А время пролетело, и не успела Степанида опомниться, как окончила дочка школу. На выпускном вечере учителя наперебой хвалили прилежную ученицу. Аттестат со всеми отличными отметками был тому подтверждением. Все она успевала: и на ферме матери помочь, и дома за хозяйством следить, и уроки приготовить без напоминания. По ночам книжки о любви читала, а мечтала стать врачом.

— Может, на ветеринара выучишься и в родной колхоз вернешься? — спрашивал Ермолов, председатель сельсовета.

— И животных я люблю, но хотелось бы людей лечить. Помогать им справляться со своими болезнями, — улыбаясь, отвечала Валюша. — Для начала поступлю в медучилище, поработаю, а там и в институт попробую.

— Отчего же не сразу в институт? — удивился Ермолов.

— Да что вы! Там конкурс такой, что нам, деревенским, не прорваться.

— Здесь знания решают. Степанида, ты-то что молчишь? Уверенности девчонке не хватает явно. — Уставшая Стеша отмалчивалась. — Впрочем, вам решать, что я со своими советами? Удачи тебе, девочка, бог даст, все у тебя сложится хорошо.

— И я того же мнения. Спасибо за пожелания.

Бойко говорила девушка, а у самой внутри все переворачивалось, как только задумывалась о том, что придется одной жить в незнакомом городе. Никогда раньше не покидала она родных мест так надолго. Из села уезжала несколько раз на олимпиады по физике, химии, русскому языку. Ермолов выделял свою машину, и все ее впечатление от города ограничивалось видом из окна автомобиля, а потом — из аудитории, где проходили олимпиады. Все ей там казалось диковинным. По другим правилам живут там люди. Иной ритм, иные заботы. Валя не могла себе представить, что не нужно будет вставать в четыре утра, кормить скотину, перекусывать на скорую руку и идти с мамой на ферму. А потом в школу, отучиться, прибежать домой и, сделав уроки, готовить ужин, наносить воды. Господи, и не перечесть всего, что, бывало, приходилось сделать за день. Многие ее подружки росли, не зная такого тяжелого труда, хотя в деревне дети намного раньше считаются взрослыми и приучены к работе с малых лет. Просто у большинства были и мать, и отец, и деды с бабами, а у Валюшки — только мама. Прошло время, когда девочка тайком от всех плакала на сеновале. Сколько раз называли ее байстрючкой некоторые одноклассники, казалось, давно должна привыкнуть, а не получалось. Только слезы свои девочка скрывала больше всего от матери: нечего ей знать, что немного ее горестей и дочке досталось. Валюшка вытирала мокрые щеки, тяжело вздыхала и погружалась в какую-нибудь работу. Это лучшее средство от дурных мыслей и жалости к себе. Она привыкла к такой занятости, не считала, что слишком перетруждается. Всегда понимала, что должна изо всех сил помогать маме. Тем более, когда они остались одни. Как-то теперь управится она без нее? Дел не станет меньше, а еще одна пара рук уезжает. Мысли роились в голове девушки, не давали покоя. Когда настал день отъезда, Валя загрустила.

— Никуда я не поеду, — заявила она матери, помогавшей ей укладывать вещи в дорожную сумку. Степанида села, положила ладони на колени. Глаза беспокойно забегали по дощатому полу, словно искали что-то. — Что это я надумала? Оставить тебя здесь одну, а я буду королевной по городу ходить, за партой сидеть? Мне и так в деревне работа найдется, а врачей и без меня хватает.

Мать продолжала сидеть молча. Потом, словно очнулась, посмотрела на дочку и покачала головой. В ее поблекших серых глазах заблестели слезы, глубокие горькие морщины веером развернулись вокруг задрожавшего рта.

— Не нужно так говорить, девочка, — наконец тихо сказала она. — Мне тридцать шесть лет, а что я видела в этой жизни? Телевизор и тот некогда посмотреть, потому что голова вечно полна мыслей о недоделанной работе. Не хочу я для тебя такого. Выросла ты, слава богу, не бездельницей. В свои годочки многому успела научиться. Повидала и ферму, и поля бескрайние, хватит! Поступай на учебу и живи другой жизнью.

