Не отвечая, девушка опустила голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Сара потянула ее за накидку, незаметно показав на входивших в церковь женщин, которые с любопытством поглядывали на них троих. Побирушка потряс чашкой и плаксиво попросил милостыни. Когда женщины прошли, он шепнул:

– Не надо здесь оставаться… Я подумаю и дам вам знать, если мне что-нибудь придет в голову. В конце концов, Барнабе еще не казнен… а тот, проклятый, остался в живых.

Упоминание о Гарене мгновенно осушило слезы Катрин. Ей внезапно пришла в голову мысль – может быть, безумная или отчаянная – что, в сущности, одно и то же. Она схватила Сару за руку.

– Пойдем, – сказала она решительно.

– Куда, сердце мое? – удивилась цыганка.

– К господину де Бразену. Я должна с ним поговорить…

Не дав Саре времени спорить, Катрин повернулась и пошла. Приняв решение, она от него не отступала и начинала действовать, не взвешивая все «за» и «против». Спеша за ней, Сара изо всех сил убеждала ее, что молодая девушка не может так поступать, что госпожа де Шандивер станет ругать их, что Катрин рискует своей репутацией, входя к мужчине, даже если это ее жених, но девушка, упрямо глядя в землю, не слушая, продолжала путь.

Оставив справа церковь Святого Иоанна, она свернула в узкую улицу Курятников, где оглушительно галдели куры, гуси и утки. Низкие дома, украшенные яркими вывесками и древними эмблемами, сохранились с тех пор, когда здесь был еврейский квартал. Гарен де Бразен жил в большом неприступном доме, защищенном высокими стенами, на углу улицы Портель, среди роскошных лавок ювелиров.

Проходя мимо жаровен торговцев требухой, Катрин зажала нос, чтобы не чувствовать невыносимого запаха крови и жира. Торговля была в самом разгаре, и трудно было протиснуться между рядами мясников, расположившихся со своим товаром посреди улицы, и крестьянками с их корзинами овощей. Обычно эта атмосфера ярмарки радовала Катрин, но сегодня всякое оживление раздражало ее. Она уже собиралась свернуть в Пергаментную улицу, повернувшись спиной к шуму базара, когда ее внимание было привлечено одним человеком.

Высокий и сильный, в одежде из порыжевшей кожи, с длинными руками и слегка сутулой спиной, он немного напоминал большую обезьяну. Серые, прямо подстриженные волосы выбивались из-под красного суконного капюшона. Он медленно шел вперед, концом длинной белой палки указывал на товары, которые хотел получить, и торговцы с боязливой поспешностью торопились уложить их в корзину следовавшей за ним служанки. При виде этого человека Катрин вздрогнула, а Сара облекла в слова их общую внезапную тревогу.

– Мэтр Жозеф Бленьи, – прошептала она.

Катрин не ответила и отвернулась. Да, это был дижонский палач, пришедший за покупками…


Лицо раненого казалось белым пятном в комнате, показавшейся Катрин огромной и очень темной. Большие ставни из крашеного дуба, прикрывавшие окна с частыми переплетами, преграждали путь солнечному свету, и, когда она вслед за слугой вошла в комнату, ей пришлось на мгновение остановиться, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Послышался медленный, далекий голос:

– Какая необыкновенная честь, дорогая моя!.. Я не смел надеяться, что вы так заботитесь обо мне…

В этом голосе были ирония, удивление и некоторое презрение, но Катрин не стала терять времени на то, чтобы разобраться в чувствах хозяина дома. Ей надо было довести до конца важнейшее дело, начатое ею. Она прошла вперед. Постепенно она стала лучше различать подробности великолепной, но сумрачной обстановки. Гарен лежал в самом дальнем углу, напротив окна, на огромной кровати. Постель была убрана лиловым бархатом и украшена только серебряными шнурами, поддерживавшими тяжелые занавеси. У изголовья был виден герб де Бразена и его загадочный девиз «Никогда», много раз повторяющийся на карнизе. «Девиз, который отказывает или сопротивляется, но кому или чему?» – подумала Катрин.

