– Сара может быть уверена: где бы мы ни были, ей всегда найдется место рядом с нами. Разве не ей я обязана твоим спасением?

И две женщины, рожденные на разных концах земли, бросились друг другу в объятия, горько плача над несчастными судьбами друг друга. Несчастья сроднили их. Горожанка стала такой же неприкаянной, как дочь вольных ветров, что странствует по дорогам и чьи предки брели вместе с ордами Чингисхана. Женская дружба, такая могущественная, когда к ней не примешивается ревность, связала двух женщин, и Жакетта по собственной воле стала звать Сару сестрой.

Барнабе, подкинувший несколько раз Катрин, словно малого ребенка, вдруг как-то странно засопел и вытер нос рукавом.

– Довольно телячьих нежностей! – объявил он. – Есть хочется. И раз мы все тут породнились, то и пообедаем по-семейному. Я прихватил несколько трубочек с кремом от Изабо-Сластены, специально для тебя, малышка, – сказал он и достал из кармана румяные пирожные.

Катрин, сластена почти такая же, как Изабо, давным-давно не видела ничего сладенького. С неизъяснимым наслаждением принялась она за пирожные, потом вдруг подбежала к Барнабе и поцеловала его сладкими от крема губами в плохо выбритую щеку.

– Спасибо тебе, Барнабе!

Барнабе чуть не упал от изумления. Быстрым шагом направился он в темный угол, где хранил свои фальшивые реликвии, и стал перебирать их. Странный приступ кашля завладел им.


– Завтра они поведут на виселицу бывшего прево Пьера Дезэссара. Весь город отправится в Монфокон. Самое время…

Патлатая голова Машфера, очистившегося от всех своих устрашающих язв, просунулась в дверь Барнабе. Ракушечник раскладывал по маленьким медным коробочкам кусочки костей и маленькие бумажки с готическими буквами. Катрин, необыкновенно заинтересованная его работой, вертелась возле него, и прятать ее было поздно: Машфер увидел ее.

– Кто такая? – спросил он, указывая на Катрин длинным грязным пальцем.

– Сестра Лоизы, пленницы Кабоша, – ответил Барнабе. – Но ее и пальцем не тронь, Машфер, она мне приемная дочка!

Вцепившись в плечо Барнабе, король нищих рассматривал Катрин с удивлением и недовольством. Сара только что причесала Катрин, и при свете очага ее волосы казались чистым золотом, глаза тоже, она гордо вздымала головку, как молоденький петушок, стараясь не показать Машферу своего страха. Машфер осторожно протянул руку и тронул ее за косу.

– Старый врун! Я так и знал, что ты меня обманул. Если старшая сдержала все обещания младшей, она должна быть красоткой!

Костлявая рука Барнабе опустила вниз руку Кривого.

– Они не похожи, – сухо сказал он. – А эта совсем девчонка. Кончим на этом, Машфер. Ты ведь пришел с новостью. Выпьешь стаканчик?

– Не откажусь, – отвечал Кривой, грузно опускаясь на табурет. – Но тебе, Ракушечник, повезло, что ты служишь Жако Морскому, а то бы я охотно тебя прирезал из-за этих двух курочек. Я, знаешь ли, люблю молоденьких, они нежнее…

Рука его поигрывала кинжалом, привешенным к поясу, налитые кровью глаза в тусклом свете очага делали его схожим с чертом. Катрин отступила на два шага и перекрестилась.

Барнабе пожал плечами, не прекращая своей работы.

– Не пугай детей, Машфер. Успокойся, у нас еще немало дел, и ты совсем не такой отпетый, как хочешь показать. Принеси ему вина, детка.

Поглядывая на страшилище, Катрин отправилась нацедить вина из бочки, спрятанной в одном из углов. Это было чудесное боннское вино, один из тех бочонков, что Иоанн Бесстрашный пожертвовал своим дружкам-мясникам, чтобы пили за его здоровье.

Эта бочка предназначалась большой скотобойне святого Ионы, но Барнабе помог ей найти другую дорожку, и она прикатилась прямехонько к нему, чтобы он мог попользоваться добрым винцом при торжественных случаях. Машфер глоток за глотком осушил два полных кубка подряд, вытер мокрый рот и довольно прищелкнул языком.

– Знаменитое винцо! Такого я, пожалуй, и не пробовал!

– Оно будет твоим, если все мы завтра покинем Париж. Ты пошлешь за ним кого-нибудь, и тебе его доставят. Кстати, я дарю тебе и свой дом. А теперь рассказывай поскорее, какие у тебя новости.

Машфер, ублаготворенный вином и надеждой получить завтра целую бочку, охотно поделился новостью. Успокоенная Катрин уселась на пол возле собеседников.

