Жанна Даниленко - Любовь вопреки

Ася замолчала, но Минин ждал, он понимал, чего-то девушка не договаривает. И не ошибся. Она вздохнула и продолжала.

— Про Майю болтали всякое, только это неправда. И если вам кто скажет о ней плохое — не верьте. Ничего у них с Александром Сергеевичем не было.

— Это хозяин Лакрейма?

— Да. Он с Майей познакомился, и у них… они гуляли вместе. Домой он ее отвозил на машине. Один раз заночевал. Вот и начали болтать. Думаете, про меня не начнут? Татьяна Петровна зря уговорила, я если останусь у вас, то и начнут.

— Не начнут, Ася, путь только попробуют, — Минин встретился ней взглядом. Долго смотрел. — А что же дальше было? Что этот Александр Сергеевич? Не мог ей помочь?

— Она скрывала от него, что больна. Он мог бы. И с собой ее звал.

— Куда?

— За границу, он дипломат. Только не поехала бы она по-любому. Он женат, и дочка у него или сын, я точно не знаю. Майя не стала бы семью разбивать. Это нельзя…

— Это нельзя, — задумчиво повторил Минин. — Да, жалко Майю.

Ася хотела сказать еще что-то, но тут вернулась Татьяна Петровна.

— Саша, иди ты. Никак я не могу с ней сладить! Не засыпает.

— А можно я? — вызвалась Ася и сама же своих слов испугалась. А мать Минина обрадовалась.

— Правда, давай попробуй ты, а то Женя с Сашей полночи будет колобродить, я их укладывания знаю. Идем.

Минин остался один и все думал об этой истории, о Лаки, о Майе, но больше все-таки об Асе.

Татьяны Петровны долго не было, когда вернулась, то сказала шепотом, как будто могла разбудить:

— Ну вот, обе и заснули, Ася там прямо в кресле. Что делать теперь?

— Не буди, пускай спит. А в гостевой постели, я же там рядом с Жениной комнатой буду, в кабинете. Скажу Асе, куда идти, если проснется.

— А сам не ляжешь разве?

— Договоры надо проверить, еще Игорю сообщение послать. А ты иди, завтра тогда вместе поедем. Только вот Женю опять с собой не хотел бы. Что она, целый день в конюшне проболтается?

— Да уж лучше, чем одной дома сидеть. Я ее тут не оставлю. Если бы няня была… а так лучше с нами.

Последнюю неделю неприятности сыпались одна за другой. Старшая по дому, та самая соседка Татьяна, написала заявление в домовой комитет. На должность заведующего отделением был назначен Курдюмов. Анисимов злился, не понимал, высказал все главному в глаза и бросил на стол заявление об увольнении. Тот только головой покачал. С Курдюмовым Толик не разговаривал, с Михайличенко — тем более. Плановые операции пришлось отменить, у него дрожали руки. Сначала психанул, затем решил, что разницы нет, все равно он уже не работает. Переоделся на глазах удивленных коллег и ушел домой.

Рита спала.

Будить ее он не стал, сел рядом и смотрел. Конечно, нехорошо, что перед подачей заявления в ЗАГС он потерял работу, но ничего, в поликлинике место осталось, а в стационар устроится, пусть не в этот, так в другой, и если не хирургом, то невропатологом так уж точно. Конечно, он уже тысячу раз пожалел о содеянном. Но с несправедливостью надо бороться. И если его не ценят, то… То без любимой работы ему не жить. Вот что! Но сделанного не изменить, придется смириться. А еще можно взять Риту и уехать домой к маме. Попробовать устроиться в институт нейрохирургии имени Бурденко. Там работал отец, связи какие-то остались. Может быть, защититься удастся, с готовой-то диссертацией.

Взвесив все «за» и «против», понял, что это самый крайний вариант. Сможет ли его мама полюбить Риту или хотя бы ужиться с ней, он не знал. Ведь до сих пор он так и не рассказал о существовании Риты матери. Только сейчас задался вопросом — почему. До ЗАГСа практически дошел, а от самого близкого человека свою невесту скрывает.

Ответ был прост. Мама сорвется, приедет, а тут сын без работы и невестка после трепанации с отверствием в черепной коробке и тотальной ретроградной амнезией. Одобрит ли она такой выбор сына? Увы — нет. А потому он молчит. Вот восстановит череп…

Выматерился смачно сам на себя. Как он уволенный может помочь Рите? Да никак! Чем думал, когда психовал? Почему о ней не вспомнил? Но не идти же на попятную. Надо думать, варианты должны быть, не бывает без вариантов.