— Не будет мое сердце спокойно. Не смогу я сидеть на твоей шее. Стипендия маленькая, сама узнавала, с какими глазами буду брать у тебя деньги, когда ты за всю жизнь… — Валюша уронила голову матери на грудь и заплакала. Отчего вдруг полились они опять, соленые потоки? То ли от жалости к маме, всю свою недолгую жизнь трудившуюся, так и не познавшую мужской заботы, привыкшую рассчитывать только на себя? То ли от страха перед расставанием с той, которую любила бесконечно и не представляла, как может начаться день без ее усталого, но все равно улыбающегося лица? Валя плакала, а мать гладила ее шелковистые волосы, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать. И ей нелегко было на сердце, но будущее дочки важнее. Что поделаешь, наступает рано или поздно момент расставания. Степанида знала, что, несмотря на расстояние, дочка всегда будет с нею, в ее сердце. И только с нею будет она вести свои разговоры по вечерам, вернувшись с работы, хлопоча по хозяйству, укладываясь в холодную постель. Об этом думала и Валюша. Только матери доверит она свои сокровенные тайны, поделится наболевшим. Расскажет о первой любви. Не пройдет ведь она мимо. Словно отвечая на ее мысли, Степанида взяла лицо дочки в ладони и, вытирая слезы, сказала:

— Только помни, милая, сколько соблазнов ждет тебя. Ты доверчивая, к худому слову не приучена, дурных людей берегись. Особенно городских щеголей, которые, кроме блеска внешнего да сладких речей, ничего не имеют. Не обмануться бы тебе, доченька. Хоть жизнь долгая, а сердечная рана всю жизнь ноет. Не будет меня рядом, это точно ты приметила. Да только близость отца и матери все равно не помогла мне разобраться, что за человек был твой отец. Как так вышло, что обманулась я, утонула в зелени его глаз и позабыла обо всем, что матушка говорила.

— Какой он был, расскажи, — попросила Валюша.

Степанида посмотрела в широко раскрытые глаза дочери. Не девчушка уже перед нею, а все одно хочет услышать красивую сказку о своем отце. Будь по-твоему, милая, да и врать почти не придется.

— Он был очень красивым, умным, отличался от всех, кто ухаживал за мною раньше. Я боялась казаться простушкой, а потому все больше молчала, слушала его рассказы, а они у него не переводились. Мне казалось, что время просто мчится, когда мы вместе. Только встретимся, а уж домой пора. Помню, в то лето я впервые тайком выбралась через окно из дома ночью. Тряслась от страха, что отец увидит пустую кровать и крепко накажет. Но тяга к любимому делала меня безрассудной, — Степанида говорила, опустив глаза, перебирая складки длинной юбки. Ее щеки разгорелись, губы дрожали от волнения. Она вновь переживала свою первую, единственную любовь. Говорила, а сама будто каждой клеточкой истосковавшегося по ласке тела чувствовала прикосновения Сергея. Даже голос от волнения сел. Запнулась она и на полуслове замолчала.

— Какая же ты счастливая, мамочка, — вдруг сказала Валюша и прижалась к матери еще крепче. Неожиданная реакция дочки привела Степаниду в замешательство. — Ты ведь не хотела бы что-то изменить? Или я не права?

— Разве только то, чтобы он до сих пор был рядом. А в остальном ни о чем не жалею. Быстротечно было мое счастье, прикоснулось ко мне и упорхнуло, — спохватившись, поспешила она добавить. — Только тебе, доченька, следует быть осмотрительнее. Без любви нельзя, но и с нею надо осторожность проявлять. Не нужно душу, как гармошку, растягивать и всех допускать близко к сердцу. Мало кто этого достоин, а сразу не разберешься.

— Но ведь папа был достоин?

— Конечно. Знаешь, я до сих пор не верю, что он по собственной воле оборвал наши отношения. Что-то должно было произойти, чтобы он забыл все свои обещания, слова любви. Глаза его, когда мы прощались, были правдивыми. Грустными, но без лжи. Я до сих пор говорю себе именно так и тебе повторяю, что зла на Сергея не держу. Одного боюсь, что разлучила нас самая страшная, беспощадная из всех причин — смерть. Но пусть лучше будет жив и здоров Сергей Иванович Нестеров.

— Мама, а может такое случиться, что я встречу его в городе. Знаешь, как говорят про Горинск?

— Нет, не знаю.

— Горинск спит под одним большим одеялом. Значит, все где-то когда-то встречались. Этакая большая деревня, так что все может быть.

— Не знаю, нужен ли тебе вообще весь этот разговор, дочка, одно прошу запомнить: берегись соблазнов, не наживи себе проблем непоправимых. Ничего не решай сгоряча и помни, что я всегда попытаюсь понять тебя, хорошо? Я на твоей стороне, Валюша.

Девушка кивнула, борясь со вновь подступившим комком к горлу. Пожалуй, слишком много слез. Долгие проводы… Однако сумка с вещами собрана, теперь Степанида суетится, складывая в кулек еще пышущие жаром пирожки.

— Спасибо, мама, не клади много. Там ведь магазинов, не то что у нас в Смирновке.

