Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь

– Если старуха не откроет, придется открывать самим, а?

Барнабе порылся в кошельке, сунул монетку в грязную ладонь и ответил:

– Придется, хотя не хотелось бы. Не люблю лишнего шума, даже если вокруг пусто.

Никто не выглянул из окна лавки. Можно было подумать, что в ней никого нет, если бы не раздававшиеся из нее голоса.

Вдруг Катрин вцепилась в руку Барнабе.

– Господи! Марион! – сказала она и указала кивком на неопрятную толстуху в конце улицы.

Барнабе удивленно поднял глаза.

– Марион? Ваша бывшая служанка? Та самая…

– Да, та самая, из-за которой разграбили наш дом, убили папу, убили Мишеля! Я не хочу ее видеть!

Катрин приготовилась уже бежать, только бы не встречаться с отвратительной, ненавистной Марион! Но Барнабе спокойно и твердо удержал ее на месте.

– Это еще что такое? Хороший солдат не бежит от противника, дурашка! Я могу понять, что ты не хочешь видеть эту тумбу… никакой в ней нет приятности. Но бежать от нее не годится.

– А если она меня узнает?

– В таком-то наряде? Я бы очень удивился. Но, мне кажется, сейчас она не узнает и саму себя.

В самом деле, старуху шатало от одного дома к другому, прямо идти она не могла. За два последних месяца Марион очень изменилась. Она растолстела вдвое против прежнего и опустилась ниже некуда. Платье на ней поехало по швам и обтрепалось, замахрилось. Сальные лохмы выбивались из-под ее мятого чепца. Она бормотала что-то бессвязное, водя вокруг помутненными глазами, и брела наугад, не понимая, куда идет. Она не остановилась послушать Сару, похоже было, что она и не заметила ее.

А пение и танец Сары становились все зажигательнее, ей понадобилась уже вся узкая улочка, где дома так тревожно тянулись друг к другу крышами. Дверь тетушки Кабош приоткрылась, из нее высунулось красное лицо торговки.

– Сара, – шепнул Барнабе, – ну же, Сара!

Но Сара уже не пела, не танцевала, она мигом подскочила к тетушке Кабош; поставила ногу, чтобы не закрылась дверь, и затараторила:

– Гадаю по руке, по ключевой воде и золе! Всего два грошика! Дайте вашу ручку, дама-красавица!

Тетушка Кабош тут же собралась захлопнуть дверь, но не смогла и принялась ругаться как извозчик. Но чем громче она бранилась, тем умильнее уговаривала ее Сара, суля ей в будущем золотые горы и розы без шипов, на что старуха отвечала весьма нелестными отзывами о родителях Сары и самой Саре. Состязание двух благородных дам в красноречии дало время собраться помощникам Машфера.

– Вперед! – скомандовал король нищих. – Наступаем!

Барнабе с Катрин укрылись за крыльцом булочника, который, судя по закрытым ставням, был в отсутствии. Отряд в двенадцать человек устремился в двери. Тетушка Кабош была отброшена в глубину лавки, Сара откатилась на середину улицы. Барнабе подхватил ее, она хохотала от души.

– Не ушиблась? – заботливо спросил Ракушечник.

– Нет, но Машфер, собираясь одарить старуху Кабош, промахнулся, и фонарь получила я. Несется как оглашенный, скотина. Я думала, он мне голову снесет.

В самом деле, левый глаз Сары с пугающей быстротой опухал, что, однако, не омрачило ее прекрасного настроения. Нищие тем временем проникли в дом торговки и, судя по оглушительным воплям хозяйки, решили прихватить с собой не только Лоизу.

Спустя несколько минут на пороге появился Машфер, на руках он держал молодую женщину в длинной белой рубашке с распущенными волосами.

– Она? – спросил он.

– Лоиза! Лоиза! – радостно закричала Катрин, хватая повисшую плетью руку. – Что с ней? Она умерла?

Смех Катрин мгновенно сменился слезами. Барнабе поглядел на нее с улыбкой.

– Нет, детка, она просто лишилась чувств. Но нам надо бежать как можно быстрее. Мы воскресим ее на берегу.

Лоиза и впрямь казалась мертвой: вокруг глаз черные круги, дыхания почти что не слышно. Сара нахмурилась.

– Бегите быстрее, уж больно она бледна. Мне это не нравится.

Машфер не заставил себя просить и помчался со всех ног, оставив дом толстой торговки на разграбление своим подручным. Трое остальных кинулись за ним следом. Словно одним прыжком, перенеслись они через Сену. Машфер, несмотря на свою ношу, пусть не слишком тяжелую, но все же весомую, казалось, летел, и остальные с большим трудом поспевали за ним. Вот наконец они на песчаной отмели, нагретой солнцем. Большие ворота склада закрылись за ними, и они оказались в душных потемках. Жакетта с нетерпением их ждала. Рыдая, она бросилась к Лоизе, но Сара жестко сказала:

– Она нуждается в помощи, а не в слезах. Пусти меня!