Рита проснулась, села на кровати и обвила его шею руками. Она не спросила, почему он рано и что у него с настроением. Ее волновал поход в ЗАГС. И если можно подать заявление прямо сейчас, то это то, что нужно.

Толик слушал ее щебетание, настроение постепенно улучшалось, не хватало лишь малого — любви с ней, и тогда жизнь окрасится совсем в другие тона. Но… Рита отказала. Первый раз. Объяснила, что рабочий день в ЗАГСе не резиновый, а секс вполне может подождать до вечера. Толику пришлось согласиться. Он взял паспорта, деньги из самой неприкосновенной заначки, те, что откладывал на крайний, непредвиденный случай. Подумал, что ему еще только тридцать пять, да и мама особо на здоровье не жалуется. Все согласно возрасту. Успеет он заработать и отложить.

Пока Рита плескалась в душе и наводила красоту, прокрутил фарш на котлеты, почистил картошку. Вернутся — приготовит все по-быстрому.

В ювелирном его отпустило совсем, казалось, что все печали ушли, осталась радость от присутствия Риты, девочки — праздника. Она смеялась, кокетничала, примеряя то одни серьги, то другие, крутилась перед зеркалом и излучала счастье. Анатолий был благодарен ей, ведь отвела все беды, заставила радоваться. Вместе они все смогут, все преодолеют.

Была бы его воля, он бы все понравившиеся украшения ей купил, но где взять деньги? У него нет таких средств. Все не получится, однако один комплект он может себе позволить — серьги, кулон и кольцо. Это подарок к свадьбе, а еще надо обручальные взять. Рита же никак не могла выбрать между серьгами с аквамарином и сережками с гранатом. Ей шли и те, и другие. Продавец-консультант нахваливала, уговаривала, пригласила товароведа, выпросила скидку. Рита не проронила ни слова, только переводила взгляд с одних украшений на другие. И он решил. Все равно обручальное кольцо не носил никогда, но с Верой-то покупали, и лежало оно где-то дома, надо поискать. Так что зачем на себя тратиться? Он купил обе пары сережек — пусть меняет, радуется.

Они едва успели в районный ЗАГС. Как вошли, Рита взяла Анатолия за руку, потянулась целоваться, она стремилась показать всем, что этот мужчина принадлежит ей. Анисимов не сопротивлялся, но подыгрывал с неохотой. Он не любил такое проявление чувств на людях, к тому же поцелуи его возбуждали, он захотел Риту еще дома, желание приходилось подавлять. Все это не просто раздражало — бесило. Мечталось о коньяке и сексе. Затея с ЗАГСом казалась глупостью. Зачем он согласился на этот шаг, было не понятно. Да какой согласился? Сам предложил, теперь расхлебывает, а отступать поздно.

Под одной из дверей выстроилась очередь, преимущественно из женщин, некоторые были с детьми. Анисимов спросил, где тут заявления подают. В ответ услышал: «Смотря на что», что очередь на развод, а на регистрацию очереди нет. И кабинет показали, со словами: «Все там были».

Подойдя к нужному кабинету, постучали, вошли, поздоровались. Анатолий протянул дородной женщине с мрачным выражением лица паспорта, свой и Ритин, и попросил дать бланки заявлений. И тут понеслось. Увидев в паспорте Анатолия штамп о разводе, женщина начала обвинять Риту в том, что та разрушила семью, просуществовавшую целых восемь лет. Она говорила долго и о ячейке общества, и о том, что если бы венчались в церкви, то не разводились бы совсем, что в прежние времена браки были крепче. Рита скисла, а Анатолий едва сдержался, чтобы не нахамить этой корове. Сама-то точно старая дева со стажем. Он сгреб паспорта со стола, узнал, в каком кабинете сидит заведующая, и отправился к ней.

Как только вошел, дал волю эмоциям. Нет, он не орал и не повышал голос, говорил четко и внятно, как анамнез читал. Рассказал о своей пациентке Маргарите, о предстоящей повторной операции, о диких головных болях, о непредсказуемом исходе ее болезни. Да, он хочет связать с ней жизнь, может быть, дав ей шанс на эту самую жизнь и надежду на счастье. Потому что любит!

Заведующая не перебивала. Только когда он выговорился, она встала и пошла с ним в тот кабинет.

Рита плакала, объясняла, что не разрушала семью, что познакомилась с Анатолием, когда он уже был разведен. Просила взять заявление, говорила, что любит его и не мыслит своего существования без него, что она не собака, которую в дом берут просто так, что она женщина, человек и хочет чувствовать себя женой.

— Это правда, что вам предстоит операция? — спросила заведующая.

