К несчастью, Гарен опоздал с просьбой о помиловании. Старика подвергли пытке, чтобы заставить его назвать причину своего поступка, и он не выдержал: умер на дыбе, ни в чем не признавшись. На следующее утро Побирушка сообщил об этом Саре.

Закрывшись в своей комнате, Катрин весь день отчаянно рыдала, оплакивая старого друга и упрекая себя за то, что без пользы послала его на мучительную смерть. Ее осаждали картины прошлого: Барнабе в широком плаще, торгующий у дверей церкви поддельными реликвиями, Барнабе в своем логове Двора Чудес, штопающий вещи или спорящий с Машфером, Барнабе во время штурма дома Кабоша, Барнабе в лодке, везущей их по Сене, вытянув вперед длинные ноги, читает стихи…

Вечером этого печального дня Сара принесла Катрин тщательно запечатанный конверт от Гарена де Бразена. Открыв его, Катрин нашла простой кинжал, на его роговой рукоятке было вырезано изображение ракушки. Она тотчас узнала кинжал Барнабе, тот, которым он ударил Гарена… В записке было всего два слова.

«Мне жаль!..» – написал Гарен.

Катрин долго не выпускала из рук грубое оружие. Она перестала плакать. Смерть Барнабе означала, что в ее жизни закончилась одна глава и началась другая. В ее пальцах рукоятка нагрелась, ожила, как будто старик только что выпустил ее из рук… Катрин медленно направилась к резному деревянному ларцу, подаренному дядюшкой Матье, и положила в него кинжал. Затем она опустилась на колени перед маленькой статуей Черной Девы, стоявшей в углу ее комнаты и освещенной двумя свечами. Склонив голову на руки, она долго молилась, чтобы дать сердцу успокоиться.

Поднявшись с колен, она решила больше не идти против судьбы. Раз нельзя сделать по-другому, раз все объединились против ее свободы, она выйдет замуж за Гарена де Бразена. Но никакая сила в мире, даже власть герцога Филиппа, не вырвет из ее сердца того, кто занял его целиком, безнадежно, но безраздельно. Она не перестанет любить Арно де Монсальви.

Госпожа де Бразен

Несмотря на то что поверх голубого с серебром парчового платья на ней был облегающий горностаевый жакет и на плечи был наброшен подбитый тем же мехом плащ, Катрин продрогла до костей, и ей приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали. В маленькой романской часовне замка де Бразена был жестокий ноябрьский холод, проникавший сквозь ковры и брошенные под ноги бархатные подушки. Священник окоченел в своей сверкающей ризе, а маленькие певчие тайком утирали рукавами носы.

Свадебная церемония была короткой. Словно во сне Катрин услышала свой ответ на вопрос священника. Ее «да» было едва слышным, старику пришлось наклониться к ней, чтобы поймать его. Гарен же, напротив, ответил спокойным, безразличным голосом…

Время от времени ее взгляд обращался к тому, кто стал теперь ее мужем. Резкий холод зимнего дня, казалось, был для него незаметен, и так же равнодушно он отнесся к своей женитьбе. Он стоял рядом с женой, скрестив руки на груди, глядя на алтарь своим единственным глазом с тем самым странным оттенком вызова, который так поразил девушку при первой их встрече в соборе Богоматери. Его черная бархатная одежда, отделанная куницей, казалась не особенно теплой, но он не надел плаща поверх короткого камзола. Никаких украшений, за исключением большой бриллиантовой слезы, на удивление чистой воды, которую держал в когтях скреплявший складки капюшона золотой леопард. Когда Гарен снял перчатку, чтобы взять жену за руку, Катрин с удивлением заметила, какими горячими были его пальцы, – ведь он казался еще одной статуей в этой церкви!

Катрин, поднимаясь после выноса даров, почувствовала, что плащ сползает с ее плеч, и хотела его удержать. Но легкие и быстрые руки торопливо прикрыли ее озябшие плечи прежде, чем она успела сделать движение, и Катрин, обернувшись, поблагодарила улыбкой Одетту де Шандивер. За эти несколько месяцев, прошедшие со дня смерти Барнабе, она приобрела подругу: вернулась дочь Шандиверов.

