— Это ваш ребенок так ужасно кричит, Фанни?

— Да, обычно он не плачет, но сейчас у него режутся зубки.

— Бедняжка, — сказал Седрик, — не отвести ли его к дантисту?

— Ну, у меня есть для вас подарок на день рождения, Седрик. Это не совсем сюрприз, Паркер сказал, что вы наверняка захотите ее получить. Книга называется «Каталог Аккермана» или что-то такое.

— Неужели Аккерман, в самом деле? — воскликнул Седрик, сжав руки под подбородком. — Как вы добры ко мне. Но как вы догадались? Где вы его нашли? Но, дорогая, вы не верите в сюрпризы. Подарок в день рождения действительно должен быть сюрпризом. Я не могу заставить Соню проникнуться истинным духом дня рождения. Фанни, что с этим можно поделать?

Я подумала, что Седрик совершил маленькое чудо. Леди Монтдор была известна тем, что не делала подарки вообще, ни на дни рождения, ни на Рождество, не отступая от своего правила даже ради обожаемой Полли, хотя лорд Монтдор пытался исправить этот недостаток. Но она осыпала дарами, иногда очень ценными Седрика, я догадывалась, что она пытается таким образом выразить ему свою благодарность.

— Но у меня есть для вас настоящий сюрприз, тоже книга, купленная в Лондоне, — сказала она, наивно глядя на него.

— О, нет! — повторил он. Кажется, он знал и об этом сюрпризе тоже. — Я не буду спокоен ни секунды, пока не узнаю, что это за книга. Но все равно не говорите.

— Вам придется подождать до завтра.

— Предупреждаю вас, моя дорогая, завтра я разбужу вас в шесть. А сейчас покончим с чаем, нам пора возвращаться. Я тороплюсь увидеть, что сделал Арчи с теми бронзами. Он делает по одному Булю в день, и у меня есть предательская мысль, а вдруг он прикрутит к комоду какую-нибудь деталь от своего грузовика? Что скажет дорогой дядя Монтдор, если наткнется на Буль с шестеренками посреди своей Длинной галереи?

Какой удачной мыслью со стороны Монтдоров было вспомнить о Седрике и пригласить его в Хэмптон. Он совершенно очаровал и загипнотизировал их, все, что бы он ни сделал, казалось им совершенством.

Глава 5

Появление Седрика в Хэмптоне вызвало серьезные волнения во внешнем мире. Лондонское общество не скоро получило возможность составить о нем свое мнение, потому что это был год Великой Депрессии. Вернее, Седрик и Депрессия прибыли почти одновременно, и леди Монтдор, хотя сама и не пострадала, считала в те дни Лондон слишком скучным и не хотела держать Монтдор-хаус открытым. Чехлы с мебели были сняты только в двух комнатах для лорда Монтдора, когда он хотел посетить Палату лордов. Леди Монтдор и Седрик никогда не останавливались там, они иногда ездили в Лондон, но только на один день. Она больше не собирала большое общество в Хэмптоне, она заявила, что люди теперь могут говорить только о деньгах, это слишком скучно, но я думала, что она хотела как можно дольше сохранить Седрика для одной себя.

