на судне, а в поезде до Парижа зарезервировали отдельное купе.

Он читал газеты и думал о том, что сможет увидеть в Тунисе.

Он радовался, как мальчишка, отправляющийся домой на каникулы, радовался своей свободе, свободе от претензий леди Сибил, ее неизменных ежедневных посланий на надушенной бумаге.

Он был свободен от ее постоянных притязаний на него как на мужчину, которые он начинал находить чрезмерными.

Герцог чувствовал, что женщин на данный момент с него хватит, и именно поэтому нисколько не обрадовался планам виконта на вечер.

Про себя он решил, что, должно быть, стареет.

Пять лет назад он был бы в восторге от возможности провести вечер в обществе самых шикарных парижских куртизанок.

Они считались самыми лучшими во всей Европе.

«Что со мной произошло? Чего я, собственно, хочу?»— спрашивал он себя, так же как и многие до него.

Он не знал ответа.

Неожиданно ему пришло в голову, что, возможно, благодаря своему новому интересу к римской культуре, возникшему из увлечения раскопками развалин римских городов, он превратился в идеалиста.

Уж не ищет ли он Афродиту, греческую богиню любви?

Или, быть может, Венеру, как ее называли римляне, обладающую несравненным телом и лицом скорее невинным, чем чувственным.

Боги Олимпа!

Он громко рассмеялся своим мыслям.

Впрочем, ему ни разу не встречалась женщина, способная соперничать с теми созданиями древней мифологии, что являлись на сияющих светлых утесах в Дельфах или в храмах, которые он видел в других странах.

Дженкинс помог ему надеть великолепно сшитый фрак, заказанный у самого лучшего и самого дорогого портного на Савил-роу.

Герцог бросил небрежный взгляд на свое отражение в зеркале.

Ему и в голову не приходило, что он красив; более того, он не осознавал того воздействия, которое его яркая личность оказывает на всех, кто с ним общается.

Дженкинс подал ему крупную сумму денег, которые герцог убрал во внутренний карман.

Несколько золотых луидоров он положил в карман брюк.

По привычке, хотя герцог знал, что в этом не было необходимости, он сказал Дженкинсу:

— Я приду не поздно, но вы можете ложиться, не дожидаясь меня.

— Ваша светлость уверены, что я не понадоблюсь?

— Абсолютно уверен! — подтвердил герцог и направился к двери спальни, которую камердинер открыл перед ним.

Когда хозяин исчез в конце коридора, Дженкинс взглянул на свое отражение в зеркале и громко сказал:

— Могу поспорить, его светлость не вернется раньше рассвета.

Часом позже герцог сидел за обеденным столом в большом и роскошном доме на рю Сент-Оноре.

Было очевидно, что его друг виконт не преувеличивал, утверждая, будто это будет блестящий прием.

Без сомнения, среди приглашенных женщин оказались такие красавицы, каких ему никогда не доводилось встречать, в том числе и в Париже.

Все комнаты были полны орхидей.

Когда гости расселись за столом, перед прибором каждой женщины оказались две безупречные бледно-розовые орхидеи, скрепленные тысячефранковой купюрой.

Искусство повара превосходило все ожидания.

Обед начался с икры, специально доставленной из России для этого приема.

Последующие перемены блюд являли собой самые превосходные образцы французской кулинарии.

Вина — а мужчины разбирались в этом — оказались представлены такими редкими и бесподобными сортами, что их следовало бы благоговейно пробовать из ложки, а не пить бокалами.

Мужчины, присутствовавшие на приеме, как определил герцог, были наиболее влиятельными людьми Парижа.

Сам гостеприимный хозяин, банкир, имел международную репутацию: он был настолько богат, что вряд ли этот прием заставит его дважды задержать взгляд на полученных счетах.

Но даже он превзошел себя этим вечером.

За ужином, скромно стоя в стороне, играл скрипач, считавшийся одним из лучших в Европе.

Приглашенных оказалось всего человек тридцать.

По левую руку от герцога оказалась несравненно прелестная куртизанка.

Это была темноволосая молодая женщина с нежной, как цветок магнолии, кожей и огромными сверкающими, подобно алмазам, глазами.

Она оказалась к тому же весьма остроумной, и герцог не мог удержаться от смеха, слушая ее замечания.

Своим обаянием ей удавалось заставлять сверкать и искриться сам воздух вокруг, создавая ту атмосферу радости жизни, какой всегда отличалась Франция.

Справа от герцога сидела другая красавица, наполовину шведка.

Ее волосы были такими светлыми, что, будь у нее розовые глаза, она считалась бы альбиносом, однако ее слегка раскосые глаза были поразительно зелены.

Ее нежный голос звучал так, словно ее слова предназначались только ее собеседнику.

Сам того не замечая, герцог проникся симпатией к белокурой красавице.

Ее вниманием, однако, завладел мужчина, сидевший по другую сторону, и герцог снова повернулся к своей соседке слева.

Снова она заставила его смеяться.

Когда он спросил ее имя, она ответила:

— Меня называют Чаровницей.

— Вам это имя подходит, — живо откликнулся герцог.

Они продолжали беседовать и смеяться, потом перешли в другой зал, где танцевали под звуки оркестра, специально выписанного из Вены.

Зал был превращен в беседку, увитую белыми розами.

Герцог отметил, что розы создают замечательный фон для прекрасных дам, приглашенных на прием.

Но гостей ждало еще много сюрпризов.

Театральный актер пел фривольные, но остроумные и забавные куплеты.

Акробат, чье выступление оказалось коротким, но блестящим, сверкнул и исчез, сорвав аплодисменты и крики «бис».

Котильон сопровождался вручением мужчинами роскошных и дорогих подарков дамам, с которыми они танцевали.

И, наконец, не успели они передохнуть, в саду начался фейерверк, превративший небо в такой калейдоскоп, которого герцог никогда раньше не видел.

Как только начался фейерверк. Чаровница подхватила его под руку и увлекла в сад.

Фонтан, расположенный посередине лужайки, окружали небольшие гроты.

Миниатюрных приютов оказалось ровно пятнадцать.

Это были беседки, сплошь увитые цветущими растениями. Цветы свисали с полукруглого потолка над кушеткой, обтянутой бархатом, на которую медленно один за другим падали лепестки.