Три месяца назад, 21 октября, закончились муки несчастного короля Карла VI, и он умер на руках своей молодой любовницы, в уединении замка Сен-Поль. Оставшись одна, «маленькая королева» уехала от нападок злобной, почти неподвижной от тучности Изабо в родную Бургундию. Между кроткой женщиной, бывшей ангелом-хранителем безумного короля, и прекрасным созданием, поселившимся в доме Шандивера, сразу вспыхнула дружба. Одетта понимала, почему Гарен женился на Катрин, понимала и то, с какой целью герцогу Филиппу понадобилось сделать знатную даму из маленькой горожанки, и жалела подругу. Она и сама знала, как мучительно быть проданной чужому человеку, но ей, по крайней мере, небо даровало счастье любить этого человека, несмотря на его безумие. Но сможет ли Катрин полюбить гордого и чувственного Филиппа, ради исполнения своей прихоти не останавливающегося ни перед чем? Одетта, достаточно разумная в свои тридцать три года, сильно сомневалась в этом.

Месса заканчивалась. Гарен подставил жене под пальцы сжатый кулак. Старые дубовые двери со скрипом открылись, за ними было заснеженное поле. Ворвавшийся в церковь ветер отклонил пламя свечей желтого воска и заставил вздрогнуть гостей, пришедших на эту невеселую свадьбу. Плотная кучка жавшихся друг к другу, чтобы немного согреться, окоченевших крестьян с посиневшими носами и красными руками довольно вяло прокричала поздравления – всем хотелось поскорее вернуться домой. Свободной рукой Гарен достал из кошелька горсть золотых и швырнул их в снег. Крестьяне с ревом бросились их подбирать, ползая на четвереньках, готовые подраться.

Все это выглядело мрачно и вместе с тем призрачно. Вспомнив веселые свадьбы собратьев дядюшки Матье или крестьян, где она была гостьей, Катрин сказала себе, что ее свадьба была на редкость унылой. И это низкое, грязного желто-серого цвета небо, набухшее снегом, эти летавшие с криком вороны делали ее еще более печальной.

Холод щипал лицо, не давал дышать; закусив губы, Катрин едва удерживала слезы. Если бы не доброта Марии де Шандивер и не горячая дружба Одетты, она была бы страшно одинока в этот день, такой важный в жизни женщины. Несмотря на просьбы Катрин, сеньор де Бразен не оказал чести быть приглашенными ни Жакетте, ни Лоизе, ни дядюшке Матье.

– Это невозможно! – отрезал он. – Монсеньор, хотя сам и не сможет присутствовать, будет против. Вы должны заставить всех забыть о том, кем вы были, и для этого прежде всего вы сами должны забыть об этом.

– Не надейтесь! – побагровев от гнева, ответила Катрин. – Я никогда не забуду мою мать, мою сестру, моего дядю и всех, кто мне дорог. И хочу сразу же предупредить вас: если вы откажете мне в радости принимать их в доме, о котором говорят, что он станет моим, – никто, и вы в том числе, не сможет помешать мне навещать их.

Гарен устало пожал плечами.

– Делайте что хотите!.. Только не напоказ.

На этот раз она ничего не ответила, но будущие супруги неделю не разговаривали. Катрин дулась, а Гарену явно безразлична была ее обида, и он не спешил мириться. От этого новобрачной еще тягостнее казалось отсутствие матери и дяди. Но зато ей совершенно безразлично было присутствие представителей герцога Филиппа, задерживавшегося во Фландрии: беспечного, элегантного Гуго де Ланнуа, близкого друга Филиппа, чей наглый взгляд всегда смущал Катрин, и юного, но сурового Николя Ролена, несколько дней тому назад ставшего канцлером Бургундии. Оба явно тяготились этой неприятной обязанностью, хотя новый канцлер был самым лучшим другом Гарена. Катрин знала, что ему неприятен этот брак.

В главном зале замка был накрыт праздничный стол на двенадцать персон. Зал, защищенный от холода аррасскими коврами, был тесным, да и сам замок был не из больших: скорее дом, к которому пристроены большая башня и маленькая башенка. Но стол, стоявший у ярко горевшего огня, был покрыт узорной шелковой скатертью, и обед был подан на блюдах из позолоченного серебра, потому что даже на своей скромной свадьбе министр финансов хотел поддержать свою репутацию элегантного и любящего роскошь человека.

Войдя, Катрин сразу протянула к огню озябшие руки. Сара, которой было обещано место главной камеристки, сняла с нее плащ. Катрин с удовольствием отдала бы своей верной служанке и свой высокий головной убор, украшенный серебряным полумесяцем, осыпанным сапфирами, с которого спускались волны кружев. Виски сдавила мигрень, она насквозь промерзла и боялась взглянуть на мужа.