В тот самый день, когда толпа взяла приступом Гюйеннский особняк и схватила сторонников дофина, осадила она и Бастилию, где укрылся бывший прево Парижа Пьер Дезэссар с отрядом в пятьсот человек, прибывшим из Шербура. Опасаясь за сохранность недавно построенной и хорошо укрепленной крепости, герцог Бургундский приказал Дезэссару открыть двери и выйти. Под стражей он был отправлен в Гран-Шатле, где и дожидался суда. Он был последним в длинной цепочке приговоренных. Кабош установил в Париже террор – аресты, незваные гости, хозяйничающие в домах, грабеж и насилие стали самым обычным делом. Страх перед арманьяками, которые были уже на подступах к Парижу, еще больше распалил жажду расправы. 10 июня один из захваченных 28 апреля пленников был задушен в тюрьме, потом его тело публично обезглавили на Рыночной площади и повесили в Монфоконе. В тот же день юный Симон де Мениль, конюший принца Людовика, был обезглавлен вместе с Жаком де ла Ривьером на той же площади и тоже повешен за руки в Монфоконе. 15 июня настала очередь Томелина де Бри, который собирался защищать Шарантонский мост. Теперь же пришел черед погибнуть бывшему парижскому прево. Завтра, 1 июля, его отведут на Рыночную площадь и там обезглавят.

– Весь Париж будет там, – заключил Машфер, – кроме тетушки Кабош, раз сынок посадил ее караулить свою крошку. Лавочка ее закрыта по-прежнему, зато пьет она теперь куда больше. Дело надо сделать днем, часа в три. У меня будет все готово. Готовь и ты свой народ и будь настороже. На отмель побежим через Круа-ди-Трауар и Поросячий рынок. Улица Сен-Дени слишком людная. Ты уже нашел лодку?

– Через четверть часа узнаю, нашел или не нашел.

Барнабе встал и аккуратно убрал со стола свою работу: коробочки в один мешочек, кости – в другой.

– Какого из святых раскладываешь ты по коробочкам? – спросил Машфер насмешливо.

– Святого Иакова, разумеется, да простит он мне мои прегрешения! Ты же знаешь, я только что пришел из Компостелы.

Машфер хлопнул себя по ляжкам и расхохотался.

– Ты уже столько лет торгуешь его косточками, что, думается, он был ростом со слона Шарлеманя. Может, ты еще кем-нибудь будешь торговать?

Шутки собрата не развеселили Барнабе. Он посмотрел на него с искренним недоумением преуспевающего купца, в чьем товаре посмели усомниться.

– Святой Иаков продается прекрасно, – сказал он. – Я не вижу никакой необходимости искать другого.

Он завернулся в плащ, предупредил Сару, собиравшую вместе с Жакеттой вещи в дорогу, что уходит, и похлопал Катрин по щеке:

– Иди помоги им, детка. Я ненадолго.

Девочке хотелось идти вместе с ним искать лодку, но Барнабе и слышать об этом не хотел.

На следующий день даже в трущобных улочках Двора Чудес, зловещих и мрачных, чувствовалось беспокойное возбуждение, охватившее город. Народ с раннего утра толпился на улицах и теперь потихоньку стекался к Гран-Шатле, поджидая, когда выведут осужденного. Злобные выкрики, подхваченные сотнями голосов, перекрывали колокольный звон, который с рассвета плыл над городом. В доме Барнабе тоже трудились с самой зари. Прежде чем уйти из дома, кокильяр собрал все, что было у него ценного, в несколько узлов, туда же сложил и пожитки женщин. Ландри должен был снести узлы на отмель Фор-Левек, где у могущественной гильдии продавцов воды были склады. Барнабе договорился, что их возьмут на баржу, везущую в Монтеро глиняные горшки. Мирный груз был для них лучшей защитой от солдат-арманьяков, которые наблюдали за рекой в Корбеи. Горшки были им вместо пропуска. Ландри должен был отвести на берег Жакетту и вместе с ней ждать остальных. Жакетте очень не хотелось, но все-таки она отпустила Катрин с Барнабе, во-первых, потому, что ее единственную могла узнать Лоиза и довериться своим спасителям, во-вторых, потому, что Катрин решительно заявила, что отправится немедленно и что, если ее не возьмут, она сбежит. Жакетта и рада бы была сама присоединиться к спасателям, но боялась, что ее нервы не выдержат и от нее будет больше вреда, чем пользы.

– Детка будет в целости и сохранности, – пообещал Барнабе. – Если все будет в порядке, мы придем на склад часам к четырем, а баржа отплывет, как только ударят к вечерне.

Тяжело было в этот день у Ландри на сердце. Отъезд Катрин предвещал долгую разлуку, а Ландри был привязан к своей маленькой златоволосой приятельнице больше, чем признался бы даже самому себе. А уж сказать об этом Катрин? Да он скорее отрезал бы себе язык! Но расставаться было и впрямь тяжело, и, когда Ландри смотрел на Катрин, у него почему-то странно пощипывало глаза.

