Море, к которому он стремительно приближался, казалось бетонной стеной, но ему удалось отстегнуть крючки с защелками, которые держали купол парашюта. Море поглотило его, и он ушел глубоко под воду в темные глубины, но, пробившись вверх и вынырнув на поверхность, увидел, что от шелка, грозившего утянуть на дно, он освободился.

Мосс набрал в легкие побольше воздуха и вытащил заглушки спасательной куртки. Одна сторона надулась сразу же, вторая безжизненно повисла. Стараясь держаться на поверхности, Мосс старательно надул спасательный жилет. Тогда-то он и заметил кровь, лентой тянувшуюся за ним по морской воде. Должно быть, он поранил ногу, когда парашют выдернул его из кабины. Кровь привлечет акул, которые в большом количестве водятся в этих водах. Необходимо выбираться из воды!

Мосс дотянулся до молнии и вытащил из пакета плотик, извлек заглушку. Спасательное средство быстро распрямилось и приобрело нужную форму. Неуклюже двигаясь в спасательной куртке, он взобрался на плотик, втянув и поврежденную ногу. Паника грозила захлестнуть сознание, но Мосс, понимая опасность, жестко контролировал себя.

Волны с тошнотворной монотонностью качали плотик. Мосс смотрел в небо и ждал. На море опускалась долгая ночь. Он молился, чтобы быстрее наступило утро, и ждал.

Когда солнце, наконец, взошло из-за горизонта, оно оказалось горячим, гневным, багровым шаром, окрасившим пурпуром кучевые облака. Покрывшиеся соленой коркой лицо и открытые участки кожи на запястьях и щиколотках начали гореть. И все-таки он продолжал смотреть в небо, стараясь не впадать в отчаяние.

Взглянул на часы и с радостью убедился, что они идут. Отметил время. Если он и спал, то ему показалось, что сон длился всего несколько минут, а на самом деле прошло несколько часов. Мосс определил свое положение по солнцу. Ветер, казалось, дул постоянно в одном направлении и гнал плотик к северо-западу, унося прочь от «Энтерпрайза». Оснащение Мосса состояло из ножа с лезвием из закаленной стали, вшитого в штанину его летного комбинезона, и из пистолета сорок пятого калибра в кобуре на поясном ремне. Мосс беспокоился, что пистолет мог испортиться, но когда выстрелил для пробы, результат оказался удовлетворительным. По крайней мере, он не был совершенно безоружным.

Страшно хотелось пить и есть. Прежде чем прикрыть лицо от солнца в тени козырька спасательной куртки, Мосс проверил рану на ноге. Кровь запеклась, и нога больше не кровоточила. По крайней мере, кровью он не истечет.

…Солнце стояло под углом в тридцать градусов к горизонту, когда Мосс проснулся. Близился вечер. Он выругал себя за то, что заснул. Драгоценные часы потеряны впустую: надо было высматривать проходящий корабль. Мосс прищурился, вглядываясь в даль, поморгал, прищурился снова. Чудится ему или в самом деле с запада идет корабль? Солнце слепило глаза, от голода, страха и жажды кружилась голова, но он мог бы поклясться своей жизнью, что это корабль. Когда солнце снизилось, стали видны очертания судна. Палубные надстройки, труба, пушка. Это был эсминец.

Мосс лег на живот и принялся грести ладонями, чтобы сократить расстояние между собой и кораблем. Спасение становилось реальностью. Он встал на плоту, удерживая равновесие на широко расставленных ногах, размахивая своей белой майкой. Издал радостный возглас, заметив, что за кормой эсминца бурлит белой пеной вода, а нос разворачивается в соответствии с корректировкой курса. Корабль направлялся к нему! Гладкая стальная стена поднималась и опускалась вместе с колыханием океана. Мосс снова принялся грести. Сверху спустили веревочную лестницу. Он крепко ухватился за нее обеими руками и стал подниматься. Его молитвы не пропали даром. Широкая улыбка расплылась по лицу — удача Коулмэнам не изменит! Мосс посмотрел вверх, собираясь поприветствовать своих спасителей. Улыбка застыла на его лице. Над палубными поручнями виднелись лица. Лица японцев!

Глава 19

Март явился в Санбридж, как грозный лев, а покидал его, как кроткий ягненок. Сет с видом знатока наблюдал за развивающейся беременностью Билли. Теперь-то будет мальчик, внук: он буквально чуял это. Сама Билли, судя по ее виду, была рада беременности, казалась гораздо спокойнее и здоровее, чем прежде. Никакой тошноты и слабости, мучивших ее, когда должны были родиться Мэгги и Сьюзан. Сет заметил в Билли умиротворенность, которой никогда не видел раньше.