Счастливая, обессилевшая Катрин растянулась на полу – ей надо было отдышаться.

Час спустя она сидела вместе с Барнабе на носу баржи и смотрела на проплывающий мимо Париж. На щеках у нее еще не высохли слезы: она расплакалась, расставаясь с Ландри. Она не думала, что расставание причинит ей такую боль. Только сейчас она поняла, как привязана к своему другу. Слезы показались и на глазах Ландри, одна из них упала на щеку Катрин. Поцеловав его в первый и последний раз в жизни, она почувствовала комок в горле и не смогла сказать ни слова.

– Вот увидишь, я к тебе приеду. Я хочу быть солдатом и служить герцогу Бургундскому. Мы увидимся, я тебе клянусь.

Он улыбался, стараясь держаться мужественно, но все мужество оставило его. Рот, который он растягивал в улыбку, болезненно кривился. Барнабе укоротил их прощание: схватив Катрин в охапку, он посадил ее на баржу. А она, захлебываясь слезами, кричала: «Прощай! Прощай!» Лодочники опустили в воду длинные шесты, нащупывая в тине твердое дно. Баржа неторопливо отчалила от берега. Борьба с течением нелегко давалась лодочникам, и они старались плыть как можно ближе к берегу в мутной от ила и песка воде.

Горевала Катрин и из-за Лоизы. Придя в сознание, Лоиза с нескрываемым изумлением вглядывалась в знакомые и незнакомые лица, склонившиеся над ней. Она увидела свою матушку в слезах, смеющуюся сестру, но вместо того, чтобы обрадоваться встрече и кинуться на шею матери, она высвободилась из объятий Жакетты и забилась в самый темный угол склада, где были сложены бочки, горшки, бурдюки и прочее хозяйство водонош.

– Не прикасайтесь ко мне! – закричала она так отчаянно, что крик этот до сих пор звучал в ушах Катрин.

Жакетта раскрыла ей объятия:

– Моя девочка… моя Лоиза! Это же я, твоя мама! Разве ты не узнаешь своей мамы? Разве ты ее больше не любишь?

Скорчившись в темном углу, Лоиза была похожа на дикого зверька в клетке. Как исхудало ее тонкое бледное лицо! Какими огромными стали расширившиеся от ужаса светлые глаза! Она стиснула на груди руки так, что побелели костяшки пальцев, и с рыданием в голосе проговорила:

– Не троньте меня! Я осквернена, опорочена! Я – грязь и скверна! Я внушаю только ужас честным женщинам. Я больше не ваша дочь, я потаскуха, гулящая девка, полюбовница Кабоша-живодера. Отойдите, оставьте меня…

Жакетта хотела подойти к ней, Лоиза отодвинулась, забиваясь все глубже в угол, в самую грязь и пыль, словно тянулось к ней раскаленное железо, а не материнская рука. Тут мягко, по-кошачьи, к Лоизе подскочила Сара и ласково, но крепко взяла ее за руки.

– Я могу прикасаться к тебе, девочка. Я давно знакома с той грязью, о которой ты говоришь. Но не терзай свое сердце, не терзай сердце своей бедной матушки, тело есть тело, а душа осталась твоей бедной чистой душой, потому что все делалось против твоей воли.

– Нет, – прорыдала Лоиза, – не все, иногда его ласки дарили мне наслаждение, я кричала от наслаждения в его объятиях, иногда я хотела его ласк. Я, которая жила только Богом, которая хотела только Бога…

– Как, не зная любви, знать, что хочешь только Бога, детка? – спросил Барнабе, пожимая плечами. – Мы вытащили тебя и собираемся увезти с собой. Баржа вот-вот отчалит. Или ты хочешь вернуться к Кабошу?

Лоиза в ужасе замахала руками, открещиваясь от ненавистного, грешного прошлого.

– Я хочу умереть! Только умереть!

– Наложение на себя рук – грех, в глазах Господа более тяжкий, чем жизнь в наложницах, чем даже радости ложа…

– Я хочу избавиться от тела, оно – грязь и позор.

– Ты избавишь нас только от баржи, которая того и гляди отчалит.

Барнабе очень спокойно поднял кулак и ткнул им Лоизу в подбородок, не слишком сильно, только чтобы она лишилась чувств. На вопль негодования Жакетты он преспокойно ответил:

– Мы и так потеряли слишком много времени. Быстренько одевайте ее, и бежим на баржу. В пути у нас будет достаточно времени, чтобы ее образумить. Но следить за ней нужно будет как следует, а то как бы не прыгнула за борт…

Все приказания Барнабе были тщательно выполнены. Лоизу одели и уложили в шалаше лодочников на носу баржи. Сара и Жакетта занялись ею. Путешествие началось.

