– А какая у вас родина? Может, вы мне расскажете?

– Конечно, расскажу.

Мишель на секунду закрыл глаза, может быть, чтобы лучше представить себе дорогие картины детства. Он так пламенно призывал их во время своего скорбного пути, что они охотно слетели на экран его сомкнутых век.

Скупыми словами нарисовал он высокое плоскогорье, овеваемое ветрами, ущелья, в которых растут каштаны, свою родную Овернь, щетинящуюся потухшими кратерами, городок Монсальви с домиками из лавы, сгрудившимися вокруг аббатства, родовой замок на склоне горы и маленькую часовенку над Святым источником. Катрин будто собственными глазами видела темно-синие сумерки, чернеющие поля, лиловое небо и на нем синевато-призрачную цепь гор, белопенные потоки, бегущие меж разноцветными камнями, превращающиеся в глубокие черные озера в обрамлении мхов и красноватых, цвета карбункула, гранитов. Слышала, как поет среди скал южный ветер, как жалуется зимой северный, если обойти по крепостной стене замок. Мишель рассказывал об отарах овец, что пасутся на пустошах, о лесах, где в изобилии водятся волки и кабаны, о горных реках, где играет серебристо-розовая форель. Зачарованная, Катрин слушала его, приоткрыв рот, позабыв о времени, позабыв, где она.

– А ваши родители? – спросила она, когда он умолк. – Они с вами?

– Отец умер десять лет назад, я плохо его помню. Он был суровым, закаленным в боях воином. Всю свою молодость он вместе с великим коннетаблем Бертраном дю Гекеленом воевал с англичанами. После осады Шатонеф-де-Радон, где дю Гекелен погиб, отец сломал свой меч: ни один военачальник не казался ему достойным повиновения. Управляла землями моя мать, она воспитывала меня как воина. Моя мать отправила меня на службу к монсеньору де Берри, нашему сюзерену, я служил ему год, а потом он отправил меня к дофину Людовику Гюйеннскому. Матушка по-прежнему распоряжается всем по-хозяйски и младшего моего братца держит пока при себе.

Катрин почувствовала невольное почтение к миру, в котором живет Мишель, почтение и грусть, потому что он так отличается от ее мира.

– У вас есть брат? – спросила Катрин.

– Да, он младше меня на два года и горит желанием сражаться, – Мишель ласково улыбнулся. – Он будет славным воином! Стоит только посмотреть, как он скачет на здоровенной крестьянской лошади без седла, разгоняя деревенских парней-бездельников. Он уже силен, как турок, и грезит только о боевых ранениях. Я очень люблю своего Арно! Скоро и он поступит на службу. Матушка останется одна. Она, конечно, будет страдать, но никогда не пожалуется. Она слишком горда и благородна, чтобы жаловаться.

При воспоминаниях о близких лицо Мишеля засияло таким радостным светом, что Катрин, не удержавшись, спросила:

– А ваш брат такой же красивый, как вы?

Мишель рассмеялся и ласково погладил золотоволосую головку.

– И сравнить нельзя! Гораздо красивее. Лицо у него суровое, но сердце любящее и нежное, он очень горд и горяч и, мне кажется, очень ко мне привязан.

Чувствуя его ласковую руку, Катрин замерла, не решаясь пошевелиться. Мишель внезапно наклонился и поцеловал девочку в лоб.

– К сожаленью, – сказал он, – у меня нет сестрички, которую я мог бы любить.

– Ваша сестричка очень бы любила вас, – восторженно начала Катрин и в ужасе остановилась: у себя над головой она услышала шаги. Она забыла о времени – Лоиза, должно быть, вернулась. Нужно было подниматься наверх. Мишель тоже услышал шаги и, подняв голову, прислушивался. Катрин сунула в корзину несколько поленьев и, приложив палец к губам, заторопилась к лестнице. Люк захлопнулся за ней, и в погребе снова стало темно. Придя с огарком свечи и корзинкой на кухню, девочка увидела, что вернулась не Лоиза, а Марион. Служанка посмотрела на нее с сердитым удивлением.

– Как это? Ты дома? А где была?

– Ты же видишь. В погребе, ходила за дровами.

Толстуха Марион выглядела странновато: багровое лицо в синих прожилках, сбитый набок чепец, заплетающийся язык, затуманенный взгляд. Она больно дернула Катрин за руку.

– Повезло тебе, что родителей весь день нет дома, безобразница. Иначе неделю бы сесть не могла. Прошататься весь святой день с мальчишкой!

Она наклонилась, и Катрин почувствовала густой винный запах. Девочка резко выдернула руку, поставила свечку на скамеечку и подобрала два откатившихся полена.

– А пить с кумушками в харчевне лучше? Если мне везет, Марион, то и тебе тоже. На твоем месте я бы пошла как можно скорее спать, не дожидаясь, пока придет матушка!