Интерес, который Гарен проявил к ней в день покушения Барнабе, пропал у него на следующий же день. С тех пор они редко встречались, потому что Гарен сопровождал герцога в многочисленных поездках. В том числе в Париж, где Филипп находился в момент внезапной смерти английского короля Генриха V, в конце августа. Победитель битвы при Азенкуре умер в Венсенском замке, оставив ребенка нескольких месяцев от роду – сына, которого родила ему Екатерина Французская. Но осторожный Филипп Бургундский, отказавшись от регентства и даже не дождавшись похорон завоевателя, вернулся во Фландрию и не сдвинулся с места при вести о смерти короля Карла VI, чтобы ему, французскому принцу, не пришлось унизить своего достоинства перед герцогом де Бэдфордом, ставшим регентом королевства. Гарен де Бразен оставался с Филиппом, но каждую неделю от него приезжал гонец, привозивший невесте какой-нибудь подарок: украшение, статуэтку, молитвенник, роскошно иллюстрированный Жакмаром де Гесдином, и даже пару борзых. Ни разу эти подарки не сопровождала записка, даже самая короткая. Зато Мария де Шандивер регулярно получала инструкции, касающиеся приготовлений к свадьбе и светских обычаев, в которые следовало посвятить его будущую жену. Гарен вернулся только за неделю до свадьбы, как раз вовремя для того, чтобы успеть запретить Катрин пригласить ее семью.

Свадебный обед был грустным, несмотря на то что Гуго де Ланнуа изо всех сил старался оживить его. Катрин, сидевшая во главе стола рядом с Гареном, едва притронулась к поданным блюдам, ограничившись несколькими крошками великолепной щуки из Соны и маринованными сливами. Еда не шла в горло, и говорила она тоже с трудом. Гарен не обращал на нее никакого внимания. Другими дамами, болтавшими друг с другом, он тоже не занимался. Он говорил о политике с Николя Роленом, увлеченным будущей поездкой в Бурган-Бресс, где, чтобы доставить удовольствие миролюбивому герцогу Савойскому, подданные Карла VII и бургундцы попытаются договориться.

Время шло, и Катрин чувствовала себя все неуютнее. Когда слуги в лиловом и серебряном внесли десерт – варенья, нугу и засахаренные фрукты, она почувствовала, что сейчас сорвется, и спрятала под скатерть дрожащие руки. Через несколько минут, встав из-за стола, дамы отведут ее в спальню и оставят одну с этим человеком, который приобрел на нее все права. При одной мысли о его прикосновении у нее мурашки бежали по коже под шелковым платьем. Изо всех сил она отчаянно старалась прогнать от себя воспоминание о фламандском трактире, об одном лице, о звуке одного голоса, о горячих настойчивых губах. Сердце у нее замирало, стоило ей только подумать об Арно и об их слишком коротком свидании. То, что может произойти этой ночью, все, что сделает Гарен, слова, которые он произнесет, будут лишь жалкой пародией на самые драгоценные минуты. Катрин слишком хорошо знала, насколько близка она была к своей настоящей любви, к той, для которой ее создал Бог, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Стоявший перед ней менестрель, аккомпанировавший на арфе десяти грациозно двигавшимся танцовщицам, пел:

Но я судьбой еще наказан строже,

С той разлучен, что мне всего дороже.

Ах, и в тоске мне стало бы светло,

Лишь бы взглянуть на светлое чело![3]

От этих печальных слов у Катрин слезы выступили на глазах. Как будто жаловалось ее собственное сердце, и менестрель подслушал ее слова… Она сквозь туман взглянула на юношу и увидела, что это совсем еще мальчик, худенький и белокурый, с острыми коленками, с детским лицом… Но насмешливый голос Гуго де Ланнуа разрушил очарование, и Катрин возненавидела его за это.

– Слишком унылая песня для свадьбы! – воскликнул Гуго. – У тебя нет чего-нибудь поживее, приятель, чтобы развлечь новобрачных?

– Это красивая песня, – вмешался Гарен. – Я прежде не слышал ее. Шут, где ты ее услышал?

Певец покраснел, словно девушка, и, сняв свой зеленый колпак с дрожащим журавлиным пером, униженно опустился на колени.

– Ее пел мой друг, мессир, а он привез ее из-за моря.

– Английская песня? Не верю, – презрительно бросил Гарен. – Эти люди знают только пиво и тумаки.

– Если угодно мессиру, песня пришла из Лондона. Но она вполне французская. Монсеньор Шарль Орлеанский в своей английской тюрьме сочиняет баллады, оды и песни, чтобы поскорее проходило время. Эта проникла сквозь тюремные стены, и мне выпала удача услышать ее…

Он хотел продолжать, но Гуго де Ланнуа, выхватив свой кинжал, перепрыгнул через стол и бросился на несчастного певца.