Агнес тоже посматривала на дочь. Хотя пошел лишь четвертый месяц, она с удовлетворением отметила, что определенные признаки налицо. Живот был высоким, а не круглым и растекающимся к бедрам, как с девочками. На этот раз, наверняка, должен появиться мальчик. Сет ворчал, когда она упоминала о грядущем событии, но верил каждому ее слову.

Билли улыбалась. Никто из них не мог быть на сто процентов уверен. Только она, Билли Коулмэн, получит своего сына.

Билли объявила о беременности только две недели тому назад, в тот самый день, когда написала Моссу, рассказав о последствиях того «случая». Прежде чем отправить письмо, она прижала конверт к груди. Теперь Мосс узнает, что у них будет еще один ребенок, и она уверена, что родится мальчик.

Усаживаясь за письмо Моссу, Билли глянула на календарь, где каждый день зачеркивала прошедшие дни. Прошло шесть недель и три дня, как она получила последнее письмо от мужа. Даже Сет не получил ни словечка. Это беспокоило Билли, но не слишком. Часто целые связки писем приходили за один раз. С Моссом все хорошо, она это чувствовала. Если бы с ним что-нибудь случилось, сердце ей подсказало бы.

Часы на столике у кровати показывали 11–20, когда Билли решила пойти вниз выпить стакан молока. Проходя по широкому главному холлу, она услышала неожиданно резкий звонок в дверь, испугавший ее.

— Телеграмма для миссис Мосс Коулмэн. Распишитесь здесь. — Билли протянула дрожащую руку к желтому конверту. Лицо молодого посыльного выражало сочувствие и жалость. Обратный адрес гласил: Военное министерство.

— Мама! — вскрикнула она.

Затем Билли все воспринимала, словно сквозь темные волны в замедленном движении. Агнес, спускавшуюся по лестнице. Сета, вышедшего в коридор. Она понимала, что на самом деле Агнес бежала вниз по ступенькам, а Сет вылетел из своего кабинета.

Сет опустился на обитую кожей скамью и уставился на желтый прямоугольник. Казалось, он не в силах пошевелиться.

— Хочешь, чтобы я открыла конверт? — спокойным голосом спросила Агнес.

Сет вдруг превратился в разбитого горем старика. Две пары глаз напряженно следили за ловкими пальцами Агнес, вскрывавшими письмо. Слова сразу бросились в глаза с листка бумаги:

С глубочайшим сожалением сообщаем вам, что лейтенант Мосс Коулмэн числится в списках пропавших без вести в ходе боевых действий.

Пропавший без вести, а не убитый. Пропавший без вести. Пропавший без вести. Только это и смогла понять Билли.

— Больше ничего не написано. — Агнес сунула телеграмму в трясущуюся руку Сета. Она выпрямилась и потуже затянула пояс голубого бархатного халата. — Я сварю кофе. Пойдемте со мной на кухню, вы оба. Это не значит, что он ранен или убит, только пропал без вести. Пока не будем знать что-то определенное, станем вести себя, как раньше. Билли! Возьми себя в руки! Тебе нужно думать о ребенке. Давайте выпьем кофе с кексами и поговорим. А потом все пойдем спать, потому что ничего не можем поделать.

— Эти японские собаки схватили его. Они пытают, они…

— Ни слова больше, Сет, — резко сказала Агнес. — Я не хочу, чтобы ты расстраивал Билли. Она беременна, или ты забыл? Больше таких разговоров вести не будем. А ты, Билли, должна верить, что с Моссом все хорошо и он вернется. А теперь с меня хватит и с вас обоих тоже. — Билли кивнула с несчастным видом, промокая глаза кружевной манжетой пеньюара.

— Хорошо, Эгги. Где, черт побери, кофе, который ты варишь?

— Сию минуту будет. Что я говорила насчет крепких выражений в моем присутствии? Понимаю, ты расстроен, но больше себе такого не позволяй. Нельзя падать духом. Еще пять минут. У Титы заготовлен кофейник готового кофе на утро. Никак не могу найти кекс, так что поедим хлеб с маслом. И черничный джем будет в самый раз.

Билли заметила, что руки матери немного дрожали, в то время как она накрывала на стол. Нашла себе дело. Когда что-то делаешь, можно не думать. Агнес будет хлопотать, а они с Сетом есть. Они станут жевать и глотать. Потом, когда Агнес их отпустит, они разойдутся по комнатам и будут плакать как дети. Сет — о своем сыне, она — о муже, а Агнес — о хорошей жизни.

Они повиновались, больше ничего не могли поделать. Агнес тормошила их, чтобы все были чем-то заняты. Язык у нее был острым, и они повиновались.

Билли удавалось заполнить дни заботами о девочках и сочинением писем Моссу, писем, которые она прятала в ящик с бельем. Теперь не имело значения, отправит она их или нет. Надо было что-то делать. Она не плакала и сама не могла понять почему. Это не было связано с наставлениями матери, а, скорее, объяснялось убеждением, что Мосс вернется. Она цеплялась за эту мысль. Письма, приходившие от Тэда Кингсли, поддерживали ее слабеющий дух. Письма она получала каждую неделю, они были полны всяческих несущественных новостей, вызывавших у Билли улыбку. В конце он всегда вспоминал о Моссе и выражал уверенность, что тот жив и здоров и обязательно постарается вернуться домой.

Билли никогда не приходило в голову поинтересоваться, почему письма Тэда приходят так регулярно, раз в неделю, без больших промежутков между ними. Он сражался на той же войне, что и Мосс, летал в той же эскадрилье, служил на том же судне. Было достаточно, чтобы он ей писал.

В течение месяца Билли познакомилась с каждым членом эскадрильи и узнала все об их личной жизни. Узнала о девушках, которые ждали их дома, о домашних животных, с которыми они росли. Изучила устройство самолета и поняла, что позволяет им летать. Она узнала второе имя Тэда и то, как выглядит Новая Англия осенью. Текли слюнки при описании кленового сиропа. Письма были длинными, написанными в сжатом стиле, а на каждой странице было много-много слов. Билли очень дорожила заботой этого человека. Когда-нибудь она найдет способ отблагодарить его. Утешение, которое даровали ей эти письма, надежда, которую она черпала в них, были неизмеримы.

Однажды после обеда Сет, спотыкаясь, вошел в дом. Плечи у него поникли, лицо казалось совершенно несчастным. Сердце у Билли чуть не остановилось.

— Что случилось, Сет? Что-нибудь стало известно о Моссе? — встревожилась она.

Сет покачал головой и вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Несси умерла.

— Ваша лошадь? — тупо переспросила Билли.

— Да, моя лошадь, Несси. Она умерла. Только что. Надо вызвать ветеринара.

— Если лошадь умерла, зачем вызывать ветеринара?

— Потому что надо, — огрызнулся Сет. — Надо.

Как будто лошадь была живым человеком. Это невыносимо.

Агнес объяснила ситуацию очень просто: она и Билли не поняли его горя, потому что не родились в Техасе.

Но Билли поняла. Несси играла в жизни Сета более важную роль, чем жена. По Джессике он не пролил ни слезинки. А теперь Билли видела, как каждый день он совершает паломничество к тому месту, где похоронили лошадь, и всегда возвращается с красными глазами и с грубостями на языке. И это тоже пройдет, сказала себе Билли. И действительно прошло. Однако затем Сет стал опекать Билли. Этот ребенок стал его последней надеждой — не дай Бог что-нибудь случится. Это все, что ему осталось. «Да поможет мне Бог, — думала Билли, — если этот ребенок всех нас обманет».

* * *

Мосса швырнуло на холодную, мокрую переборку. Море сегодня беспокойное. Ему завязали глаза, когда бросили сюда, но, судя по стуку мотора и плеску воды за стальным бортом судна, находился он ниже ватерлинии, в трюме японского транспортного судна. В трюме было темно, как в погребе, и в два раза холоднее. Собратьями по несчастью оказались несколько американцев и австралийцев, а также крыса.

Сразу же после спасения от морской стихии его безжалостно допросили, а потом передали на проходящее транспортное судно. Судя по положению кормы, они плыли в Японию. Было это восемь дней назад — он считал, завязывая узелки на шнурках ботинок. Раз в день передний люк открывался, и солдаты в униформе, при оружии, настороженные, приносили ведро воды и рисовые шарики для каждого из них, всего восемь.

Когда Мосс летал на «Рейнджере», то думал о японцах как о безликих роботах, исполнителях приказов продажного правительства, врагах Америки, и оставался при этом убеждении. Теперь у врага было лицо — желтое, плоское и угрожающее, и он ненавидел этих врагов — не их правительство, не нацию, а каждого из них в отдельности.