— Вкуснее моих пирожков вряд ли что в твоем городе найдется. Потом скажешь, права была я или нет. Нечего сразу тратиться на их искусственные продукты. У меня все свеженькое. Помидорчик, огурчик только с грядки. Разве сравнятся с ними магазинные? — Не обращая внимание на просьбы дочки, Стеша клала в кулек все, что считала нужным.

В Горинске приезжим абитуриентам должны были предоставить общежитие. Ермолов, правда, предлагал после каждого экзамена привозить девочку домой. Обещал договориться о легковушке для этого случая. Мысленно приветствуя такую идею, Степанида все же поблагодарила и отказалась. Не хотела злоупотреблять председательским расположением. И так в селе говорили всякое. После исчезновения Михаила Михайловича Ермолов чувствовал себя причастным к этому страшному событию. Хотя Дарья Ивановна ни словом, ни в мыслях никогда не обвиняла его, он сам казнил себя. Вот почему, чем мог, всегда с радостью помогал Смирновым. А может, действительно был он неравнодушен к Степаниде? Ничего удивительного в этом бы не было, оба взрослые, самостоятельные люди, давно заслужившие душевный покой и тепло домашнего очага. Ермолов к своим сорока годам был бобылем. Не складывалось у него семейное счастье. Был он мужчина видный, высокий, энергичный, толковый. Односельчане не жалели о том, что именно его какой год избирали председателем. Навел он, как мог, порядок, где уговорами, а где и прикрикнуть мог. Справедливый, трудолюбивый, всегда на виду. Вот почему его пламенные взгляды на Степаниду тоже не остались без внимания. Смирновцы шутили, что на одном конце деревни чихнешь, на другом «Будь здоров!» пожелают. Так и симпатии председателя мигом стали известны в каждом доме, обрастая несуществующими подробностями, рожденными разгулявшейся фантазией. Степанида, как водится, узнала последней о роящихся вокруг нее слухах. Поначалу даже обиделась на односельчан: мало они ей косточки перебирали. Забыто одно, теперь снова ее имя на слуху. Дарья Ивановна тогда только удивлялась.

— А что, доченька, чем тебе не муж и Валюше не отец? Чем губы надувать, подумала бы сначала. Зря говорить не будут.

— С моей стороны никаких намеков не было. За Ермолова отвечать не берусь.

— Может, слухи эти и подскажут тебе, как жить дальше.

— Что ты, мама? Мне никто не нужен. В моем сердце свободного места нет.

— Глупости говоришь.

— Но ты же, кроме отца, никого рядом с собой не представляешь.

— Сравнила тоже. Мы жизнь прожили, а ты со своим Нестеровым месячишко позабавлялась. — Увидев, что дочь укоризненно посмотрела, добавила: — Резковато я сказала, извини, но ведь все верно.

— Ладно, мама. Забава моя обернулась и печалью, и счастьем. На Сергея я зла не держу и никому не позволю плохо о нем говорить. Кроме Валюшки никто мне не нужен. А языки почешут и угомонятся. Мы это уже проходили.

Покачала тогда головой Дарья Ивановна, но больше ничего не сказала. Сердцу ведь не прикажешь, а время придет, может, по-другому мыслить станет. Но прошел не один год, и надежды на изменения в отношениях Ермолова и Стеши таяли. Он искал любую возможность для общения, она старалась любыми путями избежать его. Вот и предложение помочь Валюше Степанида расценила как очередной повод для сближения. Ничего личного в их отношениях быть не должно. Поэтому решила отказаться.

— Спасибо, Евгений Федорович, но пусть лучше спокойно сдает экзамены в том окружении, которое ей уготовлено. Будет разрываться между домом и занятиями. Вместо того чтобы потратить время на учебу, потеряет его на дороги да разговоры со мною.

— Ваше слово — закон, Степанида Михайловна. Только помните, что всегда готов помочь. Так что без стеснения обращайтесь.

— Конечно, спасибо еще раз.

Этот короткий разговор состоялся накануне отъезда Вали. А теперь вещи собраны, все слова сказаны. Пора в дорогу. Мать обняла дочку.

— Будь умницей, не теряйся. Ты все знаешь, так что ничего не бойся. Если не судьба тебе поступить в этом году, тоже трагедии не делай. Жизнь у тебя впереди длинная, успеешь все, что задумала. С хлопцами поосторожнее, присмотрись, прежде чем опрометчивые поступки делать. — Валюша отпрянула и, раскрасневшись, снова прижалась к матери. — Ладно тебе, разве я не женщина, не понимаю? Ну, с Богом, иди. Я буду за тебя молиться.