Она была такая чудная в этот день. Барнабе одел ее мальчиком. На ней были серые в обтяжку штаны, длинноносые кожаные башмаки и курточка из зеленой бумазеи. Несмотря на жару, на голове у нее был плотно облегающий капюшон и на плечах что-то вроде кружевного воротника – все это для того, чтобы спрятать ее золотые волосы. Костюм ей был к лицу и делал похожей на сказочного гнома. Но не только Катрин стала не похожа на саму себя, неузнаваем был и Барнабе.

Плащ с ракушками отправился в узел, а Ракушечник обрядился в городское платье коричневого сукна с широким поясом и большим кошельком на боку. Цепочка с образком святого Иакова висела у него на груди, а на голове красовалась залихватски заломленная шапочка – никому бы не пришло в голову, что за ней прячутся все сбережения Барнабе, тогда как в пухлом кошельке на боку только мелочь на дорожные расходы. В общем, Барнабе стал почтенным, удалившимся от дел купцом, обеспеченным, но не богатым. Катрин теперь доводилась ему внуком. Зато Сара ничего не переменила в своем фантастическом наряде, и, как будет видно, не случайно. Все вместе они вышли из дому, но, покинув Двор Чудес, разошлись в разные стороны: Катрин, Барнабе и Сара пошли к королевскому Монетному двору, а Жакетта и Ландри мимо отеля д'Алансон и Лувра к Сене. Машфер со своими подручными уже разбрелись по Ситэ в окрестностях рынка Нотр-Дам.

Колокол Сен-Жермен-л'Оксеруа вызванивал третий час, когда Катрин с Барнабе, а позади них Сара проходили мимо церкви. Они спустились к реке среди дневного зноя, почти никого не встретив. Без сомнения, горожане стекались туда, где должен был пройти осужденный. Там же должны были бродить и фокусники, и жонглеры, и вожаки ученых медведей и обезьянок, ибо нет прекрасней праздника для толпы, чем великолепие казни, и ей должно сопутствовать все, что всегда сопутствует празднику. Смерть сама по себе так незначительна.

Барнабе, Катрин и Сара шли тем временем вдоль реки, только несколько выше тех мест, которые сейчас стали так притягательны для толпы. Нелегко достался мальчику-Катрин переход по мосту Менял. Там по-прежнему стоял родительский дом, но разоренный, выпотрошенный, с зияющими окнами, без привычной нарядной вывески. Мертвая оболочка, которую покинула душа. У Катрин комок подкатил к горлу, она крепко зажмурила глаза и пожелала оказаться далеко-далеко. Барнабе ускорил шаг и покрепче сжал руку девочки.

– Мужайся, – шепнул он. – Мужество понадобится тебе не раз, да еще какое мужество! Скоро у тебя будет другой дом!

– Но никогда не будет папы, – прошептала девочка, едва удерживая слезы.

– Мне было семь лет, когда стража взяла моего отца. И когда я вспоминаю, как он умирал, то думаю, что дорого бы дал за то, чтобы его просто-напросто повесили.

– А что с ним сделали?

– То, что делают со всеми фальшивомонетчиками: сварили заживо в Дижоне.

Катрин испуганно вскрикнула, но слезы у нее мигом высохли, и она без единой жалобы шагала рядом с Барнабе. Да, ей нужно было быть мужественной, и она мужественно справлялась с щемящими сердце воспоминаниями, спеша на помощь Лоизе. Подойдя к рынку Нотр-Дам, Катрин заметила, что помощники Машфера уже на месте: приняв обличье солдат, горожан и даже монахов, они бродили неподалеку, вовремя придя на свидание. Машфер не изменил себе: он остался нищим калекой. Барнабе указал на дом торговки, по-прежнему наглухо запертый, и шепнул:

– Ну, Сара, вперед!

Цыганка, покачивая бедрами и напевая, не спеша двинулась к дому. В руках у нее был тамбурин, и она ударяла по нему в такт своей песенке.

Она даже не пела, а рассеянно мурлыкала, изредка ударяя кулачком по тамбурину. Но с каждым шагом песня становилась громче, отчетливее, хотя слова ее, странные и древние, оставались по-прежнему непонятными. Странной была и мелодия с паузами и похожими на вскрики высокими нотами. Сара вела ее своим хрипловатым голосом, и она казалась могущественным заклинанием. Катрин слушала, подпадая под власть ее таинственных чар. Одна голова высунулась из окна, вторая, остановился один прохожий, второй… но их не должно было быть больше дюжины. Машфер, жалобно клянча милостыню, протянул руку к Барнабе: