Глава 1

Я должна начать этот рассказ с краткого обзора истории семьи Хэмптон, чтобы раз и навсегда отметить то обстоятельство, что Хэмптоны были очень знатны, а так же очень богаты. Чтобы убедиться в этом, достаточно пролистать Берка или, по крайней мере, Дебретта,[1] но эти объемистые тома не всегда под рукой, поэтому я вполне довольствуюсь сочинениями Малыша Дугдейла, зятя лорда Монтдора, обильно издававшиеся до недавнего времени. Его недюжинный снобизм и скромный литературный дар позволили ему благополучно произвести на свет трехтомное добросовестное жизнеописание предков его жены, но сейчас их можно раздобыть только через вторые руки в магазинчике букиниста. По вашему запросу продавец перероет курганы дешевого третьесортного чтива (по шиллингу за том) и, наконец, объявит, что ему «удалось найти то, что вы хотите».

«Джорджиана, леди Монтдор и ее круг», «Великолепные Монтдоры» и «Старинные хроники Хэмптонов» стоят передо мной, и, открыв книгу наугад, я могу прочесть: «Ранним майским утром две прекрасные молодые дамы, одна темноволосая, а другая белокурая, быстро ехали по направлению к маленькому городку Кенсингтон. То были Джорджиана, графиня Монтдор и ее лучшая подруга Вальбурга, герцогиня Паддингтонская, они представляли очаровательную живую картину, оживленно обсуждая животрепещущий вопрос: подпишется ли на пожертвования для бедных очаровательная княгиня Ливен?» Эта книга посвящена по любезному разрешению ее Королевскому Высочеству Великой Княгине Санкт-Петербургской[2] и имеет 8 иллюстраций размером в полную страницу. Надо сказать, когда это отвратительное сочинение вышло в свет, оно пользовалось широкой популярностью в публичных библиотеках.

«Семейство Хэмптон является одним из старейших в Западной Англии». Действительно, Фуллер в своих «Благородных семьях» упоминает об их колоссальной древности, Берк прослеживает корни семейства во временах еще более отдаленных, чем это делает Дебретт, но оба они обращаются к раннему средневековью, чтобы отследить судьбы предков Вудхаусов, Бертсов и Скоттов. «Его светлость был лишен прав-обезглавлен-осужден-изгнан-сослан-освобожден из тюрьмы взбунтовавшейся толпой-взошел на Белый Корабль-погиб во время Третьего Крестового похода-убит в битве при Кресси-убит на дуэли». Мало кто из Хэмптонов мог умереть своей смертью на заре той суровой эпохи. И Берк и Дебретт с явным удовольствием подчеркивают эти факты, свидетельствующие о подлинности исследуемого объекта, не забывая, однако, подчеркнуть отсутствие двусмысленных и скандальных намеков в отношении женской части семьи. Впрочем, даже те ужасные книги, вышедшие в 19-м веке и стремящиеся под видом научного исследования очернить благородство и аристократизм, не преуспели по части Хэмптонов.

Из века в век на землях Хэмптонов, которые никогда не продавались и не покупались, рождались высокие золотоволосые бароны до тех самых пор, пока в 1770-м году лорд Хэмптон не вернулся после очередного посещения Версаля с невестой-француженкой мадемуазель де Монтдор. Их сын имел карие глаза, смуглую кожу и, предположительно, темные волосы, скрытые на всех изображениях обильным слоем пудры. Эта чернота, однако, не сохранилась в следующих поколениях. Он женился на белокурой наследнице из Дербишира, и Хэмптоны вернулись к своему синеглазому и золотоволосому облику, которым они известны и по сей день. Сын француженки был весьма умным и практичным человеком, он успешно пробовал себя в политике и написал книгу афоризмов. Длительная и тесная дружба с Регентом принесла ему помимо прочих знаков монаршего благоволения и графский титул. Вся семья его матери погибла во время Террора во Франции, поэтому он взял ее имя в качестве своего титула. Чрезвычайно богатый, он чрезвычайно любил роскошь и, имея вкус к французскому искусству, за годы, последовавшие за Революцией, собрал великолепную коллекцию мебели, ковров и гобеленов из разграбленных королевских дворцов и из Отеля де Монтдор на рю де Варенн.

Чтобы создать достойную оправу для своей коллекции, он решил снести большой дом, который стоял в Хэмптоне чуть не со времен адамовых, и камень за камнем перенес на английскую землю (словно современный американский миллионер) готический французский замок. По его собственному проекту великолепные башни были собраны и окружены английским садом, который он заложил собственноручно. Все это выглядело очень торжественно и очень изысканно, но в период между двумя мировыми войнами, к которому относятся описываемые мной события, совершенно вышло из моды. «Я полагаю, это весьма красиво», — говорили люди, глядя на Хэмптон-парк, но подразумевали — «честно говоря, восторга не вызывает».

Тот же лорд Монтдор построил Монтдор-хаус на Парк-Лейн и замок на скале в Абердиншире. Он был одним из самых оригинальных и интересных представителей этой семьи, и, как и все ее члены, не пытался отказаться от традиционных обязательств власти. Упоминания о твердости, достоинстве и мощи Хэмптонов можно найти на каждой странице английской истории, их влияние огромно на Западе Англии, и к их представителям прислушиваются в Лондоне.

Традиции семейства продолжал и отец моей подруги Полли Хэмптон. Если какой-либо англичанин и был бы способен достигнуть Олимпа и сравняться с небожителями, это, несомненно, был бы он. Он представлял собой тот тип английского дворянина, на который указывают сторонники аристократической власти в качестве самого надежного аргумента. Общественное мнение единодушно утверждало, что если бы у власти находилось больше подобных людей, страна не переживала бы нынешних беспорядков. Даже социалисты признавали его превосходство, тем более, что сейчас в Англии невозможно найти равного ему по популярности политика. Ученый, христианин, джентльмен, лучший стрелок Британских островов, самый красивый вице-король, какого мы когда-либо отправляли в Индию, популярный землевладелец, столп консервативной партии, замечательный старикан, короче говоря, который ничего не сделал, чтобы добиться всех этих превосходных титулов.

Только мы с моей кузиной Линдой, две непочтительные маленькие девочки, чье мнение не могло иметь ни малейшего значения, догадывались, что он был просто ловким старым мошенником, и именно леди Монтдор была человеком, выведшим эту пешку в ферзи. Как ни странно, леди Монтдор была крайне непопулярна, ее не любили в той же степени, насколько восхищались ее мужем, и, если ему случалось сделать что-то недостойное его репутации, это сразу же относили на счет ее влияния. «Конечно, это она заставила его так поступить». Я часто спрашивала себя, где бы он оказался, если бы его жена не запугивала и не подталкивала его, не интриговала и не «заставляла его это сделать»? Без ее неисчерпаемой энергии, амбиций и бесчувственности, сделавших ее столь нелюбимой в обществе, он не совершил бы ничего примечательного.

Моя теория не нашла понимания. Мне сказали, что ко времени нашего знакомства после его возвращения из Индии он был уже стар и отошел от общественной жизни, но в период пребывания у власти он держал под контролем не только судьбы людей, но и вульгарность собственной жены. Хорошая попытка, но я по-прежнему была уверена, что беспомощность лорда Монтдора не имела ничего общего с возрастом. Он по-прежнему был красив сексапильной женственной красотой, по-прежнему регулярно заседал в Палате Лордов и принимал участие в Тайном Совете, возглавлял множество комитетов, давал приемы в день рождения, но с тем же успехом все это могла проделывать картонная марионетка. Леди Монтдор, напротив, была из плоти и крови. Урожденная мисс Перотт, красивая дочь небогатых и ничем не примечательных сквайров, выйдя замуж за лорда Монтдора, она сделала гораздо лучшую партию, чем можно было ожидать.

Прошло не так много времени, прежде чем ее вульгарная жадность и снобизм, ее неумолимая грубость стали притчей во языцех и предметом множества анекдотов, заставлявших общество предполагать, что ее происхождение было либо низким либо американским. Но она в самом деле была хорошо воспитанной девушкой из приличной семьи, так что не было никаких причин, объясняющих эту стремительную трансформацию. Без сомнения, ее безудержная пошлость с годами стала более очевидной и менее контролируемой. В любом случае, ее муж никогда не замечал этого, и их брак был вполне счастливым. Леди Монтдор вскоре взяла в собственные руки его общественную карьеру, плодами которой он мог наслаждаться, не особенно утруждая себя, так как она приложила все усилия, чтобы окружить его ордой высокоэффективных подчиненных. Хотя он притворялся, что презирает общественную жизнь, составлявшую смысл ее существования, он весьма изящно мирился со своим успехом, найдя применение своему природному таланту приятного собеседника. «Разве лорд Монтдор не очарователен? Соня, без шуток, ваш муж настолько остроумен и так мил, что я уже обожаю его». Люди любили делать вид, что приходят в его дом только ради него самого, но это было пустым блефом, потому что общение со сторонниками леди Монтдор и членами ее личной партии не имели ничего общего с лордом Монтдором. Ненавистная многим за пределами своего дома, она преуспевала в качестве хозяйки.

Короче говоря, они были счастливы вместе и прекрасно друг друга дополняли. Единственная досада преследовала их из года в год в семейной жизни: они не имели детей. Лорд Монтдор желал иметь наследника, и вообще хотел иметь детей по более сентиментальным причинам. Леди Монтдор горевала страстно. Мало того, что она так же хотела дать мужу наследника, она не могла перенести неудачи в любой сфере жизни и, кроме того, была лишена объекта, на который могла перенести остаток энергии, не поглощенный общественной деятельностью и карьерой мужа.

Они были женаты почти двадцать лет и оставили всякую надежду на рождение ребенка, когда леди Монтдор стала чувствовать себя хуже обычного. Она ничего не замечала, придерживаясь своего обычного образа жизни, и только за два месяца до рождения ребенка поняла, что беременна. Она была достаточно умна, чтобы избежать насмешек, возможных в такой ситуации, и сделала вид, что хранила тайну специально, чтобы потом посмеяться со всеми вместе. «Разве это не феноменально? Я все узнала от дяди Дэви Уорбека. Он много лет то ли страдал, то ли наслаждался, выискивая свои болезни в медицинском словаре, и прекрасно разбирается в симптомах…». Тот факт, что родившийся ребенок оказался девочкой, никогда, казалось, не тревожил супругов. Леди Монтдор не было еще сорока, когда родилась Полли, и они поначалу надеялись, что она не останется их единственным ребенком. Но к тому времени, когда они поняли, что больше детей не будет, они так полюбили Полли, что сама мысль, будто на ее месте мог оказаться совсем другой ребенок, мальчик, казалась им абсурдной. Естественно, они хотели бы иметь мальчика, но только не взамен Полли. Она была их сокровищем, центром их вселенной.

Полли Хэмптон была красавицей, и эта красота была настолько выдающейся, что затмевала все прочие ее характеристики. Она была одной из тех женщин, чья красота воспринималась, как душевное качество, не зависящее от одежды, возраста, здоровья и каких-либо обстоятельств. Когда она болела или уставала, то просто становилась бледнее и прозрачнее, но никогда не желтела, не увядала и не усыхала. Она была красива от рождения, а не только в то время, когда я ее узнала, и красота ее постоянно совершенствовалась. Внешность Полли и положение ее семьи являются основополагающими факторами описываемых мной событий. Но если Хэмптонов можно изучить по историческим хроникам, то за сведениями о Полли придется обратиться к Леонарду или Дороти Уайлдинг. Корсеты, отвратительные шляпы, вынужденные позы на фотографиях не способны скрыть неизменного совершенства ее лица и фигуры. В конце концов, ее прелесть не зависела от подверженной распаду и тлению смертной плоти с ее голубыми тенями на белоснежной коже, золотыми прядями волос, обрамляющими ровный и высокий лоб, она была воплощена в движениях, улыбке, в милом смехе. Ее взгляд был подобен сапфировой вспышке самых синих глаз, какие я когда-либо видела, и я никогда не уставала с любопытством наблюдать, какое впечатление она производит на человека, поймавшего этот взгляд.

Неудивительно, что ее родители обожали ее. Даже леди Монтдор, которая, безусловна, стала бы самой ужасной матерью для некрасивой девочки или эксцентричного и своенравного мальчика, без малейших затруднений прониклась глубочайшей любовью к своему прекрасному ребенку, который настолько полно удовлетворил ее амбиции и в будущем был способен увенчать их в буквальном смысле. Конечно, Полли была предназначена исключительно для брака — разве леди Монтдор не мечтала о самых блестящих перспективах, когда дала своей дочери имя Леопольдина? Разве оно не было поистине королевским, разве в нем нельзя было различить смутного созвучия с именами Кобургов, разве оно не могло в один прекрасный день оказаться таким уместным? Неужели она не мечтала услышать у алтаря под сводами аббатства голос архиепископа, говорящий: «Я, Альберт Эдвард Кристиан Джордж Эндрю Патрик Дэвид беру тебя, Леопольдина…»? Была ли эта мечта несбыточной? С другой стороны, никакое другое имя не может быть более английским, здоровым и неприхотливым, чем Полли.