— Я не вру, не вру! — Рита закрыла лицо ладонями.

Анатолий закипел, не помня себя, сорвал с нее парик.

— Смотрите!

Отросшие волосы не скрывали дефект черепа. Сотрудницы ЗАГСа испуганно переглянулись, и заведующая развела руками. Рита рыдала — маленькая, жалкая, беззащитная.

— Чего вы хотите? — устало спросил Анатолий у заведующей, он вдруг остыл, исполнился жалости к своей несуразной любовнице. Похоть и ярость улеглись, осталось одно желание — поскорей увести Риту отсюда, но надо было пройти этот путь до конца. — Денег вам надо? Сколько?

— Оплатите госпошлину, и, если вы готовы, мы выдадим вам документ, как только получим квитанцию, — сказала заведующая. — Маргарита, вы будете менять фамилию?

— Да, я хочу. Конечно, — Рита всхлипывала, но отвечала.

Ей принесли воды, помогли привести себя в порядок перед церемонией.

Домой добирались на такси.

По дороге молчали. Толик заговорил только когда вошли в квартиру.

— Ну вот, теперь ты моя жена. Довольна? Завтра с утра пойдем по поводу прописки и обмена паспорта.

— С утра? — женщина недоумевала. — Толя, с утра ты работаешь. Или у тебя отгулы?

— Киса, ты так хотела замуж, что не спросила, почему я не на работе сегодня.

— Почему ты не на работе сегодня? Я спрашиваю.

— У меня больше нет работы. Я уволился.

— Погоди. Как? Ты серьезно? Что значит — нет работы? И что ты будешь делать? Вагоны разгружать? Приносить копейки, на которые хлеб с молоком купить невозможно? Как ты собираешься жить дальше? А операция? Кто мне сделает операцию? Толик, ты обо мне подумал? Иди проси прощения у руководства и возвращайся на работу. Ради меня! Ради любви ко мне, Толик, ты должен, ты обещал, ты…

Она снова разрыдалась, бросилась на кровать и отвернулась к стенке.

— Ты не умеешь любить, Толик! — причитала она на все попытки ее успокоить. — Ты знаешь, что такое жить впроголодь? Ты знаешь, как болит без еды желудок? Толик, я не хочу! — Рита приподнялась, со страхом посмотрела на него, пораженная вспышкой памяти.

Он снова сидел рядом, смотрел на нее плачущую и корил себя за все. Зря подал заявление на увольнение.

— Киса, придумаю я что-нибудь! Не плачь, Киса!

— Все у тебя через жопу. Почему ты неудачник такой?!

Он хотел обнять ее, успокоить, приласкать, быть с ней, в ней, чтобы забылась и она. Ведь понимал, что память воскресила самое ужасное, что происходило с Ритой раньше — голод, и оттого появился страх.

Не те воспоминания пришли, не те.

Но не успел, кто-то настойчиво звонил в дверь.

Пришлось подойти и открыть. Перед ним стоял Курдюмов. От неожиданности Анатолий опешил, стоял молча, смотрел глаза в глаза, словно решая для себя что-то.

Первым заговорил Курдюмов.

— Анатолий Сергеевич, я к вам по делу и не только. Поговорить бы…

— О чем? Вроде бы уже все сказано и подписано.

Толик с грустной ухмылкой пожал плечами, продолжая смотреть на бывшего коллегу.

— Может быть, вам — не о чем, а я сюда приехал не просто так. Надеюсь, что выслушаете.

— Хорошо, выслушаю, проходите.

— Вы один?

— Нет, с женой.

Курдюмов растерялся.

— Я бы не хотел, чтобы нас слышали. Может, прогуляемся?

— Шпионские игры прямо. Ну что ж, давайте прогуляемся, поговорим. Я сейчас. Оденусь.

— Жду на улице.

Рита была недовольна, она не понимала, почему не имеет права участвовать в разговоре с коллегой мужа и почему надо что-то обсуждать за ее спиной. Толик опять вспылил — ну не осознавал он, какое отношение его работа имеет к его жене, и разговор явно мужской намечается. Оделся, обулся и, пообещав, что вернется скоро, вышел на улицу. Сигареты не взял, забыл, пришлось стрельнуть у Курдюмова.

— Так что ты хотел, Олег Александрович? — спросил, закуривая, Толик.

— Злишься ты на меня, Анатолий Сергеевич. Знаю за что, оправдываться не буду, хоть и не виноват я перед тобой. Я был готов работать под твоим началом, и уверен, что со временем так и будет. Заявление твое принес, забрал его у главного.