Марион знала за собой грешок. Она была неплохой женщиной, работящей, но – что поделаешь? – родилась слишком близко к виноградникам Бона и вино полюбила слишком пылко, по-мужски, а не по-женски. Однако своей страсти она предавалась редко. Жакетта Легуа, ее молочная сестра, выйдя замуж за Гоше, привезла ее с собой из Бургундии и следила за ней не спуская глаз. Два или три раза Жакетта застала Марион сильно навеселе и предупредила, что, если подобное повторится, она, ни слова не говоря, отправит ее обратно. Марион плакала, умоляла, клялась у статуи Девы Марии, что никогда больше не притронется к вредоносному зелью. Нет сомнений, виной всему небывалые события, творящиеся в Париже.

Несмотря на винные пары, Марион поняла правоту Катрин и не спорила. Бормоча что-то невразумительное, она, покачиваясь, направилась к лестнице, и ступеньки заскрипели под ее грузными шагами. Вскоре Катрин услышала, что дверь комнатки на чердаке захлопнулась, и с облегчением вздохнула. Лоизы все еще не было, и девочка на секунду заколебалась, решая, что ей делать. Ни спать, ни есть ей не хотелось. Ей хотелось снова спуститься к Мишелю, потому что она не помнила в своей жизни момента, счастливее того, когда они сидели вдвоем в пыли и она слушала его рассказ об Оверни. Она вспомнила, как ласково он ее поцеловал, и ее сердце забилось часто-часто. Она понимала, что пройдет несколько часов, и Мишель уйдет из ее жизни и вновь заживет своей. Жалкий беглец снова станет могущественным сеньором, к которому никогда не приблизиться дочери ремесленника. Любезный товарищ на полчаса вновь станет горделивым чужаком. Спустя короткое время он и не вспомнит смешную девчушку, которую, ослепив своим великолепием, поразил в самое сердце. Сейчас Мишель с ней, но очень скоро его не будет.

Погрустнев, Катрин подошла к двери, ведущей на улицу, и приоткрыла в ней ставень. Дождь стих, остались огромные лужи. По водосточным желобам бурными потоками текла вода. Мост, еще недавно такой пустынный, запрудили толпы народа. Цепи сняли, стражники ушли. Похоже, не одна Марион праздновала сегодня одержанную простым народом победу, – множество пьяных и полупьяных, держась за руки, шатаясь и раскачиваясь, распевали во все горло песни, бродя по мосту. Громко распевали и в харчевне «Три колотушки» у начала моста, ближе к дворцу. Колокол на Нотр-Дам, возвещающий о гашении огней в городе, еще не звонил и, наверное, не будет звонить: всю ночь сегодня будет длиться праздник.

Катрин захлопнула ставень. Она заглянула в мастерскую и нерешительно потопталась на пороге: надо бы все-таки увериться, что Ландри занес веревку. Она приподняла крышку и тихонько проговорила в щель:

– Мессир, это я, Катрин! Не скажете ли вы мне, позаботился ли Ландри о веревке?

– Не волнуйтесь, – отвечал приглушенный голос Мишеля. – У меня есть веревка, вот она, передо мной. Ландри сказал, что придет между двенадцатью и часом. Он будет с лодкой и свистнет трижды. Так что все в порядке.

– Постарайтесь уснуть. Я тоже лягу. Когда Ландри свистнет, я спущусь. Моя комната выходит окнами на реку.

Легкое поскрипывание на втором этаже испугало Катрин, и с бьющимся сердцем она торопливо прикрыла люк. В ту же секунду большие башенные часы пробили десять! Ждать еще два часа, не меньше! Катрин вернулась в кухню, хорошенько прикрыла угли в очаге пеплом, оставила гореть одну свечу для Лоизы и собралась подняться к себе наверх. Она уже поставила ногу на первую ступеньку, когда дверь открылась и вошла Лоиза, выражение лица у нее было совсем сумрачное.

– Матушке Ландри совсем худо, – сказала она. – Никак не может разродиться. Я хотела остаться, но мама послала меня к тебе. Ты идешь спать?

– Да. Если ты голодна…

– Нет. Есть совсем не хочется… Идем спать. Ты, верно, на ногах не держишься после твоей беготни по дождю.

Сестры поднялись в свою маленькую спальню и молча принялись раздеваться.

– Спокойной ночи, – сказала Лоиза сонным голосом и, едва коснувшись головой подушки, уже спала.