Вся округа, однако, гудела и сплетничала о Седрике. Надо ли упоминать, что дядя Мэтью с первого же взгляда определил, что слово «каналья» устарело и совершенно не подходит к нынешней ситуации. Упоминания о Седрике сопровождались таким рычанием и зубовным скрежетом, каких никогда не удостаивался Малыш Дугдейл, дело доходило даже до вздутия вен на шее и апоплексического хрипа. Все черные ящики в Алконли были освобождены от пожелтевших записок, пылившихся там годами, и в каждом из них теперь лежал новый листок с именем Седрика Хэмптона, тщательно выписанным черными чернилами. Однажды даже случилась ужасная сцена на платформе в Оксфорде, где Седрик покупал экземпляр «Вога» в книжном киоске. Дядя Мэтью, ожидавший там поезда, случайно заметил, что швы на пальто Седрика позорно отделаны контрастным кантом. Это было слишком даже для его самообладания. Он вцепился в Седрика и начал трясти его, как крысу. По счастью подошел поезд, после чего дядя Мэтью, жертва железнодорожной паники, оставил Седрика и бросился искать свой вагон. «Вот уж никогда не думал, — как сказал потом Седрик, — что покупка журнала „Вог“ может оказаться таким опасным приключением. Но это того стоило, там прекрасный обзор весенней коллекции». Дети, однако, были влюблены в Седрика и бесились от ярости, что я не позволяю им видеть его в своем доме, но тетя Сэди, которая вообще редко на чем-либо настаивала, торжественно попросила меня держать их подальше друг от друга, и ее слово было для меня законом. Кроме того, с высоты своего положения жены и матери я тоже считала его общество неподходящим для юных леди и перед его визитами принимала все меры предосторожности, чтобы он не попался в возможную засаду около моего гаража. Дядя Мэтью редко разделял мнение своих соседей по любому вопросу. Он презирал любые авторитеты, а они в свою очередь обнаружили, что его симпатии и антипатии не подчиняются законам логики, как у уравновешенных Борели. Но в отношение Седрика все они были единодушны. Хотя Борели не принадлежали к мизантропам чистой воды, как дядя Мэтью, у них были собственные предрассудки, например все они «не могли одобрить» у себя дома иностранцев, хорошо одетых женщин и лейбористской партии. Но чего он не одобряли во всем мире, так это «эстетов — вы знаете, эти ужасные женственные существа — анютины глазки». Но когда и без того не любимая всеми леди Монтдор поселила анютины глазки Седрика под своей крышей, и когда до них дошло, что он надолго станет их соседом, и довольно важным — будущим лордом Монтдором, ненависть поселилась в их душах. В то же время они проявляли болезненный интерес к каждой детали его жизни, этими деталями снабжала их Норма, которая получала их, стыдно признаться, от меня. Распахнутые в ужасе глаза Нормы и ее глубокие вздохи так щекотали мне нервы, что я не пропускала ни одной подробности, которая могла раздразнить ее и привести в бешенство Борели.

Вскоре я узнала, что самым раздражающим фактом для них явилось откровенное счастье леди Монтдор. Все они были рады браку Полли, даже те люди, от которых она могла ожидать сочувствия, например, родители молодых дочерей, но даже они с видом самодовольного удовлетворения говорили: «Она это заслужила». Они ненавидели ее и были рады увидеть ее падение. Казалось, теперь последние дни этой злой женщины, которая никогда не приглашала их к себе в дом, должны были быть до самой кончины омрачены горем и страданиями. Занавес был поднят для последнего акта, партер занят взволнованными Борели, приготовившимися наблюдать агонию и распад, шествие похоронной процессии за катафалком, спуск в склеп, последний луч света. Послышалась приглушенная барабанная дробь, но что это? На залитую лучами софитов сцену выпрыгнула леди Монтдор, гибкая, как молодая кошка, с развевающимися голубыми волосами в сопровождении гадкого содомита из Парижа, и исполнила перед ними дикое и страстное танго. Неудивительно, что они были шокированы.

С другой стороны, размышляла я, было великолепно, что новое состояние дел так увеличивало сумму человеческого счастья. Эгоистичная старуха, которая по общему мнению не заслуживала ничего, кроме болезней и смерти (а кто их не заслуживает в конце жизненного пути?), выигрывает огромный приз, помолодев и обретя новый интерес к жизни; очаровательный мальчик, великий поклонник роскоши и красоты, немного продажный (но кто из нас не таков, когда подворачивается возможность?), чья жизнь до сих пор зависела от прихоти Баронов, внезапно и навсегда приобретает двух любящих родственников и огромное наследство; водитель грузовика Арчи из холодных ночей в кабине грузовика и грязной работы под ним вдруг оказывается в теплой комнате среди позолоченной бронзы; Полли выходит замуж за любовь всей своей жизни; Малыш женится на юной красавице. Итого пятеро счастливых людей, и все же Борели были возмущены. Они истинные враги человеческой расы, считала я, раз так ненавидят счастье.

Я высказала все это Дэви, и он слегка поморщился.

— Я бы хотел, чтобы ты не шла на поводу у людей, считающих Соню старухой у края могилы, ей чуть больше шестидесяти, — сказал он, — знаешь, она всего на десять лет старше Эмили, твоей тети.

— Дэви, она на сорок лет старше меня, она должна казаться мне старой. Бьюсь об заклад, люди на сорок лет старше тебя тоже покажутся тебе старыми, признай это.

Дэви признал. Он так же согласился, что приятно видеть людей вокруг себя счастливыми, хотя сделал оговорку, что это касается только людей, которые нам нравятся. И хотя он был в значительной степени расположен к леди Монтдор, это не касалось Седрика.

— Тебе не нравится Седрик? — я была поражена. — Как же так? Я очень люблю его.

Дэви ответил, что в отличие от меня, бутона английской розы, Седрик явился из другого мрачно-гламурного мира, с которым он достаточно познакомился во время своих скитаний по миру, прежде чем встретил тетю Эмили, и видел достаточно таких «седриков».

— Тебе повезло, — сказала я. — У меня не было возможности их видеть, и, если ты считаешь, что я нахожу Седрика мрачно-гламурным, то ты держишься не за тот конец палки, дорогой Дэйв. Он кажется мне милой подружкой.

— Не милая подружка, а белый медведь-тигр-пума — животное, которое нельзя приручить. В конце концов оно всегда выпустит свои когти. Вот подожди, Фанни, золотое сияние бронзы скоро померкнет, и Соня переживет разочарование куда горшее, чем все прежние. Не хочу пророчествовать, но я слишком часто видел такие вещи.

— Я тебе не верю. Седрик слишком любит леди Монтдор.

— Седрик, — ответил Дэви, — любит только Седрика. Он явился из джунглей, и как только она перестанет его устраивать, он разорвет ее на части и скроется в чаще лиан, запомни мои слова.

— Ну, тогда хоть Борели будут довольны.

В гостиную вошел Седрик и Дэви начал прощаться. Я решила, что после всех тех ужасных вещей, которые он наговорил о Седрике, он не сможет держаться с ним просто и сердечно. Хотя очень трудно было не быть сердечным с этим обаятельным Седриком.

— Я не увижусь с тобой, Фанни, — сказал Дэви, — пока не вернусь из своего круиза.

— О, вы собираетесь в круиз? Какая прелесть. Куда? — спросил Седрик.

— За солнцем. Заодно прочитаю несколько лекций о минойской цивилизации.[23]

— Мне жаль, что тетя Эмили не едет с тобой, — сказала я. — Ей бы это тоже пошло на пользу.

— Она не двинется с места до самой смерти Зигфрида, — ответил Дэви.

Когда он ушел, я спросила Седрика:

— Как вы думаете, он заедет навестить Полли и Малыша на Сицилии? Это было бы очень интересно.

Седрик был очень заинтересован, но его интерес имел мало общего с Полли.

— Роковая любовь так скучна и так преувеличена литераторами, но теперь я вижу, что в реальной жизни она может быть любопытна. Когда вы в последний раз слышали о них, Фанни?

— Несколько месяцев назад, и то это была всего лишь открытка. Я буду ужасно рада, если Дэви увидит их, он привезет удивительную историю. Мы действительно должны услышать, что он расскажет о них.

— Соня никогда не упоминала ее при мне, — задумчиво сказал Седрик. — Никогда, ни разу.

— Это потому, что она никогда не думает о ней.

— Я тоже так считаю. Неужели Полли настолько лишена индивидуальности, что оставила после себя такой слабый след?

— Индивидуальность? — переспросила я. — Не знаю. Дело в том, что в Полли главным является ее красота.

— Опишите ее.

— О, Седрик, я описывала ее сотни раз. — это забавляло меня, но я хотела его подразнить. — Ну, как я часто говорила вам раньше, она настолько красива, что трудно обращать внимание на то, что она говорит и что делает, просто хочется сидеть и смотреть на нее.

Седрик пригорюнился, как всегда, когда я так говорила.

— Красивее меня?

— Вы на нее похожи, Седрик.

— Вы так говорите, но вы же смотрите на меня. Напротив, вы очень внимательно слушаете, глядя в окно.

— Она очень красивая! Как вы, но больше, — твердо сказала я. — Это можно понять, только увидев ее.

Это было сказано только из любви к правде, а не для того, чтобы огорчить бедного Седрика и заставить ревновать. Он, как и Полли, был очень красив, но не являлся непреодолимым магнитом для глаз.

— Я знаю, почему, — сказал он. — Это все из-за моей бороды, из-за этого ужасного бритья. Я сегодня же закажу в Нью-Йорке специальный воск, вы не можете представить себе, Фанни, как это больно. Но результат того стоит.

— Не беспокойтесь об этом, — возразила я. — Дело не в бритье. Вы не будете красивы, как Полли. Леди Патриция тоже была на нее похожа, но не была такой, как она. В Полли есть что-то необыкновенное, что я не могу объяснить. Просто это есть.

— Что такого необыкновенного в ней может быть, кроме бороды?

— Леди Патриция тоже была довольно безбородой.

— Вы ужасны. Не обращайте внимания, я все-таки это сделаю. Люди вечно пялятся на мою щетину, как сумасшедшие из Новой Шотландии. Как вам повезло, Фанни, не родиться красавицей. Вы никогда не будете мучиться тем, как вы выглядите.