Усевшись на канаты, удобно вытянув длинные ноги, Барнабе наблюдал за Катрин. Обняв руками коленки, девочка глядела прямо перед собой, и слезинки скатывались у нее по щекам одна за другой. Крики Лоизы напомнили ей то, что она видела во Дворе Чудес, ей стало страшно и больно за Лоизу. Но Барнабе назвал словом «любовь» то, о чем Лоиза говорила с ужасом и отвращением. То, что Катрин видела, не могло быть любовью. Любовь – это то, что она почувствовала, когда увидела Мишеля. Любовь – это когда у тебя сладко сжимается сердце, когда тебе хочется быть ласковой и нежной, когда хочется только хвалить или восхищаться. А Лоиза кричала, как будто ее пытали. И вообще похоже, что она сошла с ума.

Барнабе ласково обнял ее за плечи.

– Лоиза поправится, детка. Господь давным-давно сотворил мир, и не ей первой выпадает такое испытание. Но поправляться она будет долго, ум у нее негибкий, вера и душа узкие. С ней нужно быть очень терпеливыми, но придет день, и ей снова захочется жить. Что касается Ландри, то я очень удивлюсь, если вы больше не увидитесь. Он знает, чего хочет, и по характеру из тех, кто спрямляет дорогу, торопясь к цели, а не задерживается из-за рытвин и ухабов. Раз он захотел стать солдатом герцога Бургундского, он им станет, поверь мне!

Катрин посмотрела на него сияющими благодарными глазами. Дружеская привязанность ответила на вопросы, которые ей и не задавали. Девочка вдруг почувствовала, что она под надежной защитой.

Барнабе вытянул вперед руку:

– Погляди, до чего хорош Париж. Самый большой, самый красивый город в мире. Но Дижон тоже неплох, вот увидишь.

Баржа проплыла под Мельничным мостом, потом под пролетом его ближайшего соседа, моста Менял, как раз недалеко от дома Легуа. Катрин в последний раз бросила взгляд на узкое окошко, откуда так и не убежал Мишель, и тут же отвернулась. Чуть дальше множество столбов топорщилось в воде, это строили новый мост – мост Нотр-Дам. Три недели назад, в минуту просветления, король собственноручно ударил колотушкой по первой из свай, а следом за ним по ней ударили все по очереди принцы. Увядшая гирлянда цветов все еще болталась на этой первой свае…

А по берегу – башни, башенки, колокольни, стрелы церквей, дворцы знатных синьоров с садами, спускающимися к самой воде, на золотом небе четырехугольные башни Нотр-Дам, дальше Гревская площадь с виселицей и колесом, а еще дальше пристань Сен-Поль, пристань, к которой подходят плоские баржи с сеном, за ней – дворец и сады короля, а еще дальше дворец епископа Сванского. С другой стороны – острова: остров Ваш и остров Нотр-Дам, плоские, поросшие травой и плакучими ивами. Катрин смотрит на мощные стены Селестинского монастыря, отделенного от песчаного острова Лувио узким каналом. Здесь башней Барбо, серой, грязной, с крышей, похожей на шлем, кончался Париж. Крепостная стена поднималась от башни к Бастилии, к ней прикрепляли цепь, что перегораживала на ночь Сену. Построил воинственную башню Филипп II Август. Но под летним небом, в окружении зелени деревьев суровое военное укрепление глядело приветливо и дружелюбно.

– Необыкновенно красиво! – согласилась Катрин. Она почувствовала, что устала, и положила голову на плечо Барнабе. За ее спиной лодочники напевали песню, помогая себе грести. Оставалось только плыть навстречу новой судьбе, оставив в прошлом и воспоминания, и сожаления. С собой Катрин хотела увезти только образ Мишеля де Монсальви, навек запечатленный в ее сердце. Она знала, что река времени не смоет его.

Медленно плыли перед глазами зеленые берега Сены. Катрин почувствовала, что ее одолевает сон…

Во всем Брюгге не было гостиницы более процветающей и более известной, нежели гостиница «Коронованная Дева Мария». Число постояльцев никогда не убывало, здесь останавливались суконщики, торговцы шерстью и разными прочими товарами, съезжавшиеся со всех концов земли и облюбовавшие эту гостиницу, поскольку она находилась всего в двух шагах от набережной Четок и Большой площади. Все в ней дышало довольством: и зубчатый резной шипец крыши, и окна с частым свинцовым переплетом – там в донышках бутылок так весело играло яркое солнце, лучи которого зажигали ослепительным блеском медные кастрюли на полке над очагом, яркими бликами скользили по оловянной и фарфоровой посуде; довольством дышала и просторная кухня, наполненная восхитительными ароматами, и служанки в опрятных платьях и крылатых чепцах, туда-сюда сновавшие по кухне. Но лучшей вывеской и рекламой гостиницы служил ее хозяин – мэтр Гаспар Корнели, упитанный здоровяк, всегда в отличном расположении духа.