Катрин легла с твердым намерением не смыкать глаз. Но как это непросто! Стоило ей лечь, и на нее обрушилась вся усталость этого долгого, пестрого, мучительного дня. Плотные простыни пахли свежестью и лавандой, убаюкивая разбитое усталостью тело. Сон – всемогущий король детства – наливал свинцовой тяжестью веки. Но надо было выстоять, не заснуть, надо было помочь Ландри, если возникнут трудности…

Отгоняя сон, она принялась рассказывать себе всякие истории, потом постаралась припомнить во всех подробностях то, что ей рассказывал Мишель. Он ведь поцеловал ее, и Катрин опять почувствовала сладостное волнение. Ровное дыхание Лоизы рядом с ней действовало на нее как снотворное. Она уже проваливалась в сонные бездны, как вдруг неожиданный шум наверху подбросил ее на постели, как мячик. Сна как не бывало.

Этажом выше тихо скрипнула дверь, будто открывали ее с большой осторожностью. Все с той же осторожностью шаги направились к лестнице, но первая ступенька громко скрипнула. Вглядываясь в невидимый потолок, Катрин чутко вслушивалась в звуки движения. Ходить могла только Марион. Но куда она отправилась так поздно?

Шаги приближались. Они остановились перед дверью их спальни, из-под двери теперь пробивался слабый свет свечи. Без сомнения, Марион хотела понять, спят ли ее молодые хозяйки. Катрин замерла, стараясь не скрипнуть кроватью. Спустя секунду Марион с теми же предосторожностями начала спускаться по лестнице. Катрин улыбнулась: после возлияния Марион, видно, невмоготу без холодненькой водички, а может быть, она проголодалась… Сейчас возьмет в кухне то, за чем пошла, и снова начнет подниматься по лестнице…

Успокоившись, Катрин улеглась, но тут же опять вскочила с отчаянно бьющимся сердцем. Ошибиться было нельзя, так скрипела только крышка погреба! Марион отправилась не за водой, ей понадобилось вино, а в погребе стояла целая бочка!

Путаясь со страху в длинной рубашке, Катрин выскочила на лестницу, предварительно удостоверившись, что Лоиза крепко спит. И уже не соблюдая никакой осторожности, через две ступеньки помчалась вниз. Оказавшись внизу, удивилась, как это не сломала себе шею, и со всех ног помчалась в мастерскую. Крышка люка распахнута. Оттуда льется свет. Вдруг громкий вопль нарушил тишину дома.

– Ко мне! На помощь! Спасите! – вопила Марион, и ее голос отдавался в ушах Катрин, как труба Страшного суда. – На помощь! Арманьяк!

Ни жива ни мертва от ужаса, Катрин скатилась вниз по лестнице и увидела толстуху Марион в ночной рубашке, которая вцепилась обеими руками в плащ Мишеля и орала как резаная. Мишель, бледный как полотно, стиснув зубы, пытался освободиться из плаща. Хмель и испуг удвоили силы старухи. Катрин разъяренной фурией прыгнула на нее, колотя руками и ногами, и толстуха чуть-чуть ослабила хватку.

– Замолчишь ты или нет, безумная старуха? – в отчаянии закричала Катрин. – А ну замолчи сейчас же! Заставьте ее замолчать, мессир, иначе сюда сбежится весь околоток!

Марион орала все громче и громче. В какой-то момент Мишелю удалось высвободиться, Катрин изо всех сил старалась удержать Марион. Взглядом она указала молодому человеку на окошко в конце прохода.

– В окошко, мессир!.. Быстро, быстро! Это единственное ваше спасение. Вы умеете плавать?

– Умею.

Гибкий Мишель уже наполовину вылез из окна, как вдруг Марион, обезумевшая от винных паров и страха, пребольно укусила Катрин за руку, та от неожиданности выпустила Марион, и толстуха ринулась на Мишеля. Продолжая звать на помощь, она схватила его за ногу. Снаружи в ответ на ее призывы уже колотили в дубовые ставни. Катрин в отчаянии подскочила к поленнице, ища палку подлиннее, чтобы помочь освободиться Мишелю. Мишель мог отбиваться, только лягаясь одной ногой. В свете свечи блеснуло лезвие топора, Катрин подхватила его и, занеся над головой, двинулась на Марион. Она бы опустила его, но в этот момент входная дверь затрещала и в дом хлынула толпа орущих людей. Они лезли по лестнице вниз, нависали над погребом. Их багровые с черными дырами ртов лица казались Катрин демоническими харями, она не сомневалась в том, что их выплюснуло адское пекло. Мужчина, спрыгнувший первым, вырвал у нее из рук топор. Вот уже весь погреб полон людей.

– Арманьяк! Арманьяк! – вопила успевшая охрипнуть Марион.

Сообщение было излишним. Отчаянно отбивавшийся Мишель был схвачен в одну секунду. Марион облегченно вздохнула и присела на чурбачок отдохнуть, широко расставив свои ноги-тумбы с набухшими, похожими на веревки венами. Затем она подползла к бочке и подставила голову под кран, чтобы напиться со всеми удобствами.