Гарен молча смотрел, как она приближается. Его одежда была того же цвета, что и постель, он был укрыт громадным одеялом из черного меха. Голова была ничем не покрыта, если не считать легкой повязки на лбу. Катрин в первый раз видела его без капюшона, и ей показалось, что перед ней незнакомец. Бледное лицо и короткие темные волосы, в которых блестели серебряные нити, делали черную повязку на глазу более заметной и траурной, чем она казалась в тени капюшона. Чем дольше Катрин скользила по черным мраморным плитам, переходя от одного надежного островка ковра приглушенного цвета к другому, тем больше таяла ее решимость. В этой комнате, стены которой были затянуты все тем же лиловым бархатом, было мало мебели: сервант черного дерева, уставленный множеством статуэток из слоновой кости очень тонкой работы, стол и два табурета у окна, на столе блестели шахматы из аметиста и серебра; роскошное тяжелое кресло из серебра и хрусталя, вместе с такой же скамеечкой для ног, стояло на возвышении из двух покрытых ковром ступеней. Настоящий трон…

Именно на это кресло Гарен и указал девушке. Она неуверенно поднялась по ступеням, но немного успокоилась, ухватившись руками за серебряные подлокотники. Кашлянув, чтобы прочистить горло, она спросила:

– Вы серьезно ранены?

– Я уже думал, что вы потеряли дар речи. В самом деле, Катрин, вы вошли в эту комнату с видом обвиняемого в суде. Нет, благодарю вас, ничего страшного. Удар кинжалом в плечо и шишка на голове. В общем, пустяки. Вы успокоились теперь?

Внезапно Картин стало противно его притворное участие. Она больше не могла лгать. К тому же зачем прятаться за удобной ширмой любезности, когда речь идет о человеческой жизни?

– Вы только что сказали, – произнесла она, подняв голову и глядя ему в глаза, – что у меня вид обвиняемой, и вы не ошиблись. Я пришла искать у вас правосудия.

– Правосудия? Для кого?

– Для человека, который напал на вас. Он сделал это по моему приказу…

Молчание, упавшее между серебряным креслом и бархатной постелью, было тяжелым, как топор палача. Гарен не переменился в лице, но Катрин заметила, что он побледнел. Вцепившись в хрустальные фигурки, которыми заканчивались подлокотники, она не опускала головы. Она с внутренней дрожью ждала слов, которые произнесет этот сжатый рот на застывшем лице. В ушах у нее как будто гудел улей, заглушая и без того приглушенные уличные шумы, разрушив невозможную тишину предыдущей минуты. Девушкой овладел совершенно детский страх. Гарен де Бразен все еще молчал. Он только смотрел, но так напряженно, как не могла бы и тысяча глаз… Девушка напряглась, собираясь вскочить и бежать, но раненый наконец заговорил. Его голос был спокойным, бесцветным и как будто безразличным. Он только и спросил:

– Вы хотите моей смерти? Значит, вы так сильно ненавидите меня?

– Нет, я ничего против вас не имею. Я не хочу этой свадьбы, она мне ненавистна. Если бы вы умерли…

– Герцог Филипп нашел бы другого. Вы думаете, что без его приказа я согласился бы дать вам свое имя, сделать вас своей женой? Я вас не знаю, и вы очень низкого происхождения, но…

Катрин, покраснев до ушей, яростно перебила его:

– Вы не имеете права меня оскорблять. Я запрещаю вам. Вы-то сами кто такой? Вы тоже всего-навсего сын ювелира!

– Я вас не оскорбляю. Я говорю то, что есть, и буду очень вам признателен, если вы дадите мне закончить. Это самое меньшее, что вы можете сделать после сегодняшнего происшествия. Я говорил, что вы неблагородного происхождения и бедны, но вы красавица. Я могу даже сказать, что вы самая красивая девушка, какую я когда-либо видел… и герцог тоже, без сомнения. Если я получил приказ на вас жениться, то с одной только целью: возвысить вас до двора… и до постели, для которой вы предназначены!

Катрин вскочила на ноги, возвышаясь над лежащим человеком.

– Я не хочу. Я не дам пользоваться собой герцогу Филиппу, словно я вещь или рабыня!..

Гарен жестом велел ей сесть и замолчать. Он чуть улыбнулся, видя этот детский бунт, и голос его смягчился.

– Мы все, в большей или меньшей степени, рабы Его Высочества, и ваши желания, как, впрочем, и мои, – с горечью добавил он, – не имеют значения. Будем откровенны друг с другом, Катрин, для нас это единственная возможность не возненавидеть друг друга и не начать невыносимую глухую войну. Ни вы, ни я не можем противостоять приказам герцога или его желаниям. А его желания – вернее, одно желание – это вы, он хочет вас. Даже если это грубое слово вас задевает, вы должны услышать правду!

Он на минуту остановился, чтобы отдышаться, схватил чашу с вином, стоявшую у его изголовья, и тарелку с фруктами, одним глотком осушил чашу, а тарелку протянул девушке. Катрин машинально взяла персик. Гарен продолжал:

– Если один из нас откажется от этой навязанной нам женитьбы, для меня это грозит топором, для вас и вашей семьи тюрьмой, если не хуже. Герцог не любит, чтобы ему сопротивлялись. Вы попытались убить меня. Я охотно прощу вам это, вы не ведали, что творите. Но если бы покушение удалось и я был бы убит кинжалом этого бродяги, вы бы не освободились таким образом. Филипп нашел бы кого-нибудь другого, чтобы надеть вам на палец кольцо. Он всегда прямо идет к намеченной цели, помните это, и ничто не заставит его свернуть с пути!

Катрин, побежденная, опустила голову. Будущее представлялось ей еще более черным и грозным. Она попалась в паутину, которую ее слабым детским рукам не разорвать. Это был как будто медленный водоворот, какие встречаются на реках, уносивший ее в неотвратимую глубину… Все же она сказала, не решаясь взглянуть на Гарена:

– Значит, вы, сеньор, не моргнув глазом согласитесь с тем, что та, кто будет носить ваше имя, станет любовницей принца? Вы ничего не сделаете, чтобы помешать этому?

Гарен де Бразен, пожав плечами, откинулся на поддерживавшие его многочисленные шелковые подушки.

– У меня нет для этого ни возможности, ни желания. Многие сочли бы это за честь. Признаюсь вам, я не из их числа. Конечно, если бы я любил вас, было бы еще труднее, но…

Он замолчал, как будто подыскивал слова. Его взгляд был прикован к лицу Катрин, которая покраснела и снова чувствовала себя скованно. Она с вызовом подняла голову.

– Но?

– Но я люблю вас не больше, чем вы меня, дорогое мое дитя, – мягко добавил он. – Вы видите, что вам не из-за чего терзать себя. Я даже не сержусь на вас из-за этого заговора против меня…

Вспомнив внезапно о цели своего прихода, Катрин подхватила на лету:

– Докажите мне это!

– Доказать вам?

На лице Гарена отразилось удивление. Его брови сдвинулись, а на бледных щеках выступила краска. Боясь взрыва, Катрин поспешила продолжить:

– Да… Умоляю вас об этом! Тот, кто напал на вас, мой старый друг, более того – мой единственный друг. Это он прятал нас после смерти отца, он помог нам бежать из восставшего Парижа, перевез сюда, в безопасное место. Я обязана ему жизнью – своей, моей матери, моей сестры… Он поступил так только из любви ко мне, он бросился бы в огонь, если бы я его попросила. Я не хочу, чтобы он умирал из-за моей глупости. Я прошу вас!.. Сделайте что-нибудь. Простите его тоже, помогите его освободить… Он стар и болен…

– Не так уж он болен! – с улыбкой заметил Гарен. – Он еще довольно крепкий, я кое-что об этом знаю!

– Забудьте это. Простите его… Вы могущественны, в ваших силах спасти несчастного старика от виселицы. Я буду так благодарна вам!

Охваченная желанием спасти Барнабе, Катрин встала со своего кресла и направилась к постели. Она опустилась на колени у огромного ложа и повернула к раненому залитое слезами лицо, протянув дрожащие руки. Приподнявшись, Гарен на мгновение склонился к прелестному заплаканному личику, на котором лиловые глаза сверкали драгоценными камнями. Его черты затвердели, ноздри сузились.

– Встаньте! – глухо приказал он. – Немедленно встаньте. И перестаньте плакать!.. Я запрещаю вам плакать при мне!

В его голосе звучал гнев, и Катрин, удивленная, машинально послушалась, встала и отступила на два шага, не сводя глаз с искаженного лица Гарена. Отвернувшись, он неловко оправдывался:

– Я не выношу слез!.. Не могу видеть плачущей женщины! Теперь уходите… Я сделаю, как вы хотите! Я попрошу помилования для этого бродяги… только уйдите! Уходите немедленно, слышите…

Он указывал перепуганной девушке на дверь. Катрин не понимала вспышки гнева Гарена. Она медленно, осторожно пятилась к двери, на пороге поколебалась, но, прежде чем выйти, собрала всю свою смелость и сказала:

– Спасибо.

Чувствуя облегчение, смешанное с беспокойством из-за странного поведения Гарена, Катрин, сопровождаемая Сарой, вернулась в дом Шандивера, где хозяйка дома произнесла проповедь о скромности и сдержанности, которыми должна обладать настоящая дама, а тем более – молодая девушка. Катрин покорно выслушала ее, довольная тем оборотом, который приняли события. В самом деле, ей и в голову не пришло усомниться в словах де Бразена. Он сказал, что освободит Барнабе, и она была уверена, что он это сделает. Оставалось только подождать…